Мегрэ в тревоге - Жорж Сименон

— Почти ежедневно. А теперь он будет спать до пяти или шести вечера, а потом глядеть на мир мутным взором. Мы с сестрой пытались прятать спиртное, но он все равно ухитряется делать по-своему. Так пусть уж это происходит здесь, нежели в Бог ведает каком питейном заведении.

— А он их посещает?

— Откуда нам знать? Он уходит тайком, через заднюю дверь, а когда уже потом мы видим, как у него глаза лезут на лоб и начинает путаться речь, становится ясно, что это значит. Кончит так же, как и его отец.

— И давно это началось?

— Тянется уже годами. Допускаю, что и раньше он попивал, но, видно, это не так бросалось в глаза. Он выглядит моложаво, но на самом-то деле ему уже шестьдесят семь лет.

— И все же я попрошу дворецкого провести меня к нему.

— Вы не хотите прийти попозже?

— Я вечером уезжаю в Париж.

Она поняла, что дискутировать далее бесполезно, и встряхнула колокольчик. Появился Арсен.

— Проводите господина комиссара к месье.

Арсен удивленно взглянул на нее, будто спрашивая, достаточно ли она обдумала это распоряжение.

— Будь что будет!

Без дворецкого Мегрэ, бесспорно, потерялся бы в коридорах, которые все время пересекались — широкие и гулкие, как в монастыре. Он мельком увидел кухню, где поблескивала медная посуда и, как и в Гро-Нуайе, на столе стояла бутылка белого вина, вероятнее всего предназначенная для Арсена.

Тот, казалось, перестал что-либо понимать в поведении Мегрэ. После заданного вопроса о его личной комнате, он ожидал настоящего допроса. А комиссар ни о чем его более не спрашивал.

В правом крыле первого этажа дворецкий постучал в резную дубовую дверь.

— Это я, месье! — произнес он, повысив голос, чтобы его услышали изнутри. — Поскольку оттуда донеслось какое-то неразборчивое бормотание, Арсен добавил: — Со мной рядом находится комиссар, и он настаивает на том, чтобы встретиться с вами.

Какое-то время они неподвижно простояли около входа, в комнате кто-то ходит туда-сюда, наконец дверь приоткрылась.

Свояченица не ошиблась, говоря о вылезавших из орбит глазах, которые сейчас с каким-то изумлением уставились на Мегрэ.

— Это вы! — прошепелявил заплетающимся языком Юбер Верну.

Он лежал, должно быть, в одежде. Та была сильно помята, волосы свешивались прядями на лоб, и он машинальным жестом провел по ним рукой.

— Что вам угодно?

— Хотел поговорить с вами.

Хозяину сейчас было трудно выставить его вон. Верну, видимо еще не пришедший в себя окончательно, посторонился. Помещение было очень просторное, весьма сумрачное, выделялись кровать с деревянным резным балдахином и выцветшие шелковые шторы на окнах.

Вся мебель была старинная, более или менее выдержанная в одном стиле и напоминала обстановку часовни или ризницы.

— Позвольте?

Верну прошел в ванную, налил стакан воды и прополоскал горло. Вернувшись, он почувствовал себя немного получше.

— Присаживайтесь. В это кресло, пожалуйста. С кем-нибудь уже виделись?

— С вашей свояченицей.

— И она, конечно, сказала, что я напился.

— Она показала мне бутылку из-под виноградной водки.

Он передернул плечами:

— Одна и та же песня. Женщины не могут этого понять. Мужчина, которому внезапно сообщили о смерти сына… — На глаза Верну навернулись слезы. Голос спал, стал плаксивым. — Это тяжелый удар, комиссар. Особенно когда сын единственный. Что поделывает его мать?

— Ни малейшего представления…

— Она непременно сошлется на то, что плохо себя чувствует. Это ее излюбленный трюк. Заболела и все, и никто ничего не решается ей сказать. Понимаете меня?

И тогда ее во всем подменяет сестра: она называет это «прибрать дом к рукам»…

Юбер Верну невольно заставлял воспринимать себя как бывалого актера, который любой ценой стремится возбудить к себе жалость. Выражение его слегка одутловатого лица менялось с потрясающей быстротой. Всего за несколько минут на нем последовательно проступили огорчение, некоторая боязнь, затем родительская боль в связи с утратой любимого чада, горечь в отношении обеих женщин. Теперь на поверхности вновь появился страх.

— И с какой стати вы захотели увидеться со мной?

Мегрэ, который так и не сел в указанное ему кресло, вытащил из кармана обрезок трубы и положил его на стол.

— Вы частенько захаживали к вашему шурину?

