Вся правда о Муллинерах (сборник) - Пэлем Грэнвилл Вудхауз

соберете вещи и не уедете?

— В таком случае я лишусь пяти тысяч фунтов.

— А-а, — сказал мистер Маккинон.

— Я понимаю, что происходит. Все как в любом доме с привидениями. Сублимированные вибрации эфира моей тетки пронизали дом и сад, создав атмосферу, которая принуждает внутреннее «я» всех, кто вступает в соприкосновение с ней, подстраиваться под ее флюиды. Либо суть в этом, либо тут замешано четвертое измерение.

Мистер Маккинон презрительно засмеялся.

— Ну-ну, — сказал он еще раз. — Это все фантазии. Просто вы переутомились. Вот увидите, эта ваша атмосфера на меня никак не подействует.

— Потому-то я и попросил вас приехать. Надеялся, что вы сумеете разрушить чары.

— Разрушу, разрушу! — добродушно пообещал мистер Маккинон.

За обедом литературный агент почти все время молчал, но Джеймса это не встревожило. Мистер Маккинон всегда был молчаливым едоком. Время от времени Джеймс замечал, что он поглядывает на девушку, которой уже стало настолько лучше, что она могла спускаться в столовую, трогательно прихрамывая. Но прочесть что-либо на лице литературного агента было невозможно. Тем не менее просто смотреть на это лицо — уже было утешением. Такое невозмутимое, такое солидное, ну просто бесчувственный кокосовый орех.

— Вы мне очень помогли, — сказал Джеймс со вздохом облегчения, провожая мистера Маккинона после обеда к его автомобилю.

Мистер Маккинон промолчал. Он был словно погружен в размышления.

— Родмен, — сказал он, сев на заднее сиденье. — Я обдумал ваше предложение ввести в «Тайную девятку» любовную интригу. Мне кажется, вы совершенно правы. Именно ее не хватало роману. В конце-то концов, что в мире важнее любви? Любовь… любовь — да, это самое прекрасное слово в нашем языке! Введите в роман героиню, и пусть она выйдет замуж за Лестера Гейджа.

— Если, — угрюмо заявил Джеймс, — она умудрится в него пролезть, то замуж выйдет за загадочного прокаженного. Но послушайте, я не понимаю…

— Я изменился, увидев эту девушку, — продолжал мистер Маккинон, и, когда Джеймс в ужасе уставился на него, сваренные вкрутую глаза литературного агента наполнились слезами. Он откровенно хлюпнул носом. — Да, увидев, как она сидит там под розами, а вокруг льется благоухание жимолости и все такое прочее, и пичужки так звонко поют в саду, и солнышко ласкает ее личико. Девочка чистая, как воздух гор Шотландии моей! — прошептал он, утирая глаза. — Чистая, как воздух гор моих, Родмен! — произнес он дрожащим голосом. — Я решил, что мы обошлись слишком жестоко с Поддером и Уиггсом. Дом Уиггса недавно посетил тяжкий недуг. Ну как можно жестоко обойтись с человеком, чей дом посетил тяжкий недуг, а? Нет-нет! Я аннулирую этот договор: двенадцать процентов и никаких авансов.

— Что?!

— Но вы при этом ничего не потеряете, Родмен. Нет-нет, вы ничего на этом не потеряете, малый. Я собираюсь отказаться от положенного мне процента. Девочка чистая, как воздух гор моих!

Автомобиль покатил по дороге. Мистер Маккинон отчаянно сморкался на заднем сиденье.

— Это конец! — сказал Джеймс.

Тут необходимо сделать паузу и обозреть непредубежденным оком ситуацию, в которой очутился Джеймс Родмен. Среднестатистический человек не сумеет оценить ее должным образом, если не поставит себя на место Джеймса. Ему покажется, что Джеймс поднял много шума из ничего. С каждым днем его притягивала все ближе и ближе обворожительная девушка с большими голубыми глазами. Бесспорно, ему можно позавидовать, а уж никак не жалеть его.

Однако нам следует помнить, что Джеймс был врожденным холостяком. И никакой обыкновенный мужчина, мечтательно предвкушающий в будущем уютный семейный очаг с любящей женой, которая подает ему шлепанцы и меняет граммофонные пластинки, не в состоянии постичь неукротимую мощь инстинкта самосохранения, что властвует над врожденным холостяком в момент приближения опасности.

Джеймс Родмен от природы питал ужас к брачным союзам. Несмотря на молодость, он успел обзавестись множеством привычек, дорогих ему, как сама жизнь. И он чувствовал, что жена покончит с этими привычками еще до истечения последней недели медового месяца.

Джеймс любил завтракать в постели, а позавтракав — покурить в постели, выбивая пепел из трубки на ковер. Какая жена потерпит подобное сибаритство?

Джеймс любил проводить свои дни в тенниске, серых брюках спортивного покроя и шлепанцах. Какая жена успокоится, пока не напялит на мужа жесткий воротничок, тесные штиблеты и строгий костюм и не потащит его с собой на thеs musicaux.[2]

Такие мысли — и тысячи им подобных — мелькали в голове злополучного молодого человека, пока дни шли за днями, и каждый, казалось, подталкивал его все ближе к краю пропасти. Судьба словно бы извлекала злорадное удовольствие, ставя его в безвыходное положение. Теперь, когда девушке было разрешено вставать с постели, она проводила дни, сидя в кресле на крыльце среди солнечных зайчиков, и Джеймс был вынужден читать ей — и к тому же стихи! Причем не бодрые жизнеутверждающие стихи, которые выдают нынешние юноши, — забористые, честные стихи о грехе, о газовых заводах, о разлагающихся трупах, но безнадежно старомодные, с рифмами, посвященные почти исключительно любви. К тому же погода оставалась великолепной. Жимолость поила своим благоуханием легкие ветерки; розы над крыльцом чуть покачивали свои алые головки; цветы в саду были даже прелестнее, чем раньше; птички распевали, надрывая свои крохотные горлышки. И каждый вечер был украшен несравненным закатом. Казалось, природа подстраивает это нарочно.

Наконец, когда доктор Брейди уходил после своего очередного визита, Джеймс перехватил его и поставил вопрос ребром:

— Когда ей можно будет уехать?

Доктор потрепал его по плечу.

— Еще не сейчас, Родмен, — сказал он тихим все понимающим голосом. — Вам нет причин расстраиваться. Ей придется оставаться здесь еще дни, и дни, и дни — если не сказать недели, и недели, и недели.

— Недели и недели! — вскричал Джеймс.

— И недели, — дополнил доктор Брейди, игриво ткнув Джеймса в грудобрюшную преграду. — Удачи вам, мой мальчик, — сказал он. — Удачи вам!

Джеймсу стало чуть легче, когда рассиропившийся врач тут же споткнулся об Уильяма, разлегшегося поперек дорожки, и сломал свой стетоскоп. Если человек находится на пределе, как Джеймс, всякая мелочь