Обиженный полтергейст (сборник) - Алексей Смирнов

Все уже поняли, что критик где-то успел крепко выпить. Однако товарищи-критики сомкнулись стеной, и вскоре семь тучных пожрали семь тощих. Ровно столько экземпляров «Былого» было выложено на стол.

– Извольте, вот образчик каламбура: «Бадаламенти бодал ментов – просто ангел!»…

Критики гремели, и книги в их руках казались партитурами.

– «Оперативное вмешательство на кармане»!

– А вот и поэзия – почти! «Сантабарбара мелкого блядства»!

– «Эпоха борьбы за трезвости. Без пяти рублей два».

Порка длилась сорок минут.

После такого разбора собранию не осталось иного выхода, как перейти в банкетный зал к обещанному фуршету.

Там-то уже давно толпились взволнованные, изнемогавшие писатели и поэты.

– Ну же, ну? Как прошло?

– Да нормально, – лютый критик шагнул к столу, метя вилкой в ухо под хрен.

Секретарша, усиленная поэтессой Якиной, срывала голос:

– Друзья – наливайте же, наливайте! Давайте скорее, от сложных радостей – к простым… Каждый обслуживает себя сам…

Руки, клешни потянулись за ветчинными ломтями и языками. Хлынули жидкости.

Упитанного великана, открывшего вечер, притиснул к стене старичок:

– Ну вот нужны же такие мероприятия, согласитесь?

Старичок оказался пробивной.

– Конечно, отчего бы и нет…

– Но вот я, обычный читатель, дорвался до вас – так вы мне скажите все же, зачем вы все это написали?

Великан взмолился:

– Да я вообще ничего этого не писал! Я сразу же объявил!

Дед расстроился:

– Было шумно, я не расслышал. И далеко сидел. А где же тогда писатель Глебовченко?

– Да он нажрался вмертвую еще за час до начала! Явился первым. Его положили в подсобку, он там сейчас лежит и спит.

– А вы тогда кто?

– Я приглашенный тамада, всего-навсего. Дублер. Между прочим, фотограф и тамада – самые востребованные творческие профессии на рынке труда.

© октябрь 2011

Пленники фольклора

Мышка наконец прибежала.

Поиски мышей оказались непростым делом. В каждом углу, во всех альковах были расставлены мышеловки; скрывались они также под исполинскими, полуприсевшими на гнутых ножках комодами, и под литыми многоспальными кроватями, и в холодных рыцарских залах. Они попадались в жарких кухнях, в сырых ревматических ванных комнатах и даже на конюшне. Замок был захвачен мышеловками всех разновидностей, всех уровней сложности, с приманками и без приманок. Отовсюду то и дело слышались проклятья слуг, впотьмах наступавших на коварные машинки. Сложные переломы рук и ног были обычным явлением; иным же бедолагам случалось и шею свернуть, но ловушек никто из-за этого не выбрасывал. Напротив – серьёзно пострадавшего казнили какой-нибудь особенной казнью неторопливо, вдумчиво – чтоб другие были впредь аккуратнее, да и просто от скуки, благо пользы от несчастного слуги больше не ожидалось.

В сумрачных покоях воцарился ужасный запах сыра – сыр тоже был разбросан повсюду вперемежку с другими продуктами, которые исстари пользуются вниманием крыс и мышей. Всё это впустую, понапрасну гнило и разлагалось, однако сырный дух ухитрялся вобрать в себя прочие ароматы и при том не утратить своего мерзкого лидерства. Безудержно плодились тараканы, мокрицы, ядовитого цвета черви; сонно жужжали объевшиеся чёрные мухи; ступени каменных витых лестниц покрывались темной слизью, испарения сгущались в несвежий туман, который, казалось, вот-вот удастся разглядеть невольно сощуренными глазами.

Тщетные надежды! Проклятый крысолов увёл, как есть, всех крыс и мышей до последней. Он явился из неведомой земли, одетый в высокую шляпу, потёртый камзол и огромные грязные сапоги. Явился вслед за жалобным писком своей же дурацкой дудочки, в котором ровным счетом никто, кроме мышей, не услышал ничего волшебного. И земля отдала своих бессменных квартирантов – грызуны потянулись из дыр и нор сначала сотнями, затем – тысячами и сотнями тысяч. Вряд ли кто прежде догадывался, сколько этой дряни скопилось в сокрытых от глаза недрах: впору в обморок падать, настолько мощным оказался тот поток хвостов, серых лишайных спинок и прижатых ушей. Очень скоро, таким образом, зловещее королевство полностью лишилось подданных, незаменимых в любом зловещем деле.

