Константинополь. Последняя осада. 1453 - Роджер Кроули

Три дня и три ночи горящий уголь раскаляли с помощью кузнечных мехов. Их приводили в движение бригады рабочих-литейщиков, до тех пор пока мастер опытным глазом не видел, что расплавленный металл приобрел нужный оттенок красного цвета. Еще один решающий момент — кульминация недели труда, вызвавшая к жизни следующее превосходное описание: «Когда истекает срок… старший мастер и рабочие, облаченные в свои неудобные наряды, открывают устье печи железными крюками, восклицая: «Аллах! Аллах!» Металл начинает литься, озаряя лица людей на расстоянии сотен шагов». Расплавленный металл стекал по глиняному желобу, подобно медленной текущей реке из лавы, и попадал в устье мульды пушки. Взмокшие рабочие протыкали густую массу невероятно длинными деревянными шестами, чтобы лопнули воздушные пузыри — иначе при стрельбе металл, из которого сделана пушка, мог дать трещины. «Бронза текла по желобу в мульду до тех пор, пока та не заполнялась доверху и не покрывалась металлом полностью, причем уровень металла оказывался на локоть выше мульды. Таким образом заканчивалось изготовление пушки». Предполагалось, что сырой песок, которым была обложена мульда, замедлял скорость охлаждения и предохранял бронзу от растрескивания. Когда металл остывал, ствол, похожий в своем глиняном коконе на гигантскую куколку, с величайшим трудом выкапывали из земли и отправляли на место на бычьих упряжках. Настоящая алхимия!

Пушка, отлитая в XV в.

То, что в конце концов вышло из плавильной печи Урбана, когда мульду скололи, а металл отшлифовали и отполировали, оказалось «невероятным, ужасающим чудовищем». Примитивная труба тускло блестела в свете зимнего дня. Она имела в длину двадцать семь футов. Сам ствол с восьмидюймовыми стенками из чистой бронзы, которым предстояло выдержать силу взрыва [при выстреле], имел тридцать дюймов в диаметре. В него мог поместиться человек, опустившийся на четвереньки. Пушка была рассчитана на стрельбу громадными камнями, имевшими в окружности восемь футов и весившими около полутонны. В январе 1453 года Мехмед отдал приказ произвести испытание гигантской пушки в окрестностях своего нового дворца в Эдирне. Мощное орудие приволокли на позицию близ ворот. Чтобы «никого не поразила немота от неожиданного испуга и не произошел выкидыш у беременных женщин», население города предупредили — на следующий день «раздастся взрыв, чей звук будет подобен грому». Утром пушку наполнили порохом. Команда рабочих подтащила гигантское каменное ядро к жерлу пушки и вкатила снаряд внутрь, расположив его точно перед пороховой камерой. К отверстию поднесли зажженную свечку. С оглушительным ревом в облаке дыма, закрывшем небо, могучий снаряд пролетел милю над открытой местностью, а затем зарылся в мягкую землю на глубину шесть футов. Взрыв был слышен на расстоянии десяти миль. «Вот какова мощь этого пороха», — писал Дука, вероятно, присутствовавший при пробной стрельбе. Мехмед самолично убедился — сведения о грозной пушке просочились в Константинополь: она должна была не только найти практическое применение, но и стать психологическим оружием. В Эдирне же плавильня Урбана продолжала производить новые орудия разных размеров. Среди них не было таких больших, как первая сверхпушка, но некоторые превышали длиной четырнадцать футов.

В начале февраля возникла необходимость разрешить значительные практические трудности, связанные с доставкой пушки Урбана от Эдирне к Константинополю, до которого насчитывалось сто сорок миль. На это отрядили большую группу людей и немало тягловых животных. Громадную трубу с трудом погрузили на несколько телег, соединенных между собой цепями. Затем в них запрягли шестьдесят быков. Поддерживать пушку, пока она, кренясь, со скрипом ехала по холмистой местности Фракии, задействовали двести человек. Другая команда, состоявшая из плотников и рабочих, трудилась впереди, выравнивая дорогу и строя деревянные мосты через речки и канавы. Грохоча, гигантская пушка продвигалась по направлению к городским стенам со скоростью в две с половиной мили в день.

Глава 7

Бесчисленные, как звезды

Март — апрель 1453 года

Когда они идут, воздух подобен лесу из-за множества копий, а когда они останавливаются, из-под их палаток не видно земли.

Хронист Мехмеда Турсун-бей о турецкой армии

Мехмед нуждался в артиллерии и численном превосходстве для реализации своих планов. Он намеревался неожиданно прибыть под Константинополь с превосходящими силами и нанести решающий удар христианам еще до того, как они успеют отреагировать. Турки всегда знали: быстрота — ключ к успешному штурму крепостей. Это правило хорошо понимали иностранные наблюдатели, такие как Михаил Янычар, военнопленный, в то время сражавшийся на стороне турок: «Турецкий император штурмует и берет города и крепости дорогой ценой, чтобы не оставаться надолго со своей армией под их стенами». Успех зависел от возможности мобилизовать людей и снаряжение с необходимой быстротой и в достаточном количестве.

