Мы вернёмся (Фронт без флангов) - Семён Цвигун

– Пейте и успокойтесь. Вы женщина рассудительная. Сотрудничество с нами принесет вам и облегчение и спасение. Ближайшие дни убедят вас в этом. А сейчас важно не терять времени, его не так много и у вас и у нас.

Бу-ух! Бухнуло за окном очень сильно и совсем рядом. За первым взрывом последовали второй, третий, ударили зенитные орудия, и все слилось в сплошной грохот.

Вбежавшему солдату Зауер крикнул:

– Уведите арестованную!

Бросился догонять Шмидта, который, перескакивая через ступени лестницы, бежал вниз в бомбоубежище.

Анна Сергеевна поняла: бомбят наши, и хотя опасность была близка, совсем рядышком, за окном, она радовалась – значит, Красная Армия воюет, бьет немцев. Разве это капитуляция? Разве это конец?..

Допрос Анны Сергеевны гестаповцы возобновили сразу же после отбоя воздушной тревоги.

– Так согласны вы или нет? – раздраженно спросил Зауер. – Неужели вы, здравомыслящая женщина, не понимаете, что наше терпение не бесконечно?

– Вы требуете, чтобы я стала предателем. Но я вам уже сказала: этого никогда не будет. Никогда! Родиной я не торгую.

– Вы еще пожалеете, мадам, но будет уже поздно. Да, поздно! – Повернулся к Шмидту, бросил по-немецки: – Русская свинья, да и только! Еще немного, и я не выдержу, превращу ее сам, своими руками в кровавую котлету!

И выругался так грязно, что Анна Сергеевна, немного понимавшая немецкий язык, покраснела.

– А зачем оскорблять? – спокойно спросила она.

Ругань гестаповца невольно придала ей силы, как бы подтвердила правильность ее поведения. Да и как же иначе она могла вести себя? Не пойдет же она на то, чтобы принять предложение, предать не только мужа, но и его товарищей, родину? Да ведь тот же Володька, если вдруг останется живым, проклянет ее!

– А как же еще с вами разговаривать? – иронически спросил Зауер: – Будь вы нашей союзницей, тогда бы и разговаривали с вами по-другому. Но вы, вы большевичка! Мы выбьем из вас этот советский фанатизм!

– О, я готова ко всему! Вы убили мою мать, и только за то, что она пыталась защитить внука. Вы бросили меня с сыном в тюрьму, и только за то, что мой муж выполняет свой долг перед родиной – воюет с вами с оружием в руках.

Зауер прошелся по комнате, отпил из стакана глоток холодного чая, сел за стол, пытался улыбнуться, заговорил уже тихо.

– Ваш муж – хороший солдат. Это похвально. Да, он выполняет свой долг, но воевать сейчас, когда мы подошли к Москве, и войдем в нее не сегодня-завтра, когда весь мир считает нас победителями, – безумие. Поймите это: безумие, фанатизм. Вы должны, обязаны спасти его, хотя бы ради вашего сына.

Положил заранее приготовленный листок чистой бумаги, карандаш.

– Всего несколько слов, и все, и вы с вашим сыном на свободе. О! Это много значит – свобода! Напишите, что вы переехали в этот город и сейчас проживаете по такому адресу. – Гестаповец положил рядом другой листок с адресом. – Напишите, что серьезно заболел сын, а лекарств нет. Попросите, чтобы как можно скорее проведал вас… Повторяю: мы гарантируем вашему мужу и, если хотите, его товарищам безопасность. В том смысле, что арестовывать не будем…

Анна Сергеевна взяла карандаш, подвинула чистый листок.

– Я убедился, что вы действительно разумная женщина! – обрадовался Шмидт. – Пишите: Дорогой Ваня!.. Так вы называете мужа? Или как вы там к нему обращаетесь?..

Анна Сергеевна мучительно раздумывала: "А что, если в письмо вставить какое-то слово, по которому Иван сразу поймет, что писала она под диктовку гестапо и, конечно, не придет в город?.. Но ведь гестаповцы не дураки, будут требовать писать лишь то, что они продиктуют. А начало письма с обращением они могут использовать!.."

– Может быть, вам удобнее сесть за стол в мое кресло? Пожалуйста. Здесь удобнее, – предложил Зауер.

Анна Сергеевна оттолкнула листок – он упал на пол, бросила карандаш, встала.

– Писать ничего не буду, – сказала она решительно. – И требую, чтобы вы немедленно освободили сына и меня. Слышите? Требую!

– Когда напишете, все недоразумения отпадут сами собой, – заверил Шмидт.

– Да, да, – подтвердил Зауер, поднимая с пола листок и кладя его на стол. Отодвинул кресло. – Садитесь.

– Писать не буду. Я уже вам сказала.

– А мы вам сказали, что, если вы не перестанете упрямиться, пожалеете, но будет уже поздно. И для вас, и для вашего сына, и для вашего мужа.

