Нормандцы в Сицилии - Джон Норвич

Положение Салерно теперь стало еще более безнадежным, но Ричард не спешил разыгрывать эту карту, при том что более легкие и немедленные приобретения сыпались на него отовсюду. В соседней Гаэте он сговорился о брачном союзе своей дочери с сыном герцога Атенульфа, но мальчик умер осенью 1058 г., незадолго до намеченной свадьбы. Печальное событие должно было вызвать сочувствие у предполагаемого тестя; вместо этого новый князь Капуи напомнил герцогу Атенульфу о том, что, согласно лангобардским законам, четверть состояния мужа становилась собственностью жены после свадьбы. Притязания Ричарда были совершенно необоснованными: как явствует из самого названия этой выплаты — «моргенгаб» (утренняя плата), она могла быть выдана только на следующий день после свадьбы, как знак успешно прошедшей брачной ночи.[25] Атенульф, естественно, отказал и тем самым дал Ричарду требовавшийся ему повод. Среди скромных владений Гаэты в это время числилось небольшое графство Аквино, неподалеку от северных гор; в течение нескольких дней этот невинный, ни о чем не подозревающий город оказался в осаде, а окрестные угодья и деревни испытали на себе ярость нормандцев, сжигавших и разорявших все на своем пути.

Это — типичный пример нормандской тактики в худшем ее проявлении: сфабриковать какое-то законное оправдание, пусть шаткое, свалить вину на намеченную жертву, а затем атаковать ее превосходящими силами без оглядки на приличия или гуманность. Такие приемы слишком хорошо знакомы в наши дни; более характерен для описываемого нами для народа и времени тот факт, что, когда осада Аквино еше продолжалась, граф Капуи счел возможным нанести свой первый официальный визит в Монте-Кассино, расположенный всего в нескольких милях от осажденного города, и был принят там как герой. Монастырь, который всегда составлял часть капуанской территории, как мы видели, страдал долго и жестоко от предшественников Ричарда; а последний из Пандульфов, хотя и был во многих отношениях только бледной тенью отца, продолжал по старой традиции угнетать и преследовать монахов с неослабной энергией. Любой завоеватель, даже нормандец, который избавил бы Монте-Кассино от этого ненавистного правителя, мог рассчитывать на радостный прием. Аматус оставил описание сцены, свидетелем которой он, вероятно, был:

"И затем князь с несколькими своими людьми поднялся в Монте-Кассино, чтобы вознести благодарности святому Бенедикту. Его приняли с королевской пышностью; церковь была украшена как на Пасху, светильники горели, а монахи пели и звонили в колокола в честь князя… И аббат собственными руками омыл его ноги и возложил на него заботу о монастыре и его оборону… И он поклялся, что никогда не заключит мира с теми, кто попытается лишить церковь ее достояния".[26]

Но имелась другая, более глубокая причина для столь радушного приема, оказанного князю Капуи. Вплоть до весны 1058 г. монастырь находился в руках Фридриха Лотарингского, ветерана Чивитате и участника рокового посольства в Константинополь, сохранявшего свои антинормандские настроения. Он был назначен аббатом Монте-Кассино в предыдущем году и сохранял формально этот пост в течение восьми месяцев, пока занимал папскую кафедру под именем Стефана IX.[27] Но 29 марта 1058 г. папа Стефан умер, и монахи избрали настоятелем тридцатиоднолетнего Дезидерия из Беневенто. Карьера Дезидерия является блестящей иллюстрацией истины "положение обязывает", в том виде, в котором она воспринималась в Италии XI в. Член правящей династии Беневенто, Дезидерий видел, как его отца убили во время одной из стычек 1047 г., и решил после этого удалиться от мира. Для лангобардского князя это было нелегко. Дважды до того, как ему исполнилось двадцать пять лет, он спасался в монастырской келье, и дважды его извлекали оттуда и насильно возвращали в Беневенто.

После того как его семью выдворили из города в 1050 г., ситуация упростилась, и он бежал вновь, сначала на остров Тремити в Адриатическом море, а позже в отшельнический приют в Маджелле, но вскоре его опять вернули в мир. На сей раз это сделал папа Лев IX, который принял под свою руку Беневенто и понимал, что получит в руки верный козырь против сторонников прежнего правления, если юный князь, который был к тому времени принят в бенедектинский орден, войдет в папское окружение. Дезидерий верно служил Льву, но жизнь в курии не привлекала его, и, как только папа умер, он обосновался в Монте-Кассино, чтобы жить, он надеялся, вдали от мирских забот. В продолжение четырех лет ему это удавалось, но в начале 1058 г. его назначили членом нового посольства папы в Константинополь. Он избавился от этой напасти благодаря тому, что в Бари послов ожидала весть о кончине папы Стефана. Роберт Гвискар подарил ему трех лошадей и вручил охранную грамоту, так что Дезидерий смог через нормандские владения вернуться прямиком в Монте-Кассино, и там на другой день после прибытия его назначили настоятелем.