Поэтому Мехмед начал традиционный призыв в армию в начале года. По старинному племенному обычаю султан поднял свой бунчук над внутренним двором дворца, объявляя о предстоящей кампании. Сразу же разъехались «посланцы в каждую провинцию с приказом всем явиться для участия в походе на Город». Командная структура двух турецких армий — европейской и анатолийской — обеспечивала быстрое реагирование. Тщательно разработанная система договорных обязательств и воинских наборов предусматривала призыв на службу людей со всей империи. Всадники провинциальной кавалерии, сипахи, составлявшие костяк армии, обязаны были служить, поскольку владели земельными участками, полученными от султана. Им полагалось являться со своим шлемом, кольчугой и вооружением для коня, а также определенным числом слуг в соответствии с размерами их владений. Бок о бок с ними сражалась иррегулярная мусульманская пехота, азабы, набиравшаяся «из ремесленников и крестьян» и оплачивавшаяся их соотечественниками на пропорциональной основе. Во время кампаний эти войска становились «пушечным мясом». «Когда идет бой, — не без цинизма отмечает некий итальянец, — их посылают вперед, как свиней, без всякой жалости, и они гибнут во множестве». Кроме того, Мехмед мобилизовал христианские вспомогательные отряды с Балкан, множество славян и валахов, обязанных служить ему в силу вассальной зависимости, а также привел в готовность профессиональные элитные соединения: пехотные — знаменитых янычар — и кавалерийские отряды, а также все обслуживающие части — пушкарей, оружейников, охранников и военную полицию. Эти великолепные войска, регулярно получавшие жалованье каждые три месяца и вооруженные на средства султана, состояли из христиан (в основном балканских), отобранных в детстве у родителей и обращенных в ислам. Они отличались абсолютной преданностью правителю. Несмотря на свою немногочисленность — вероятно, их насчитывалось не более пяти тысяч человек, — они составляли крепкое ядро турецкой армии.

Бунчук — символ власти турецких пашей.

Мобилизация этого сезона оказалась исключительно эффективной. На собственно мусульманских землях набор в армию проходил без особого нажима. Люди шли в войско пашей по призыву охотно, тем самым поражая очевидцев-европейцев, таких как Георгий Венгр, находившийся в то время в плену у турок.

Как только начинается набор в армию, они собираются с такой готовностью и быстротой, что можно подумать, будто их приглашают на свадьбу, а не на войну. Они являются в течение месяца в том порядке, в каком призваны, собираются — пехотинцы отдельно от кавалеристов, все со своими командирами — в том же порядке, в каком они обычно располагаются в лагере и когда готовятся сражаться… с таким воодушевлением, что люди готовы заместить своих соседей, и те, кто остается дома, считают, что с ними поступили несправедливо. Они утверждают, что лучше пасть на поле боя от копий и стрел врагов, чем [умереть] дома… По тем, кто погибает на войне, не скорбят — их превозносят, как святых и победителей, ставят в пример и глубоко почитают.

«Поспешно явились все, кто слышал, что должно начаться наступление на Город, — добавляет Дука, — и мальчишки, слишком юные для участия в походе, и старые люди, согбенные годами». Их воодушевляла перспектива богатой добычи, возможность возвыситься и идея священной войны (в Коране эти темы неразрывно связаны между собой): по исламскому священному праву город, взятый штурмом, на три дня отдавался на разграбление. Энтузиазм усиливало сознание того, какая перед ними цель. Красное яблоко Константинополя многие считали — по-видимому, ошибочно — вместилищем несметного количества золота и драгоценных камней. Немало пришло и тех, кого никто не звал: добровольцы и наемники, прихлебатели, дервиши и святые люди, вдохновленные древними пророчествами, которые, в свою очередь, вдохновляли людей словами Пророка и славой мученичества. Всю Анатолию охватило воодушевление. Там вспоминали «обетование Пророка, предсказывавшего, что огромный город… станет обиталищем тех, кто исповедует истинную веру». Люди стекались со всех концов Анатолии — «из Токата, Сиваса, Кемаха, Эрзурума, Ганги, Бейбурта и Трапезунда» — на сборные пункты в Бурсе; в Европе они приходили к Эдирне. Шло накопление огромных сил: здесь были «конные и пешие воины, тяжелая пехота, и лучники, и пращники, и уланы». Одновременно пришла в движение османская тыловая служба: велся сбор, ремонт и изготовление доспехов, осадного снаряжения, пушек, кораблей, палаток, инструментов, оружия и продовольствия. Караваны верблюдов пересекали длинное плато. В Галлиполи на скорую руку приводились в порядок корабли. Войска перевозились через Босфор в «Перерезанное горло». Для службы в разведке привлекали венецианских шпионов. Ни одна армия в мире не могла соперничать с османской в подготовке кампании.