Кыыс-Хотун - Анастасия Саввична Сыромятникова

она!

Но ты уже взрослая девушка и должна понимать, что нам потребуются деньги, много денег. Когда еще я найду место учителя, да и не приносит оно доходов. А жить надо.

Все кругом говорят, и я верю, что это правда: у Хоборос припрятано золото. Целый клад, доставшийся от предков. Половина этого клада должна по праву принадлежать тебе. Когда-то Хоборос обманула твою мать. Не допусти, чтобы она обманула и тебя.

Узнай у Боккои, где хозяйка прячет золото, и дай мне знать через Петю. Мы не задержимся в Кыталыктахе ни минуты.

Обнимаю тебя нежно.

Твой Василий».

«Твой Василий… — повторила про себя Нюргуна, осторожно коснувшись Листка бумаги губами: — Мой… Неужели он мой? Он пишет, что найдет мою мать, что никогда не вернется к Хоборос… что мы…»

Эту записку ей сунул, заговорщицки подмигнув, Беке, когда она готовила пойло для коров. «От Василия», — шепнул он. Нюргуна едва дождалась, когда останется одна. Наконец Боккою позвали к госпоже.

«Да, надо спросить у Боккои, где золото…» Нюргуна еще раз пробежала глазами записку и осторожно сложила ее.

«А зачем? Неужели без золота не прожить?»

Она представила себе, как она и Василий ночью, тревожно озираясь, отпирают замки, роются в каком-то хламе…

«Да ведь это воровство!»

«Но ведь вы возьмете только долю вашей матери».

«А откуда я знаю, какова эта доля?» «Сказано же, половина».

«А если возьмем больше? Да и кто будет знать, что я взяла лишь свою долю? Скажут: ограбила тетку. Ведь это позор!»

Нюргуна скомкала бумагу и швырнула в огонь.

«Но ведь пишет Василий».

Она рванулась было ко вспыхнувшей записке, но тут же отдернула руку.

Над обгоревшим комком бумаги струился синий дымок.

XVI

Постарела, сдала Боккоя. Раньше, бывало, все торопилась, суетилась, хлопотала, а теперь передвигается тихо, как мышка, словно боится всколебать застоявшийся воздух юрты. Не уходит из сердца тревога. Вот и сегодня утром: к хозяйке пожаловали окрестные богачи — поп, исправник. Обычное дело. Посидели, съели, что было подано, и укатили восвояси. А Боккоя места себе не находит: что замыслили подлые против молодого хозяина?

Почему подумала, что речь шла о нем, и самой не понять…

В господском доме послышался топот, с треском распахнулась дверь.

— Боккоя! Где ты, старая ведьма! Принеси холодной воды!

Когда Боккоя переступила порог хозяйской спальни, сразу поняла, что вода ни причем: просто госпоже, как часто бывало в последнее время, пришла охота жаловаться на судьбу.

— Садись, старая.

Боккоя осторожно присела на краешек обитого шелком кресла.

— Бог проклял мой род, — ломая руки, начала Хоборос, — За что он меня так покарал? Возле меня не муж, а его грязная одежда! Неужели все кончено? Неужели у меня больше ничего не осталось?

Боккоя молчала. Она хорошо знала, что встревать в излияния госпожи все равно, что лить воду на раскаленную сковороду: такой пар пойдет, что руки обожжешь.

— Господи, воздуха мне, воздуха! Дышать нечем. Какая я дура. До сорока лет жила, горя не ведая. Надо же было, глупой, мужа искать. Вот пожалуйста, совсем спятил, из дому сбежал! А ты была рада моей судьбе. Предупредила бы, что незачем на старости лет замуж выходить.

Предупредила бы… Как будто стала бы слушать хозяйка ее советы. Да по правде говоря, Боккоя тогда действительно обрадовалась. Женщина не должна жить одна — так думала. Замужем подобреет госпожа, смягчится у нее сердце. До того рада была, что даже полную рюмку выпила.

— Все пройдет, сжалится судьба. Все худшее проходит…

— Оставь свои утешения. Ты в них сама не веришь. Господи боже, ты же видишь, что я ни в чем не повинна. Накажи их, господи! А если ты их простишь, сама накажу. Я их заставлю ползать у своих ног, землю целовать, по которой иду. Не покорятся — тогда я встану перед тобой, всемогущий, с несмываемой виной, с кровавым грехом на душе. С кровавыми руками встану перед тобой!..

— Что ты, — ахнула Боккоя, — что ты говоришь! Зачем грозишь? Не к лицу тебе, дочери знатного рода, такие слова!

— Я знаю, что говорю. Права Ульяна, права!.. Открыла мне глаза на врагов моих. А я ее ничем отблагодарить не могу… Моего добра не берет, а ее конь подох, оказывается. Напоролся брюхом на сук и подох. Я думала, врет про своего иноходца, оказывается, все правда. И насчет девки она права… Вот кто мой главный враг.

— О ком ты? — похолодев, молвила Боккоя.

— О ком?… «Кукушкой выросла в чужом гнезде, никто не верь ее красоте». Как ты думаешь, кто это?

— Вот уж не знаю.

— Ой ли? Кто же вырос в моем гнезде подброшенным кукушонком, как не она?

— Да ты про Нюргуну, что ли? Грех тебе ее в плохом подозревать. Она же совсем еще дитя!

Боккоя тихо засмеялась.

— Вчера меня спрашивает: бабушка, что такое золото?

— Вот как?

— Я говорю: а почему ты о нем заговорила? Ты разве никогда золота не видала? Отвечает: «Видать-то видала, да не пойму, зачем оно человеку?» Вот видишь, какой несмышленыш еще.

— Несмышленыш! А где золото лежит, не спрашивала?

Боккоя перекрестилась.

— Не спрашивала. Да разве я скажу.

— Смотри, старая! Головой поплатишься.

Хоборос тяжело забегала по спальне.

— Золотом интересуется… Вот как! Ах, права Ульяна! Ни одного слова не соврала. «Дух проходит через амбар…»

Она приблизилась к очагу и, налив полную рюмку водки, плеснула в огонь. Взвилось синее пламя.

— Дух огня, спаси меня! Ты видишь, мой дом разрушается, на мелкие части рассыпается. Духа земли позови, духа тайги позови, духа воды позови. Помоги мне! Помоги! Заклинаю!

Вдруг она зашаталась. Попыталась выпрямиться, но пол неумолимо уходил из-под ног. Перед глазами вспыхнул кроваво-красный шар. Он вращался, то сгущаясь до размеров блюдца, то раздуваясь на все обозримое пространство. Потом он рассеялся, и где-то вдали Хоборос увидела порхающую, как бабочка, Нюргуну…

Боккоя со вздохом принялась приводить госпожу в чувство…

— Тпру! Стой, чертово животное! — ругался Беке, запрягая старого белого коня. — Ну и конь, норовистый — что его хозяйка!.. Стар, а брыкается…

— Ии, милый, — пролепетала Боккоя. — Зачем бедную конягу поносишь, если справиться не можешь? Конь что надо, смотри-ка: и масть, и осанка, — старуха погладила лошадь по холке.

— Что это ты, старая, вздумала хозяйскую скотину ласкать?

— Конь этот был моим когда-то. Тогда ты был совсем ползунком. Никто с ним не умеет обращаться.

Боккоя смахнула слезу.

— Видишь, ушами шевелит? Все понимает. Хоть и скотина, а добро помнит.

Боккоя, шаркая подошвами, побрела в юрту.