Волей-неволей Дезидерию пришлось в последующие четверть века постоянно брать на себя важную роль в государственных и церковных делах, и в конце концов он сам стал папой под именем Виктора III. Вскоре после Чивитате и определенно раньше других высших церковных иерархов он принял как неопровержимый факт южноитальянской политики, что нормандцы обосновались в Италии и что любые попытки противодействия им являются не только тщетными, но и разрушительными. Только добиваясь их благорасположения всеми возможными способами, монастырь мог уцелеть. Реальная жизнь доказала его правоту. Аматус упоминает о том, что князь Капуи — несомненно, в результате радушного приема, оказанного ему Дезидерием, — принял на себя обязательство защищать монастырскую собственность, и в ближайшие две недели это обещание было подкреплено официальной грамотой, подтверждавшей права аббатства на все принадлежавшие ему земли и владения.

Однако при всей дальновидности новой политики Дезидерия тот факт, что он обратился к ней впервые, когда соседний Аквино боролся против превосходящих сил нормандцев, смахивает на бессердечное предательство. Возможно, желание оказать какую-то поддержку Аквино заставило его, воспользовавшись присутствием Ричарда и его благодушным настроением, попытаться убедить нормандца умерить свои требования "утренней выплаты" и просить у герцога Атенульфа четыре тысячи, вместо пяти, "поскольку он беден". В этом князь Капуи пошел на уступки, и несчастный Атенульф после еще нескольких недель отчаянного сопротивления, в результате которого в Аквино начался голод, вынужден был заплатить.

Жителям южной Италии, наверное, казалось, что потомству старого Танкреда де Отвиля нет числа. Уже семь его сыновей обрели свои владения на полуострове, четверо достигли вершин власти, а оставшиеся трое занимали видное место среди нормандских баронов. И однако, этот удивительный источник не иссякал, поскольку теперь на сцене появился восьмой брат, Рожер.[28] Ему к тому времени исполнилось двадцать шесть лет, но, хотя и младший из Отвилей, он оказался под стать любому; а если иметь в виду историю нормандского королевства в Сицилии, то он превзошел их всех.

Как большинство молодых нормандцев по прибытии в Италию, Рожер прямиком направился в Мельфи, но едва ли оставался там долго, поскольку уже осенью 1057 г. мы обнаруживаем его в Калабрии вместе с Робертом Гвискаром, который вернулся туда сразу после избрания. Новый князь Апулии, очевидно, не видел никакого противоречия между своей привычной жизнью грабителя и полученными титулами и с готовностью приобщил к этому рискованному, но выгодному занятию младшего брата. Рожер оказался способным учеником. Расположившись на вершине самой высокой горы в округе, так что местные жители до поры до времени не догадывались о его присутствии и не боялись, он со своими людьми подчинил большую часть западной Калабрии. Рожер настолько преуспел, что, когда несколько месяцев спустя Гвискару пришлось вернуться в Апулию, чтобы подавить вспыхнувший там мятеж — подобные выступления в ближайшие годы стали частью повседневной жизни, — он без малейших колебаний оставил вместо себя своего брата. Когда бунт, несмотря на его усилия, принял такой размах, что даже крепость Мельфи была захвачена и власть Роберта оказалась под угрозой, именно к Рожеру он обратился за помощью. Прибытие Рожера решило дело, и бунт был подавлен.

Этот удачный тандем просуществовал недолго. Разрыв, по-видимому, произошел по вине Роберта. Он славился своей щедростью, но во взаимоотношениях с братом неожиданно проявил скупость, столь же последовательную, сколь и нехарактерную — вплоть до того, что Рожер, который в первые месяцы сотрудничества преданно доставил Роберту в Апулию большую часть добычи, полученной в первой калабрийской кампании, теперь не имел средств, чтобы расплатиться со своими людьми. Так по крайней мере утверждает Малатерра. Он писал свою хронику через несколько лет по заказу Рожера и может быть пристрастен, но у нас нет оснований полностью отвергать его свидетельство. Не проявилась ли здесь впервые новая сторона натуры Гвискара — ревность к брату, который был много моложе и отличался амбициями и достоинствами не меньшими, чем у него самого? Могла ли Италия вместить их обоих?