Белая тетрадь - Софья Ролдугина

— Ну, ведьма… Я от тебя всего ожидал, но такое…

В глазах моих темнеет от стыда, я оступаюсь, падаю…и просыпаюсь.

И, конечно, этот вампир продолжает ржать как ненормальный.

Если бы я могла провалиться под землю, я бы это сделала. Если бы я могла сгореть со стыда, я с удовольствием стала бы кучкой незаметного серого пепла. Если бы я могла испариться… Но, к сожалению, силенок не хватает.

Угораздило же меня разделить с эмпатом сон. Тем более такой. Тем более с таким эмпатом.

…Яркое солнышко едва-едва пробивалось сквозь плотную ткань. Ноги затекли. Щеки горели. Максимилиан продолжал хохотать.

В общем, начинался очередной чудесный день нашего безумного путешествия.

Все утро я старательно игнорировала князя, не обращая внимания ни на насвистывание марша Мендельсона, ни на сдавленное от едва сдерживаемого смеха «любовь моя», ни на вопросы о том, кого бы я хотела видеть на нашем «празднике» — иными словами, ни на одну выходку, неподобающую князю. Надеялась, что ему вскоре надоест. В конце концов, напоминать о своих гастрономических пристрастиях ему наскучило уже на третий день пути… Зря, как оказалось. Наверно, вампир получал эстетическое удовольствие от вида моих ненормально красных ушей — кто их знает, этих кровососов, какие у них вкусы. Очевидно, что единственно верной тактикой было бы пропускать все шуточки мимо ушей. Но после очередного «оригинального» подкола я не выдержала:

— Да хватит уже! Еще неизвестно, кому должно быть стыдно, тебе или мне!

— А мне-то почему? — искренне удивился вампир.

— Потому что спать в чужих снах — хуже, чем подглядывать в ванной! — прошипела я. — Это уже не просто извращение, это особо мерзкое извращение!

— Я случайно, — промямлил он. Ишь, смутился!

— Третью ночь подряд? Что-то не верится…

— Ну и не верь, — фирменная мерзкая усмешка. Взглянул на обиженную меня, смягчился и добавил: — Я и в самом деле не так уж виноват. Трудно сдерживать свои…способности, когда ты так близко.

Повисло неловкое молчание. Действительно, ближе некуда. Все из-за дурацкого «кокона». Не спорю, вещь полезная, но уж больно…тесная. Дневные переходы выматывали меня до предела, и сил хватало только на то, чтобы, зевая, запихать в себя ужин. Максимилиан каждый раз терпеливо перетаскивал мою тушку в «гамак», я бормотала что-то благодарное, отворачивалась и тут же засыпала. Просыпалась же я неизменно в обнимку с этим дурным вампиром.

И, как правило, под его истерический хохот.

Первые два дня я свои сны, к счастью, не запоминала. И потому изощренные намеки вампира с чистой совестью пропускала мимо ушей. Но сегодняшний день грозил обернуться кошмаром.

— Если не виноват, попробуй хотя бы не ржать. Или делай это про себя, — огрызнулась я, пряча за злостью смущение. — Нашелся, прекрасный принц…

Максимилиан страдальчески возвел очи к небу. Небо завистливо отразилось в синющих глазах и, посрамленное, принялось напяливать на себя тучи.

— Малыш… Вообще-то я смеялся не над твоим сном и уж точно не над своей ролью в нем.

— А над чем же? — несколько испуганно отозвалась я, спешно припоминая, чего такого еще я могла сделать и сказать.

— Скорее, над твоей реакцией, — ответил вампир и, увидев, как я вскинулась, поспешил объяснить: — Если бы мою свадьбу — даже понарошку, во сне! — кто-нибудь испортил, я бы пришел в ярость. А ты…ты смущаешься, как будто тебя поймали на чем-то постыдном…

— Я не смущаюсь! Я злюсь! — перебила я вампира.

— Не ври хотя бы себе, — отрезал князь, — я чувствую тебя. Сначала думал — это со сна, целый день пытался тебя разозлить…

— У тебя это ПРЕКРАСНО получилось! — рявкнула я. Нашелся воспитатель, как же! Экспер-рименты ставит, эмпат чертов!

— Ничего у меня не получилось! — взвился Максимилиан. — Даже сейчас, ты кричишь на меня, а хочешь только одного — чтобы я заткнулся и, шатт даккар,[11] забыл наконец об этом сне!

Я отшатнулась от разъяренного вампира. Злиться на него категорически не получалось. Он орет на меня, он лезет в мои мысли, он говорит гадости…но как же он прав, шатт даккар…чтобы это не значило! Скрывая очередной приступ смущения, я попыталась перевести разговор (или ссору, это как посмотреть) на другую тему:

— Да ладно уже. Ты относишься к этому слишком серьезно.

— Это ты относишься к этому недостаточно серьезно! — я явно задела князя за живое. — Люди вообще патологически несерьезны! А уж в последнее время вы непозволительно измельчали!

— Да ну?! — начала закипать я (все же я не обладала достаточной наглостью, чтобы откреститься от рода человеческого), на этот раз по-настоящему, но договорить князь мне не дал.

— Все самое важное, самое главное, что есть в жизни, обесценилось. Превратилось в набор понятий, дурацких ритуалов, слов, в которые никто не верит! Жена, муж, брат, отец — теперь это обозначение не духовной, а физической связи, или — да простят меня боги! — запись актов гражданского состояния! Государь, истинный правитель, выродился в управленца с меркантильными замашками! Семья…

— Да что ты в этом понимаешь! — не выдержала я. — У тебя вообще семьи нет, и отродясь не было… — я осеклась, вспомнив, что о родителях Северного князя никто ничего не знает.

Максимилиан и бровью не повел.

— У меня есть семья, — обманчиво мягко произнес князь. — Это мой клан. За каждого, кто пришел под мое крыло — неважно, только сейчас или две тысячи лет назад — я готов отдать жизнь. Они — мои братья и сестры…или дети. Не по крови, да, но настоящие, — голос его потеплел, взгляд стал мечтательным. — Близкие. А вы, люди… — почти как оскорбление. — Я уже не говорю о свадьбе, которую вы сделали просто первым этапом развода, поводом для раздела имущества…

Я стояла, испуганно вжал голову в плечи, глядя, как он расхаживает по полян, гневно размахивая руками. Зашибет и не заметит… Внезапно князь остановился напротив меня, властными пальцами запрокинул подбородок, заставляя смотреть в глаза — яростные и печальные одновременно, с неподдельной горечью в глубине ультрамариновой бездны.

— Скажи мне, малыш, сколько сейчас бродит в человеческих городах тех братьев и сестер, что близки не по крови, а по духу? Названых? — я промолчала. Он вздохнул и отвернулся. Когда он заговорил снова, его голос звучал глухо, будто пробиваясь сквозь истлевшие на его глазах века. — Сначала вы забываете понятия, потом сами слова… Все заменяется суррогатом, имитацией, упрощенной версией. Побратим, наставник… Что следующее? Друг? — он усмехнулся. — Хотя уже теперь друзьями называют соучастников по пьянкам-гулянкам, тех, кто скрашивает одиночество.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});