Фея - Игорь Соколов

Гора воплощает мое падение. Высота заставляет действовать против воли.

Я пишу, как на грех, скоро, и нахожу разгадку не в себе, а в вещи, которая сделала меня собой. Она как бы приняла мое имя собственное, совратив его своей лукавой формой.

Какой смысл и какой части тела погубил весьма хорошее ощущение собственной Доброты.

Доброта стала злом, и злом неподкупным рассудку.

Обитая – значит наполняюсь. Озираю – значит стерегу.

А что стерегу – не знаю. Вертеп моего тела – Ангел Сатаны.

Развращает Любовью, порабощает Жадностью.

Иду, облачаюсь в свое же помутнение рассудком.

Совесть – глас воплощенный – вопиет о таких зверствах, из коих и распространяться неведомо куда.

Доколе вещь, в которой я воплощаюсь, станет мной, доколе я стану этой бессмысленной вещью, дотоле и все будут приняты мной.

Став вещью и взяв на себя ее лукавую форму, я привел весь мир в ад.

Если я вещь, то ад – ловушка для вещей, в которые заключен я.

Через вещь я облекся в другие вещи и постепенно заслонил горизонт.

Мир хотел раздавить меня, а стал мною, но все не кончается этим?

Мир пуст, хотя и заключен во мне. Побыв внутри вещи, я уничтожил ее, я дал ей жизнь, и тут же лишил ее, не знаю чего. И так было с каждой вещью.

Значит, соединяясь каждый раз с вещью, я убивал самого себя.

Кто же проводил меня к Смерти, если умирал я сам?

Смерть вещи и Моя Смерть. Дальше новая вещь и я опять в ней.

Вещь вошла в меня непонятным образом, кто этот образ, как не я сам?! Вещь – единственное мое оружие в одолении вечности.

Тело – вещь, я – вещь, вещь – человек, я – человек.

Конец всякой вещи – не есть ли ее начало?!

Вещь привела меня к Смерти и вывела меня оттуда. То есть она отторгала меня из себя, стала другой, а потом опять приняла. Бесконечное совокупление вещей с этим странным миром говорит о постоянстве нашего возрождения из Ничего, т. е. из Вещи.

Вещь из ничего – любая вещь, но когда в ней я, то она – моя плоть, и каждый раз я должен быть начеку, чтобы она не ушла от меня.

Следовательно, я – это вещь. Вещь в себе, т. е. во мне – это ничего, т. е ничто т. е. я – ни какая не вещь, потому что могу выйти из нее.

Вещи одиноки и хотят быть в нас.

– Как ты ужасно выражаешься, – произнесла моя тень с укором.

– Как выходит, так и произношу, – ответил я и грустно задумался.

– Когда-то еще в детстве, когда я боялся заснуть, я случайно подслушал разговор наших соседей об огненном озере. Это озеро освещало, по их словам, новый Иерусалим и означало смерть Сатане.

В нем плавало какое-то ненужное древо, неужто познания, – задумался я, когда впервые наткнулся на Библию.

– Похоже, – согласилась со мной тень.

– А почему оно не сгорело? – задумался я.

– А разве мироздания горят, – засмеялась тень.

– Что ж, следовательно, и Сатана вечен, – почему-то обрадовался я.

– Экий ты, богохульник! – крикнул вдруг взявшийся неизвестно откуда Бейс.

На нем был разорван пиджак и волосы на голове свисали спутанным узлом.

– Глупо уйти на время, а забыться навеки, – заметил я и по дружески обнял Бейса. Всякий раз, когда мы обнимались с Бейсом, мы обнаруживали, что Сатана жив. Как всегда, мы должны были говорит о том, что нас загоняло в очередное беспамятство.

– Отчего наша радость бессмысленна?!

От этого вопроса даже блудница, ставшая моей тенью, заплыла глубоко в мои черные еврейские зрачки.

– Если еврей пьет, значит, он не еврей, следовательно, он – русский, – вставил почему-то возбуждающийся от собственного голоса Бейс.

Сквозь волненья мятущейся плоти есть ужас пропасть всем в Ничто…

– Страшно, Бейс, видеть все и проходить мимо, так и жизнь пройдет мимо.

Мне Бейс повторял эти чаши сквозь зубы и водку на ухо.

Я плакал как будто влюбленный, теряясь в безумной вершине своего порожденного века.

– Почему вы меня не замечаете? – вздохнула невольно девушка.

– Мы боимся, что ты обманешь и ослепишь нас, – поглядел на нее как-то смутно чуть притихший Бейс.

– Глупости, – сказала девушка, – вы сами собой обманете себя. Лучше идите за мной и отдавайте мне только самые красивые и возвышенные мысли.

– И чем же все это закончится? – возмутился жаждущий выпить Бейс.

– Просто вы будете чище, лучше и добрее.

– Чепуха, – проворчал Бейс, – в нашей жизни есть только один позор, и этот позор – мы сами.

– Пойдем, мой друг, – схватил меня Бейс за руку, – и оставь эту пионерку мечтать о светлом будущем.

– В таком случае я тоже хочу напиться! – воскликнула она и обняла нас самым странным образом.

– И почему я все свои естественные желания удовлетворяю противоестественным путем, – задумался по дороге Бейс, когда я и девушка смеялись над его истерзанным видом.

Самое страшное, что притягивает меня к Бейсу – это не кровь, не дружба, а отсутствие защитной маски на лице.

Я смеюсь с девушкой и чувствую, что фальшиво, и есть только один человек – Бейс, который видит это.

Он молчит, и поэтому воскресает во мне тревожное чувство самообмана. Я так боюсь умереть и не сказать правды, какая бы она ни была.

Ведь она, правда, сидит во мне, и я только боюсь ее вытащить всем напоказ.

И все же главное внутреннее ощущение, которое создает во мне Бейс – это ощущение пустоты.

Он слишком часто говорит правду, а поэтому он пуст внутри.

– Интересно, из вас никто не хочет жениться? – прервала мои раздумья девушка.

– А зачем? – удивился Бейс. – Только лишь для того, чтобы поработить себя чужой плотью?

– Какая у вас, однако, болезненная и слабая фантазия, – вздохнула девушка…

– Какая есть, – изменился в лице Бейс, – у меня везде темнота и тревога.

– Это потому, что вы одиноки, – еще глубже вздохнула девушка.

– Везде, куда ни гляну на отчизну, смердит одна безумная чума…

– Это стихи? – заинтересовалась девушка.

– Нет, это просто мысли, – махнул рукой понурый Бейс.

Наш долг приближался как наваждение…

Как превозмогая тоску, пить и вешаться на шею всякому или одной и той же, а спустя лишь мгновенье вдруг осознать, что ты – продолжение сна.

Это будет думать о тебе, если ты, выставляя себя напоказ, вдруг теряешь смысл и вымолвить слова не можешь, в котором давным-давно застыла немая Вечность…

Музыка включена, поток безудержной водки несется в открытую пасть…

Шатаясь меж тел возбужденных снова, я боль замечаю в каждом желтеющем снимке…

Где-то обрывки кроватей вдоль истерзанных женщин свое имя находят.

Где-то люди как буквы страшно все одиноки и вместе какое-то слово без конца мне произносят…