Обиженный полтергейст (сборник) - Алексей Смирнов

Н. В. Гоголь. «Шинель»

За всю свою бесхитростную жизнь Ульян Самсонович Щелчков не обидел и мухи. Тишайший пенсионер, сорок лет проработавший геодезистом, он сразу же, едва отпраздновали его шестидесятилетний юбилей, вышел на пенсию – не потому, что тяготился работой, а просто так было положено по закону. Тут же он и овдовел, и остался один-одинёшенек среди оборотистых детей и шумных внуков. Семейство было дай Бог каждому – сын, невестка, внучата трех и двенадцати лет, перезрелая дочь на выданье – сущая кобыла, прости Господи, да в придачу еще парочка прожорливых персов. С мнением патриарха в семье считались мало, желания Ульяна Самсоновича учитывались не всегда. Он не гневался, оставался кроток и тошнотворно мудр, но одно законное право все же себе выбил: от рассвета до заката Ульян Самсонович смотрел телевизор. Смотрел все подряд, и ко всему проявлял интерес – его одинаково занимали как политические дебаты, так и «Угадай мелодию». Он, случалось, угадывал с четырех-пяти нот. Кроме Ульяна Самсоновича, в семье никто телевизор не жаловал, и куплен был прибор со скидкой, дешево, под Новый год, единственно в угоду старейшине. А если разобраться, то не в угоду, а чтоб не лез под веник. Ну, и для интерьера.

Ульян Самсонович заслуживал описания. Дело это достаточно неблагодарное, поскольку известно, что никакими описаниями полноценно воспроизвести человека или предмет невозможно. Это – во-первых, а во-вторых, для аттестации субъекта хватает зачастую какого-нибудь характерного для него высказывания, или кредо, или запомнившегося поступка. Но Щелчков не имел ни кредо, ни поступков в биографии – не говоря уж о сколько-то ценных высказываниях. Он был настолько невзрачен, что описание становится совершенно необходимым – иначе Ульян Самсонович может спокойно растаять в атмосфере наподобие облачка пара, и ничто не укажет на его существование в прошлом.

Так вот: лицом он походил на грушу, приболевшую желтухой. Любой человек на кого-то да похож, чаще всего – на какое-нибудь животное, по причине реинкарнаций. Похоже было что Ульян Самсонович в прежних своих воплощениях ни шкур, ни перьев не удостаивался. Скорее всего, он был именно грушей – переспелой, в почтенных бурых пятнышках, без следов – как и положено груше —растительности на кожуре. Росту был невысокого, не пузан, хоть и с брюшком, а короткие ножки становились по стойке буквы «Х» – но не заглавной, а маленькой. Одеваться любил без затей, в старые неброские вещи, проверенные временем – большей частью фланель и сатин мышиных оттенков. Правда, никогда не расставался с узким черным галстуком на резинке, с дешевой, потускневшей от старости булавкой; носил его дома, и в булочную, когда шел, не снимал. Пил переслащенный чай цвета вываренной морковки, в праздники – рюмку кагора. Еще владел поседевшей кепкой, зимними ботами на сварливых молниях и очками, обе дужки которых были аккуратно перебинтованы синей изолентой. В общем, даже намеренная, целенаправленная характеристика Щелчкова сводилась к трогательному и скучному перечислению его имущества.

Если бы, повторимся, не телевизор.

Бывает порой в человеке нечто безумное, нечто исключительное, которое Бог знает, зачем взялось. Так, например, вполне дебильная персона множит в уме миллионы на миллиарды. Или просыпается страсть к собирательству чего-то совершенно ненужного – при очевидной заурядности всех прочих качеств и устремлений. Далеко искать не надо – у самого Ульяна Самсоновича был в давних приятелях человек, с ума сходивший по всему, что касалось железных дорог. Сам он, разумеется, в жизни не имел к ним отношения, но это не мешало ему увешать паровозными чертежами все стены в доме, набить шкафы моделями и макетами, собрать уникальную библиотеку по железнодорожному делу. Только что поделать – бодливой корове Бог рогов не дает, и страстному коллекционеру за долгие годы честно прожитой жизни не выпало прокатиться дальше ближайшего пригорода.

А Ульян Самсонович испытывал нездоровый интерес к телевидению. Не к технической, в отличие от приятеля, стороне вопроса, и не к истории, был он классическим и идеальным потребителем телевещания. Он слушал все, что оно телевещало, и предавался этому занятию с первых лет появления бытовых телеприемников. Щелчков, взрастивший предприимчивое, деловое потомство, сам, когда был полон еще сил и здоровья, никогда не имел достаточно денег. В пятидесятые годы, как только он разжился, продав последнее, телевизором, который мало у кого водился, ему сперва не не верили и специально приходили посмотреть, так ли это.