– Ну, положим, мужа вы не достанете, если задумали таким путем, с моей помощью заставить его сдаться в плен. А вернее, изменить родине. У вас превратное представление о советском человеке, господа. Если я даже напишу письмо, мой Иван не побежит в город, как вы наивно полагаете. Он коммунист и к тому же, как вам уже известно, чекист. Прежде всего для него родина.

– Вы хотите сказать, – заметил Зауер, – что у вас, у советских людей, ничего человеческого в отношениях к жене, к детям нет? Так я вас понял?

– Нет, не так. И, видимо, вам, представителям совсем иного мира, и не понять. Так что прекратим этот бесполезный разговор. Пустая трата времени.

– Значит, решительно отказываетесь? – сказал Зауер, подходя к Анне Сергеевне. – А ну, повторите?

– Отказываюсь. Решительно.

Зауер ударил Млынскую по щеке. Она схватилась за стол, удержалась.

– Шмидт, твоя очередь.

Удар Шмидта свалил Анну Сергеевну на пол.

– Последний раз спрашиваем, – сказал Зауер. – Или вы сейчас же пишете письмо, или мы тоже сейчас же отбираем у вас сына. И еще неизвестно, что мы сделаем с ним. И, пожалуй, на ваших же глазах.

– Вы не сделаете этого!

– О! Мы не только это сделаем! – пригрозил Шмидт. – Ты еще, – он грязно выругался, – и не представляешь себе, что мы еще сделаем, чтобы сломить твое бессмысленное упрямство!

Вызвал надзирателя, приказал:

– Щенка этой бандитки поместить в одиночку. Сейчас же!

– Умоляю! Оставьте сына со мной!

– Исполняйте! – сказал Зауер надзирателю.

Когда Анну Сергеевну втолкнули в камеру, Володьки там уже не было.

– Володька, милый, что же сделали с тобой изверги проклятые! – закричала она и свалилась без чувств.

***

Ключи от сейфа Охрим передал лично Петренко. Пусть думает, что он доверяет ему беспредельно. Но главный прицел Охрим видел не в этом. Он наверняка знал, что Петренко пороется в его сейфе. Пусть роется. Охрим специально подготовил бумаги, которые должен увидеть начальник полиции.

При таких случайных, ненавязчивых обстоятельствах это всегда обеспечивает эффект…

В назначенное время Охрим явился в гестапо. На всякий случай, оделся потеплее. Возьмут да с ходу направят в лес, к Млынскому. О человеке не подумают эти гестаповцы. Самому о себе заботиться нужно.

Шмидт приветливо встретил Охрима. Набросил на себя штатское пальто, позвонил Зауеру, сказал, что выходят к машине. "Оппель" долго петлял по городу. Ехали узенькими улицами и переулками, стараясь объезжать центр.

На окраине города машина подкатила к особняку, огороженному высоким кирпичным забором. У дома их встретил хромой немец, на вид лет пятидесяти. Открыл ворота. Охрим обратил внимание, что в комнате, в которую они вошли, окна были плотно закрыты железными ставнями. На шнуре, спускавшемся с потолка, висела большая керосиновая лампа. Она хорошо освещала стоявший под ней стол, сервированный на трех человек. В центре стола – хрустальный графин с прозрачной жидкостью. Шмидт и Зауер пригласили Охрима к столу Выпили по стопке шнапса и сразу же по второй. Охрим не успел даже как следует закусить, а Шмидт предложил выпить по третьей. Наливая водку, Шмидт спросил, не проговорился ли Охрим кому-либо из родственников или друзей о своей связи с гестапо? Охрим обидчиво ответил, что он не маленький, отлично понимает, что об этом никому болтать нельзя. Зауер предложил выпить за скорое его возвращение, за удачу. Охрим предложил выпить за Адольфа Гитлера. Это вызвало шумное одобрение.

– Охрим – настоящий парень! – заявил Шмидт. – Жаль, что в России немного таких. Как это русские говорят? Раз, два, и обчелся. Остальные – большевистские фанатики.

Охрим улыбался во весь рот.

Шмидт достал из портфеля какую-то бумагу, протянул Охриму.

– Это письмо жены Млынского – Анны Сергеевны. Вы передадите его лично Млынскому. Конечно, он спросит, как оно к вам попало? Нужно будет ответить, что вам стало известно о переезде в наш город Млынской с сыном и матерью, что, решив уйти в отряд Млынского, вы посчитали целесообразным разыскать Анну Сергеевну, не таить от нее своего намерения бежать. После того, как вы рассказали без утайки о своих планах попасть в отряд, Анна Сергеевна и попросила вас передать это письмо мужу. Запомните хорошенько адрес, где она проживает. Он указан в письме. Письмо, как видите, не запечатано.

Гестаповец посмотрел на Охрима и, угадав, какой вопрос тот хочет задать, пояснил: