Нормандцы в Сицилии - Джон Норвич

Керуларий, которому император или, что более вероятно, епископ Иоанн из Трани смогли наконец объяснить, как много поставлено на карту, казалось, согласился, пусть нехотя, положить конец ссоре. Льву IX следовало бы оставить без внимания тот факт, что к нему обращаются «брат», а не «отец», и другие подобные булавочные уколы и забыть о случившемся. Но он был устал и болен; поддерживаемый кардиналом Гумбертом, который в последующих событиях выказал себя таким же злобным фанатиком, как патриарх, он не принял извинений. Лев IX решил, что следует отправить папских легатов в Константинополь, чтобы разрешить все вопросы раз и навсегда, и позволил Гумберту составить два письма от своего имени, чтобы отправить их с легатами. Первое, адресованное к Керуларию, с обращением к нему как архиепископу, было вежливее, чем предыдущее, но столь же агрессивно. В нем меньше внимания уделялось защите латинских обычаев, как таковой, и больше — нападкам на патриарха за его попытки обсуждать их. В нем также порицались притязания патриарха на экуменическую власть — что, возможно, проистекало из ошибочного перевода — и утверждалось (совершенно неоправданно), что его избрание противоречиво нормам канонического права. Второе письмо Льва IX, адресованное императору, полностью посвящено политическим делам, в частности, папа пишет в нем о своей решимости продолжать войну против нормандцев. Однако и оно содержало толику яда; в последних строках желчно говорилось о "неумеренных претензиях" православного патриарха, "…которые, если, сохрани Небеса, он будет в них упорствовать, помешают ему принять наши миротворческие взгляды". Вероятно, желая смягчить впечатление от этой завуалированной угрозы, папа в заключение расхваливает легатов, которых он посылает в Константинополь, и выражает надежду, что им будет оказана всяческая помощь в их миссии и что они найдут патриарха раскаявшимся.

Это была серьезная ошибка. Если папа ценил союз с Византией — а византийцы являлись, в конце концов, единственными его союзниками в борьбе против нормандцев, — глупо было отказываться от возможности примирения с православной церковью; а если бы он был немного лучше осведомлен о константинопольских делах, он бы знал, что император при всем своем желании никогда не сможет пойти против патриарха, который не только обладал более сильным характером, чем Константин — к тому времени больной человек, почти разбитый параличом, — но имел за своей спиной всю силу общественного мнения. Наконец, едва ли стоило отправлять в качестве легатов для такой деликатной миссии самого Гумберта, узколобого и ярого греконенавистника, и двух других — папского секретаря Фридриха Лотарингского и архиепископа Петра из Амальфи, сражавшихся при Чивитате и, очевидно, обиженных на византийцев за то, что те покинули их в беде.

Трое легатов отправились в путь ранней весной 1054 г. и прибыли в Константинополь в начале апреля. С самого начала дела пошли плохо. Они явились сперва к патриарху, но, обиженные тем приемом, который им оказали, покинули дворец безо всяких обычных любезностей, оставив письмо папы. Их гнев, однако, не идет ни в какое сравнение с гневом Керулария, прочитавшего послание. Оно подтвердило его худшие опасения. Поступившись своими принципами, он сделал шаг к примирению, а ему плюнули в лицо. Но худшее было еще впереди: легаты, которых император принял с его обычной любезностью, настолько воспрянули духом после этого приема, что решили обнародовать в греческом переводе полный текст первого, так и не отправленного письма папы к патриарху и Льву из Орхиды, вместе с детальными разъяснениями по поводу спорных обрядов.

Для патриарха это стало последним ударом. Хотя первое письмо было адресовано, пусть без должного почтения, ему, он даже не подозревал о его существовании, пока его не начали гневно обсуждать по всему городу. Тем временем после более тщательного изучения второго письма — которое ему по крайней мере вручили — обнаружилось, что печати на нем поддельные. Патриарх сразу подумал о своем старом враге Аргирусе. Не может ли быть так, что Гумберт и его друзья посетили по пути в Константинополь его штаб-квартиру Апули и показали ему письмо? Более того, что, если он изменил текст? Забыв в гневе, что в интересах Аргируса было скорее загасить ссору между двумя церквями, нежели ее разжигать, Керуларий решил, что так называемые легаты не только нелюбезны, но и бесчестны. Он отказался признать за ними какие-либо полномочия и вести с ними переговоры.

Ситуация, в которой официальные папские легаты, сердечно принятые императором, полностью игнорируются патриархом, не могла сохраняться долго; к счастью для Керулария, весть о смерти папы Льва, достигшая Константинополя спустя несколько недель после прибытия легатов, в какой-то мере избавила его от необходимости решать эту проблему. Гумберт и его коллеги были личными представителями Льва IX; его смерть, таким образом, лишала их официального статуса. Легко себе представить мрачное удовлетворение, испытанное патриархом от такого развития событий, хотя отчасти его сводил на нет тот факт, что легатов, казалось, сложившие обстоятельства нисколько не смущали. Они вовсе не выглядели растерянными, а, напротив, держались надменней, чем обычно. Обнародование ответа Льву из Орхиды вызвало отповедь некоего Никиты Стефата, монаха из монастыря в Студие, критиковавшего прежде всего употребление латинянами пресного хлеба при причастии, их обычай поститься по субботам и попытки ввести обет безбрачия для священников. Это послание, откровенное и не всегда складное, было, тем не менее, выдержано в вежливом и уважительном тоне; однако Гумберт, вместо разумного ответа, разразился потоком крикливой, почти истерической брани. В пышных многостраничных тирадах он обзывает Стефата "тлетворным сводником и учеником зловещего Магомета", утверждает, что ему место в театре или в публичном доме, а не в монастыре, и в итоге предает анафеме его и всех, кто разделяет его "порочную доктрину", которую, однако, он даже не попытался опровергнуть. Эти обличения могли только убедить среднего византийца в том, что римская церковь (как он и думал) представляет собой сборище грубых варваров, с которыми никакое соглашение невозможно.

Керуларий с радостью наблюдал за тем, как его враги не только потеряли свой официальный статус, но и сами делают глупость за глупостью, и спокойно выжидал. Даже когда император, теперь опасавшийся (и не без оснований) за будущее альянса с папой, стоившего ему стольких усилий, заставил незадачливого Стефата отречься и извиниться перед легатами; когда Гумберт в беседе с Константином поднял вопрос о «филиокве», неприятие которого стало теперь краеугольным камнем византийской теологии, ни одного слова не донеслось из патриаршего дворца. Ни один поступок не говорил о том, что высшие православные власти обращают внимание на недостойные ссоры, о которых судачил весь город. В конце концов — Керуларий знал, что рано или поздно это произойдет, — его невозмутимость произвела свое действие. Гумберт потерял терпение. В три часа пополудни в субботу 16 июля 1054 г. в присутствии всего духовенства, собравшегося для причастия, три бывших легата Рима, кардинал, архиепископ и папский секретарь, в парадном облачении вошли в церковь Святой Софии, широкими шагами приблизились к алтарю и положили на него официальную буллу об отлучении. После этого они развернулись и покинули здание, остановившись только для того, чтобы демонстративно отряхнуть ноги. Через два дня они отбыли в Рим.

Даже отвлекаясь от того, что легаты утратили свои полномочия и потому булла не имела силы по всем законам канонического права, она является поразительным документом. Вот что пишет по этому поводу сэр Генри Рансимэн: "Мало найдется документов, в которых столько очевидных ошибок. Просто поразительно, что ученый человек уровня Гумберта мог написать столь жалкое заявление. Оно начинается с отказа Керуларию, лично и как епископу Константинополя, в титуле патриарха. Далее говорится, что против жителей империи и Константинополя в целом не выдвинуто никаких обвинений, но все, кто поддерживает Керулария, повинны в симонии (которая, как Гумберт отлично знал, была основным грехом его собственной церкви), в одобрении кастрации (практика, которой также следовали в Риме), в том, что они настаивают на повторном крещении латинян (что в те времена было неправдой), разрешают священникам жениться (что было неверно; женатый человек мог стать священником, но человек, уже принявший духовный сан, не мог жениться), крестят рожающих женщин, даже если они умирают (очень древний христианский обычай), не признают Моисеевых законов (что было неправдой), не допускают к причастию мужчин, сбривших бороду (что тоже было неправдой, хотя греки порицали бритых священников), и, наконец, выбрасывают слова из Символа веры (хотя именно византийцы реально сохраняли подлинный текст). После таких обвинений претензии по поводу закрытия латинских церквей в Константинополе и неподчинения папству уже ничего не меняли".[23]