Черный лебедь - Ева Модильяри

Лицо мальчика помрачнело.

– Ты говоришь это серьезно? – настороженно спросил он.

– Я думаю, твой отец не будет им заниматься, – сказала она.

Эмилиано недоверчиво посмотрел на мать.

– Он тебе объяснил, почему?

Эстер пожала плечами.

– Ты прекрасно знаешь, что твой отец не слишком щедр на объяснения.

– У папы есть чутье, он умеет распознавать хорошие романы и ошибается очень редко. Если бы это зависело от меня, я бы напечатал эту вещь без колебаний, – сказал Эмилиано. – Если он не хочет делать этого, значит, есть какая-то причина.

И он пристально взглянул на мать своими умными глазами.

– Может, отец решил так назло кому-то? Наверное, в нем говорит обида. Ты ведь знаешь, какой он обидчивый.

– Но о какой обиде ты говоришь? – отмахнулась Эстер, которая не уставала удивляться суждениям Эмилиано, но не собиралась обсуждать с мальчиком подобные вещи.

– Наверное, он обиделся из-за того, что она его бросила, – спокойно, как о чем-то само собой разумеющемся заявил мальчик.

Любовные интрижки отца не были тайной для семьи, и даже маленький Джанни с некоторых пор повторял слова взрослых о папиных «подругах».

Эстер сильно расчихалась.

– Этот холод невыносим, – пожаловалась она, меняя тему разговора и сморкаясь в белоснежный батистовый платок. – И как это ты еще не подхватил здесь простуду?

– Я просто об этом не думаю, – резонно заметил мальчик. – А правда, что такой холод посреди лета вызван войной?

Эмилиано имел в виду слухи, которые связывали необычайно холодное и дождливое лето с какими-то катаклизмами в природе, вызванными войной.

– Не думаю, – улыбаясь, ответила мать. – И все-таки не припомню другого такого ужасного июля. Это такая метеорологическая аномалия, о которой ты будешь рассказывать своим детям, если, конечно, не отморозишь себе язык, – пошутила она. – Послушай меня, Эмилиано, не отказывайся от горячего полдника.

– Ладно, мама. Но только здесь, если ты не возражаешь, – упорствовал мальчик.

– Хорошо, – сдалась мать. – Я пришлю Анджелину разжечь тут камин, чтобы ты смог пережить этот ледяной июль и передать о нем свои воспоминания потомкам.

Эстер встала, вся закоченевшая, и направилась к двери.

– Прошу тебя об одном, – сказала она, прежде чем выйти. – Постарайся складывать страницы рукописи точно так же, как они были. Ты ведь знаешь, что отец может простить тебе любопытство, но не потерпит беспорядка.

– Последую твоему совету, мама, – пообещал Эмилиано, снова принимаясь за чтение.

Эстер собиралась уйти, когда на пороге появился мальчик. На красивом худеньком лице его блестели большие глаза, полные робости и любопытства. Увидев, что его заметили, малыш стыдливо спрятался за створкой двери. Губы его были испачканы шоколадом, в руке он держал надкусанное печенье.

– Иди сюда, Фабрицио, – позвала Эстер, улыбаясь ему. – Иди, не прячься, – ласково добавила она.

Малыш выглянул и снова спрятался. Эмилиано оставил в кресле рукопись и направился к двери.

– Ну же, иди сюда. Мы ведь с тобой друзья, – ласково уговаривал он ребенка.

Фабрицио, слегка прихрамывая, вышел из своего убежища, чтобы доставить удовольствие Эмилиано, к которому относился с благоговением. Эмилиано был его идолом, его богом, неиссякаемым источником всяких сказок и историй, которые приводили малыша в восторг.

– Мама говорит, что я не должен заходить в комнату господ. – Голос у ребенка был чуть хриплый, и из-за одышки он запинался, как человек, которому не хватает кислорода.

Проговорив это, он повернулся и убежал, слегка припадая на одну ногу: полиомиелит, от которого он почти вылечился, оставил неизгладимый след.

Эмилиано возмущенно уставился на мать.

– Кто-нибудь должен объяснить этому бедному ребенку, что он живет в своем доме, точно также, как я и остальные дети!

Эстер вспыхнула, и ее больное сердце бешено застучало.

– Что такое ты говоришь? – растерянно пролепетала она.

Необыкновенное сходство между Фабрицио и Эдисоном Монтальдо, не говоря уж об отличительном знаке на лбу, было замечено даже мальчиком, который осмеливался теперь сказать ей об этом прямо.

– Я говорю, – ответил Эмилиано другим, более спокойным тоном, – что мы не в девятнадцатом веке. Если сын поварихи живет в одном доме с нами, он должен иметь и наши права. И ему нельзя запрещать входить в наши комнаты.

Эстер вздохнула с облегчением.

– Ты знаешь характер Джильды, – объяснила она. – Она передала сыну крестьянскую почтительность к хозяевам. Фабрицио постепенно привыкнет и освоится в нашем доме. Но ему нужно на это время…

Но Эмилиано уже не слушал ее. Эта тема была для него исчерпана. Он снова уселся в отцовское кресло и углубился в рукопись.

Эстер вышла в коридор и задумалась. Потом снова заглянула в кабинет.

– Мне пришла в голову идея, – сказала она. – Уже давно мы ни с кем не встречаемся. Отчасти это из-за войны, отчасти из-за рождения Лолы. Что ты скажешь, если на днях мы пригласим кое-кого из друзей?

– Кого, например? – рассеянно спросил мальчик.

– Например, Веральду Ровести. И кое-кого из ребят.

Эмилиано взглянул на мать с едва заметной иронией. Она прекрасно знала, что его не интересовали сверстники, и, конечно, это предложение имело другую цель. Ровести тоже был крупным издателем и серьезным конкурентом, но деловое соперничество не мешало двум семьям поддерживать дружеские отношения.

– Не хочешь ли ты поговорить с ней о романе Гризи? – задал мальчик провокационный вопрос.

– О, нет, мой дорогой. Это твое личное дело, – улыбаясь, возразила мать. – Я подумала лишь о Пьер-Джорджо Комотти. Он наш близкий друг. А теперь остался без работы, – призналась она.

– Я не знал, что он тоже в черном списке, – пошутил Эмилиано.

Все в семье знали о таинственной маленькой записной книжке, с которой Эдисон никогда не расставался. В книжку он заносил имена своих авторов и сотрудников. Каждому имени соответствовал условный знак, смысл которого был понятен лишь ему одному. Не раз мальчик слышал, как отец восклицал: «Этого надо перенести из белого списка в черный». Для самого Эмилиано это была только забавная игра, для лиц же, занесенных в эту маленькую книжку, она означала нечто более серьезное. Нередко такой фразой решалась их судьба.

Только Эстер с ее тактом и настойчивостью удавалось иногда нарушить планы мужа, пользуясь своим влиянием на него.

– Пути господина отца нашего неисповедимы, – пошутила она.

– И таинственны, – заключил мальчик.

– Не всегда. Его антипатия к Комотти, например, вызвана тем, что журналист – полная его противоположность. Комотти родился аристократом, он образован, имеет диплом.