Этот аппарат прослужил Щелчкову верой и правдой без малого сорок лет.

В девяносто четвертом году семья, наконец, обратила внимание, что с позиций евростандарта ископаемый предмет выглядит убого. Дед становился несносен, требуя тишины, чтобы расслышать умирающее бормотание долгожителя. И потому купили «Sony», тем самым разрешив сразу две проблемы: и патриарх успокоился, и гармония получилась.

Ульян Самсонович на удивление быстро разобрался с пультом дистанционного управления, и начался кошмар. Вставал старик рано, наполнял стакан в подстаканнике сладкой бурдой и принимался впитывать информацию. До прочих домашних забот ему не было ровным счетом никакого дела. Поначалу со Щелчковым воевали: убавляли звук, сгоняли с дивана, всячески урезонивали и предлагали заняться чем-нибудь другим. Но ни одна альтернатива не казалась Ульяну Самсоновичу достойной. В конце концов незамужняя дочка, владевшая монополией на стервозность, без долгих прений установила строгий лимит на просмотр. И телевизор стали просто выключать. Даже здесь Щелчков не смог изменить себе и закатить скандал, но не сумел и смириться: начал ныть и ворчать по поводу и без повода, что в итоге показалось гораздо несноснее телевещания. После двух недель изнурительной, вялой войны семья сдалась, и ворчание тут же прекратилось. Ульян Самсонович занял свое место на диване, в углу, то с первым, то со вторым персом на коленях, а домочадцы со временем перестали обращать внимание на звуковой фон, и даже привыкли к нему постепенно.

Щелчков не уступал ни толики отвоеванных прав: выбор программ бесповоротно оставался за ним, и в редких случаях, когда кому-то из домашних приходило в голову что-то посмотреть, полагалось испрашивать особого разрешения. Его писали на бумажке. Ульян Самсонович не делал исключения ни для Гоши-подростка, ценившего бокс, ни для трехлетнего Артура, полюбившего мультики. Бизнесменистый сын махнул на ящик рукой со дня покупки; невестка ежедневно, к полудню ближе, выклянчивала сериал, а строптивая дочь ни о чем не просила из принципа и старалась вообще не появляться в комнате, где круглосуточный полумрак содержал в себе неподвижного папу.

В общем, все кончилось миром, и в последние годы жизни Ульян Самсонович провел в комфорте, не замечая бега времени и не особенно следя за здоровьем. Последнее отомстило: и без того не богатырское, оно оказалось вдобавок подорвано непрерывным излучением; Щелчков серьезно захворал, но от больницы отказался наотрез, справедливо подозревая, что с телевизором там обстоит не лучшим образом. Лежал на диване средь персов, следил за «Новостями», машинально принимал заморские лекарства и умер незаметно, купаясь в теплом свете кинескопа.

Справедливости ради не будем преувеличивать и рассказывать сказки, будто страсть Ульяна Самсоновича зашла столь далеко, что он даже не заметил перехода из одного мира в следующий. Умирание – штука серьезная, запоминающаяся, случается не каждый день, и он, конечно, отвлекся. Все протекало в согласии с извечным порядком: закружилось, поболело, потемнело, вспомнилось прошлое; дальше – длинный туннель с ослепительным светом в конце. Из этой трубы перепуганный, потрясенный Щелчков вылетел в густой, беспросветный – если не читать тайного лучезарного источника – туман. Источник же сместился вправо и доброжелательно сообщил Ульяну Самсоновичу не оскорбляться словами. Но все равно породил положительную, не подкрепленную словами, однако юмористическую эмоцию. Но тот нисколько не утешился, проникаясь страшной догадкой, что оказался грубо выдернут из нагретой диванной вмятины и рискует, чего доброго, вовсе туда не вернуться. Ему поспешили сказать, что дела его не настолько безнадежны: знакомые очертания стульев, стола, комода и, конечно, электронного любимца начали проступать сквозь унылую мглу. Щелчков облегченно вздохнул и, не отдавая себе отчета в собственных действиях, устремился к насиженному месту. Но место было занято – опять-таки Щелчковым, который лежал, закрыв глаза и держа на груди обмякшую холодеющую ладонь. Покойник не властен помешать призраку сесть, но Ульян Самсонович по понятным причинам поднялся.