ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 2) - Пантелеймон Кулиш

„поблагодарили за службу", и во многих местах, не дождавшись даже уплаты

заслуженного жолду, разошлись. Только тогда король, с крайней досадой, постановил

распустить войско.

Но тем не менее мечтал он о Турецкой войне, надеясь на иностранную помощь со

стороны Швеции и Франции. Опять начались у него сношения по этому предмету с

папой и с итальянскими князьями.

Между тем Россия, рассчитывая па обещанную королем помощь, начала воевать с

Татарами н задела Турцию. Царь просил у него помощи. Но король не мог ыи послать

ему войска, пи одновременно с ним начать войну; не мог даже отправить к нему посла

для заключения договора. Бездейственно должен был он ждать сейма, в страшной

тревоге, как бы не потерять этого драгоценного случая для соединения польских сил с

московскими, как бы союзники Польши, Москали, не обратились в неприятелей.

С этой стороны беда грозила Полякам еще в большей мере, чем со стороны Диких

Полей. Будучи покамест не в силах ме риться е Большею боевыми людьми, Москва

превосходила ее государственным строением. У республиканца Поляка все валилось из

рук, и даже военные средства его были опаснее для него самого, нежели для соседей.

Монархист Москаль держал добытое потом и кровью крепко, не так как его сосед,

легко ему доставшуюся Малороссию. Для нас, потомков тогдашних русских деятелей в

Польше, очевидно, чем были способны Москали воспреобладать над эхозяевами

южнорусской земли, Поляками. Современники не видели того ни с польской, ни с

московской стороны. Москва не управилась еще с остатками покоренной ею

Кипчакской Орды, Крымцами, которые под управлением Ислам-Гирея, сделались

похожи на своих предков, батыевцев. Но из посольства „рационалиста и политика"

Стрешнева мы видим, что завоевание Крыма было у неё на очереди. Смерть

Конецпольского и бунт Хмельницкого с его руинными последствиями отодвинули это

важное дело больше, чем на столетие. Русская жизнь давно уже заявила потребность

подавления ордынцев, но ее постоянно эксплоатировали и тормазили для своей

иноземной политики Ляхи. Питомцы и пособники Ляхов, днепров-

92

ские козаки, сделались новым тормазом русского торжества над • ордынщиной.

В прошлом году, как мы уже знаем, доицы и подвластные Москве Татары

готовились как бы своевольно, без ведома царя, начать войну с Татарами. Татары, узнав

об их замысле, предупредили их вторжением в московские пределы, но были

отражены. Осмедеиные этим донцы облегли Азов со стороны моря, в то время когда

Кондратов и князь Черкасский заперли Азов со стороны суши с черкесскими,

калмыцкими и астраханскими Татарами. Но тут явился на выручку Азова крымский

хан и оттеснил осаждавших. Хан доносил султану, что донцы готовят 150 новых чаек, с

целью воевать Крым, и просил о позволении вторгнуться в Московское Царство.

Ханские послы прибыли в Стамбул, когда Турки одержали победу над Венециянцами.

В ноябре Турки взяли крепость Реттимо, и султан, закончив кампанию текущего года

этой победою, мог располагать свободно своими силами. Поэтому великий визирь, как

было слышно в Польше, посадил московского посла в тюрьму, и послал хану

повеление вторгнуться в Московское Царство. Ислам-Гирей бросился на добычу и, как

рассказывали за московским рубежем, увел в Крым 40.000 ясыра. В возмездие за это,

царь повелел донцам идти на Черное море, грабить турецкие .города, а сам, собрав

100.000 войска, намеревался воевать Крым и просил у короля Владислава помощи.

Можно вообразить, с какою горечью принял эту просьбу Владислав. Ему были

готовы повиноваться одни козаки, как бы предчувствуя, что покарают за него сборище

панов своекорыстников и, в конце концов, нагнут их гордые выи под Москаля еще

ниже, нежели Посольская Изба нагнула под свою волю королевскую власть.

Все теперь зависело в Польше от одобрения сейма, который должен был собраться

в мае ж1647 года. Король ждал его с терпением, воображая, что достаточно раздражил

мусульман, и что два враждебные ему сословия поневоле должны будут выполнять его

планы. Но и в этом ошибся.

