Кунгош — птица бессмертия - Михаил Юхма

Поделившись с друзьями печальными результатами похода к Хакимову, Мулланур стал жадно расспрашивать, каковы их успехи.

— У меня то же самое, — криво усмехнулся Шариф. — Был у двоих. С пеной у рта орут, что мы предатели. Одни так побагровел, кровью налился, я думал — сейчас его кондрашка хватит…

— Ay тебя как? — обернулся Мулла пур к Галимзяну. — Неужели тоже без толку?

На встречу Ибрагимова с Ахметом Цаликовым он все-таки возлагал кое-какие надежды. Во-первых, Галимзян был искушеннее Шарифа в делах такого рода: ему и раньше приходилось выполнять различные дипломатические миссии. Да и Цаликов, что ни говори, был на десять голов выше всех своих коллег.

— Да нет, не сказал бы. Принял он меня хорошо. Выслушал. Ни разу не перебил… Ну а на прямой вопрос, согласен ли он сотрудничать с нами, так ничего и не ответил. Сказал, что подумает и сообщит нам свое решение позже.

— Ну что ж. Я считаю, что это не так уж плохо. Чем черт не шутит! Может, еще и пойдет этот старый конь с нами в одной упряжке! — обрадовался Шариф.

— Перетащить на свою сторону такого человека, как Ахмет-бек Цаликов, — это задача поважнее, чем привлечь десяток болтунов и демагогов вроде Хакимова, — задумчиво сказал Мулланур. — Надо ковать железо, пока горячо… Надо поговорить с ним еще раз.

— Опять Галимзяна пошлем? — спросил Шариф.

— Нет уж, увольте, — покачал головой Галимзян. — На этот раз пусть кто-нибудь другой попробует.

— Может быть, ты? — обернулся Мулланур к Шарифу.

— Я думаю, лучше всего пойти тебе, Мулланур, — мягко сказал Шариф.

Подумав, Мулланур согласился. Шариф был слишком резок, порывист, он мог сгоряча наговорить лишнего. Галимзян свои дипломатические ресурсы, пожалуй, уже исчерпал. Делать нечего, придется идти ему.

Цаликов жил у дальнего родственника неподалеку от Исаакиевского собора. Он сам открыл Муллануру дверь, учтиво пропустил его вперед и сделал широкий гостеприимный жест, приглашая пройти в одну из дальних комнат старой и, как видно, весьма просторной петербургской квартиры.

Мулланур назвал себя.

— О, как же, как же. Наслышан. Прошу вас! — Он усадил гостя в глубокое вольтеровское кресло, а сам уселся напротив. — Догадываюсь, что пришли вы не для того, чюбы просто поболтать о том о сем.

— Да, вы угадали. Я по тому же поводу, по которому к вам приходил вчера бывший депутат Учредительного собрания Галимзян Ибрагимов…

— Гм… Бывший?.. Это не совсем точно сказано. Да, я знаю, Учредительное собрание разогнано. Но депутат, что бы там ни было, остается депутатом до тех пор, покуда его не отзовут те, кто его избрал. Уж простите старика, но я себя бывшим депутатом отнюдь не считаю.

— Не будем спорить о словах.

— Не будем. Вы решили, если не ошибаюсь, создать некий комиссариат…

— Центральный комиссариат по делам мусульман.

— Вот-вот… Центральный… Центральный — это ведь примерно то же, что Верховный. Или, скажем, Главный. Следовательно, вы собираетесь выступать от имени всего мусульманского населения России. Не так ли? А кто, собственно, дал вам такие полномочия?

— Советская власть, — спокойно сказал Мулланур.

— Сильное это слово — «власть». Ничего не скажешь… Итак, вам дала полномочия Советская власть. А народ как же? У народа-то ведь не спросили?

Мы исходим из того, что Советская власть — это и есть власть народа. Она выражает самые коренные, самые насущные интересы всех народов России.

Как же именно осуществляет она эти насущные нтересы? Уж не тем ли, что разогнала законно избранное полномочное собрание народных предсталителей?

— Давайте смотреть правде в глаза, — сказал Мулланур. — Народ хотел мира, и Советская власть дала ему мир. Крестьяне хотели получить землю, и Советская власть в первый же день своего существования приняла Декрет о земле. Какая другая власть способна была сделать это?

— Гм… Ничего не скажешь, — вздохнул Цаликов.

— Вы же видите, — пошел в наступление Мулланур. — Народ пошел за Лениным. Это факт. А с фактами надо считаться. Кто во всей России заступился за Учредительное собрание? Кто выразил свой протест — не на словах, а на деле — по поводу его разгона? Признайте реальность, но отворачивайтесь от жизни. Россия пошла за Лениным, а не за вами!

Эти слова, Мулланур видел, произвели на Цаликова сильное впечатление. Во всяком случае, он надолго замолчал.

— Дорогой мой молодой друг, — наконец заговорил он. — Выслушайте меня внимательно и постарайтесь не отмахиваться от того, что я вам скажу. Я привык верить в то, что свобода есть высший дар, высшая ценность. Каждый человек рождается свободным, и он имеет священное, неотъемлемое право быть независимым, думать и чувствовать так, как это ему свойственно, как велит свободное развитие его духа.

— И я в это верю, — сказал Мулланур.

— Тем больше у меня оснований надеяться, что вы меня поймете… Так вот… то, что я сказал о человеке, в полной мере относится и к каждому народу. Велик народ или мал, силен или слаб, достиг ли он вершин человеческой культуры или едва только сделал на этом тернистом пути самые первые шаги — это все неважно. Каждый народ вправе сам решать свою судьбу, жить по своим закон нам и обычаям, ходить по родной отцовской земле и быть на ней хозяином, а не рабом, не чьим-то покорным слугой… И чтобы звучали вокруг не чужие слова иноземцев, огнем и мечом покоривших землю его предков, а родная материнская речь…

— Так ведь и мы хотим того же! — сказал Мулланур.

— Кто это «мы»? — спросил Цаликов.

— Мы, большевики-ленинцы. Именно такова наша программа. Полная свобода, полное равноправие и самоопределение всех наций. Это ведь главная установка Ленина в национальном вопросе…

— Ах, милый вы мой, — устало вздохнул Цаликов. — Вам не приходилось слышать старую солдатскую песню, которую, по слухам, сложил во время севастопольской кампании Лев Николаевич Толстой: «Гладко писано в бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить…»? В том-то и беда, мой юный друг, что ходить вам придется по оврагам.

— Ну ладно. Оврагами нас не испугаешь… — сказал Мулланур, с трудом скрывая раздражение: ему уже слегка надоели эти длинные, уклончивые монологи старика. — Я бы хотел, господин Цаликов, получить от вас определенный ответ: согласны вы принять участие в работе нашего комиссариата? — Мулланур постарался вывести из задумчивости Цаликова.

— Я пока не скажу вам ни да, ни нет, — наконец ответил тот. — Мне надо подумать. Я сообщу вам свое решение в самое ближайшее время…

— Хорошо. Мы будем ждать. — Мулланур поднялся.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});