А так всё удачно складывалось. Так хорошо шли дела. Иван-царевич если и не приветствовал перемены, то уж во всяком случае воспринял их спокойно, без паники. Ведь чудо свободно в своих проявлениях, и если угодно было ему, чуду, проявиться смешением мифов, оно имело на то законное право. Никем не была гарантирована незыблемость сказочного уклада. Главное то, что медведь примчался по первому требованию – что с того, что не тот. Дело своё он знал хорошо, грамотно вывернул дуб и поспешил обратно к брошенному коробу с пирожками и Машей внутри. Иван-царевич, крякнув, плюнул на ладони и взялся за ларец. Как и полагалось, выпорхнула утка; Иван-царевич повелительно свистнул, на зов прилетела послушная Серая Шейка. Мощным ударом плоского клюва она размозжила беглянке голову; в предсмертной родовой судороге утка исторгла яйцо, которое камнем полетело в морскую пучину. Когда Иван-царевич ступил на мокрый песок, там его уже поджидала Емелина щука. Преданно глядя на героя, она держала в пасти яйцо – не простое, а золотое.

Тут начались неприятности. Щука плеснула хвостом и уплыла по щучьему своему веленью, а Иван-царевич, предвкушая скорую расправу над врагом, тюкнул яйцом по гладкому, отполированному водами камню – совсем, как оказалось, зря, потому что яйцо и не думало разбиваться. Царский сын нахмурился, снёс яйцо на каменную плиту, выбрал булыжник поувесистей и припечатал находку как следует, по-русски. Не тут-то было – золотая сфера выскользнула из-под пресса и с силой ударила царевича по колену. Тот скривился от боли, сел на песок и остолбенело уставился на упрямое яйцо. Оно нахально отсвечивало, купаясь в лучах жаркого полуденного солнца. Не помогли и новые попытки, и самые изощрённые технические ухищрения Ивана тоже не возымели успеха. Отчаявшись, он снова начал призывать зачем-то медведя, утку, щуку, но помощнички, исполнив сомнительный долг, даже не откликнулись.

Иван-царевич не заметил, как наступил вечер. Ночевал путешественник в тёмной дубраве, под докучливое комариное пенье; c восходом же солнца, видя, что помощи ждать неоткуда, сунул яйцо в карман и отправился к замку Кащея. В замке, пусть до поры чужая и далёкая, пусть в неволе, но всё-таки жила и здравствовала Василиса Премудрая, и Иван-царевич очень надеялся получить от неё дельный совет.

До Кащеевой обители было рукой подать. Внешний вид строения не обманул ожиданий Ивана: готический стиль, мрачные мозаики окон, устрашающие идолы – в целом же всё опечатано печатями тлена и зла. Подъёмный мост опустился навстречу Ивану, отважный витязь прошёл надо рвом, кишевшим крокодилами, и поставил ногу на первую ступеньку бронированного крыльца. Дверь распахнулась, и на пороге возник хозяин замка собственной персоной. От Кащея исходил неистребимый запах камфоры. Нельзя сказать, что могущественный чародей производил слишком грозное впечатление – вероятно, ему не пошло на пользу бессмертие, и голова у волшебника работала уже не так хорошо, как в годы молодости. Достаточно того, что одет Кащей был в какую-то ветошь, сбоку болталась полицейского вида шашка, лысый череп венчала корона из золотой и серебряной фольги, а перстни давно потеряли блеск и поминутно сползали с исхудавших пальцев. На шее висела тяжёлая золотая цепь, и было видно, что вес её в скором будущем сделается для владельца неподъёмным. Глядя на незваного гостя, Кащей подозрительно пожевал губами.

– Зачем пожаловал? – осведомился он неприятно удивлённым тоном. Ивану показалось, что Кащей ждал с некоторых пор какого-то подвоха и вот теперь убеждался в справедливости своих опасений.

– Знаешь ли, что несу с собой кармане? – ответил Иван-царевич с неожиданным подвыванием, волнуясь.

– Надеюсь, что яйцо, – Кащей фыркнул. – Вопросом на вопрос отвечаешь – из русской ли ты сказки? И откуда этот выспренний тон?

Иван смешался.

– Ты угадал, бесовское отродье! Только в яйце том смерть твоя прячется!

Кащей нетерпеливо закатил глаза.

– О, порождения тьмы! Смерти-то мне и нужно. Чего ж ты ждёшь, окаянный? Или силушки нет переломить иголку?

Иван, насупясь, посмотрел на противника, помялся, затем махнул в отчаянии рукой, полез в карман и вынул золотое яйцо.

– Иголку сломаю с удовольствием, – буркнул он и побагровел от стыда. – Но вот яйцо твоё не бьётся.

Кащей недоверчиво покосился на путешественника:

– Что ты хочешь этим сказать?

Вместо ответа Иван-царевич простёр руку, выронил яйцо, и то с чарующим звоном ударилось о крыльцо.