В Стамбуле хорошо зпали, что делалось в Варшаве. У Порты были в Польше

шпионы между купцами Армянами. Она получачала точные вести из Крыма и

Буджаков, из Мультан и Волощини от пограничных воевод-башей своих, а еще больше

от европейских резидентов при султане, которые считали своею обязанностью

уведомлять его визиря о взаимных отношениях християн-

.

63

ских дворов. На сей раз Венеция доставила Порте наилучшие извеетия о

королевских намерениях. Она была более вредным другом для Польши, нежели врагом

для Турции. С самого начала Порта знала, что задумал Владислав, и брак его с Марией

Гонзага подтвердил её опасения.

Поляки, по проторенной ими дороге самозванщины, еще в 20-х годах XVII столетия

заявили мысль о покушении на оттоманское владычество посредством самозванного

турецкого царевича, крещенного тайно в християнскую веру. Москва, с достоинством

державы степенной, без шуму столкнула претендента с его ходуль, устроенных

шляхтой да козаками, очевидно, под руководством все той же таинственной интриги,

которая создала и её Лжедимитрия. Но в 30-х годах появился перед Оттоманами

призрак Палеологов из Франции. Князь Нервес, отец Марии Гонзага, вместе с княземъ'

тосканским (который поощрял и чествуемого козаками „Турецкого Царя Ахиюа) стали

готовить восстание Греков и других подвластных Турции христианских народов.

Англия, Испания и Франция обещали им свою помощь. Хотя замыслы князя Нервеса,

наследника Палеологов, оказались такою ж несостоятельною затеей, как и претензии

Александра Оттомануса, но имя его постоянно пугало Турок, бывших свидетелями

потрясения Московского Царства польскими героями самозванщины. Брак польского

короля с наследницей претендента, которого права католическая Европа лукаво

признавала серьезными, был для турецких правителей событием тревожным.

Владислав слыл счастливым полководцем и казался издали грозным.

Были известны Порте, хотя бы только из газет, и сношения короля с Москвою,

Персиею, Венецией, Римом, Тосканой и другими державами. Она подозревала обоих

господарей в неверности и боялась волнения христианских народов, ненавидевших

турецкое подданство. Если взять во внимание, как легко было заохотить к войне Персов

и все християнские национальности в Азии и в Африке к восстанию, то легко понять

опасения Порты, чтобы, в случае войны с Польшею, не загорелся у неё пожар, которого

не могли погасить её силы. И однакож, в виду столь грозной опасности, не могла Порта

решиться на заключение мира с Венецией.

Еще в 1619 году писал испанский посол, что Турки видят в Венеции единственное

препятствие своим стремлениям к господству на морях, и лишь только разделаются с

Персией, немедленно станут воевать за Кандию. Обладание этим богатым островом, по

94

.

его взгляду, обеспечит Порте Архипелаг и отворит дорогу в Средиземное море;

поэтому и Венециянам (писал он) не остается ничего иного, как покупать временный

мир дорогою ценою; но лишь только явится визирь неподкупный, ничто их не избавит

от войны.

Вот почему Турки, начавши воевать с Венецией, не хотели кончить войны без

приобретения Кандии. Тем не менее, однакож, был момент, когда Порта колебалась в

выборе неприятеля между Польшей и Венецией,—именно в 1646 году, когда король

объявил в Варшаве Турецкую войну, и особенно, когда выехал во Львов, чтобы начать

военные действия, и послал оттуда ультиматум, требующий переселения Буджацких

Татар в Крым. Султан повелел было стянуть часть войска к Сшшстрии, другую послал

на Буджаки, а с третьей готовился двинуться сам визирь. Все это девалось под

покровом уверений в мире; но король узнал из верного источника, уже после сейма, что

великий визирь убеждал султана к примирению с Венецией и советовал перенести

войну в Польшу. Так близко было осуществление надежды короля втянуть Речь

Посполитую в Турецкую войну; так возможно было соединение России с Польшей без

козацкой руины!

Не получая никакого ответа на свой ультиматум, король велел наконец

Оссолинскому послать гонца в Стамбул, чтоб осведомиться о положении сейма до

начала майского сейма.

Оесолинский послал к визирю письма от себя и от гетмана Потоцкого. Канцлер

вступался за волошского государя Лупула; гетман же обвинял хана, что набегает на