— Примерно раз в месяц, приносил ему деньги. Предполагаю, вас уже уведомили о том, что я его содержал?

— Следовательно, вы заметили на его письменном столе этот предмет?

Верну пребывал в нерешительности, осознавая, что ответ на этот вопрос имел решающее значение и что ему следовало, не медля ни секунды, принять решение.

— Полагаю, что да.

— Этот обломок трубы — единственная материальная улика в этом деле. И до настоящего времени, как мне представляется, никто так и не понял всей ее важности.

Мегрэ все же сел, выудил из кармана трубку, набил ее табаком. Верну продолжал стоять, черты его лица напряглись, как при сильной головной боли.

— У вас есть минутка выслушать меня? — И не дожидаясь ответа, Верну, продолжил: — Твердят, что все три преступления более или менее идентичны, не замечая, что первое из них, по сути, полностью отличается от двух остальных. Вдова Жибон, как и Гобийяр, были убиты хладнокровно и преднамеренно. Человек, позвонивший в дверь бывшей акушерки, заявился к ней с целью прикончить ее и сделал это мгновенно, тут же, в коридоре. Стоя на пороге, он уже держал эту штуку в руке. Когда спустя пару дней он напал на Гобийяра, то, возможно, не метил именно в него, он просто бродил по городу в поисках, кого бы прибить. Понимаете, что я хочу этим сказать?

Верну во всяком случае очень старался, делал неимоверные, почти болезненные усилия, чтобы уяснить, к каким выводам пытается прийти Мегрэ.

— Дело Курсона в этом плане выглядит совсем по-иному. Войдя в его комнату, убийца не имел при себе оружия.

Мы можем сделать вывод, что на тот момент у него не было смертоносных намерений. Но произошло что-то такое, что толкнуло его на преступление. Чего доброго, поведение самого Курсона, зачастую носившее провокационный характер, возможно, даже какой-то угрожающий с его стороны жест.

Мегрэ на минутку прервался, чтобы чиркнуть спичкой и разжечь трубку.

— Что вы думаете об этом?

— О чем?

— О моих выкладках.

— Я полагаю, что с этой историей теперь покончено.

— Даже если это так, я все равно пытаюсь разобраться в ней.

— Безумец не станет обременять себя этими соображениями.

— А если речь идет не о сумасшедшем, во всяком случае не о таком, в каком смысле обычно понимают это слово? Проследите за ходом моих рассуждений еще немного. Некто вечером приходит к Роберу де Курсону, нисколько не таясь, поскольку никаких дурных намерений у него еще не было, и потом по неясным пока для нас причинам доходит до состояния, при котором убивает того. Он не оставляет после себя никаких следов, забирает с собой орудие убийства, и это указывает на то, что он не хотел, чтобы его разоблачили.

Значит, речь идет о человеке, который знает жертву и имеет обыкновение посещать ее в этот час. И полиция неизбежно начнет вести поиск в этом направлении.

И у нее есть все шансы в конечном счете выйти на виновного.

Верну глядел на комиссара с видом человека, усиленно над чем-то размышлявшего, взвешивавшего все «за» и «против».

— А теперь предположим, что совершено новое преступление, причем в другом конце города и в отношении лица, не имеющего ничего общего ни с убийцей, ни с Курсоном. Что случится после этого?

Собеседнику комиссара не удалось скрыть промелькнувшую на его лице улыбку. А Мегрэ продолжал:

— Теперь уже не будут искать убийцу среди знакомых первой жертвы. Любой сразу же подумает, что речь идет о каком-нибудь свихнувшемся типе. — Он выдержал паузу. — Так оно и произошло. А убийца в порядке дополнительной страховки и дабы упрочить версию о типе, у которого поехала крыша, совершает еще и третье преступление, на этот раз прямо на улице, в отношении первого подвернувшегося под руку пьянчужки. Следователь, прокурор, полиция — все попались на этот крючок.

— Но не вы?

— Я был не единственный, кто в это не поверил. Случается, что общественное мнение ошибается. Но нередко бывает и так, что у него прорезается некая интуиция, как у женщин и детей.

— Вы хотите сказать, что оно сразу же нацелилось на моего сына?

— Оно указало на этот дом.

Комиссар встал и, не настаивая больше на своем тезисе, подошел к изящному в стиле Людовика XIII письменному столу, на котором на бюваре лежала стопка бумаги для писем. Он вытащил оттуда листок, а затем вынул из кармана другой.

— Арсен написал, — небрежно обронил он.

— Мой дворецкий?

Верну живо подскочил, и Мегрэ отметил, что, несмотря на тучность, тот был довольно подвижен и ловок, что зачастую характерно для некоторых крупных мужчин.