Капитан Невельской - Николай Задорнов

Он представил себе соображения, заботы и разговоры своих матросов. Вспомнил, кто из них женат, у кого семья в Кронштадте.

Пробили склянки. До конца «собачьей вахты» оставалось полчаса. Капитан надел клеенчатую куртку и зюйдвестку.

Он поднялся на палубу. Ветер не менялся, но стал порывистым. В штурманской рубке у огня, над картой, Гревенс и Халезов. У штурмана в руках карандаш и линейка. Он прокладывает курс корабля.

У штурвала двое рулевых. Тускло светит фонарь над компасом. Темнеет фигура часового с ружьем. Вокруг ветер и волны. Видно, как сквозь редкие облака мерцают звезды. К утру можно ждать и хорошей погоды, и шторма.

Халезов в досаде. Гревенс озабочен. Тут поблизости скалистые островки, судно шло, по всем расчетам имея их в пяти милях, а теперь по счислению оказывается, что шли чуть не на них. Халезов вспотел от натуги. На носу корабля непрерывно бросают лот. Глубина не уменьшается.

«Недаром я проснулся», — подумал капитан. Так не раз бывало: когда наверху возникала какая-нибудь опасность, он, не зная ничего, вскакивал с постели.

— Слева бурун! — раздается с марса.

— Черт бы ее побрал, вот она где, — ворчит Халезов.

Луна взошла.

Сменилась вахта. Ушел Гревенс. Появились мичман Грот и штурман Попов.

Побледнело небо. Утро наступило хмурое, сизое и ветреное. Чайки носились высоко; по приметам моряков это означало, что ветру крепчать. Невельской думал, как встанет его судно на зимовку. «Неужели не зря Иван Подобин хулил берег?» Наконец Халезов отправился спать, все опасные места прошли благополучно. Часа полтора поспал и капитан. Снова поднявшись, он заметил, что ветер заходит от веста. Опять сменилась вахта. Появился Иван Подобин. Капитан долго стоял с ним рядом.

— Ты что у меня команду смущаешь? — как бы между прочим спросил он у рулевого.

Тот молчал.

— Ты опять как в рот воды набрал? — грубо спрашивает Невельской.

— Никак нет, вашескородие!

— Сколько держишь?

— Бейдевинд[44], семьдесят три…

— Ты что же думаешь, что я брошу всех вас? Плохого же ты, братец, мнения о своем капитане.

«Посулы мы эти слыхали», — хотел сказать Подобин, но промолчал.

— Ты как думаешь, для чего мы делали открытие?

— Ты же знаешь, что я вернусь, что подбирали команду не на один поход.

«Мне эти открытия не нужны, уж если на то пошло».

— Заполаскивает, — говорит рулевой. Действительно, верхний парус похлопывает.

— Спустись! Еще давай, — приказывает капитан.

Брамсель вновь заполняется воздухом…

На четвертый день по выходе из Аяна вдали завиделась деревянная башня Охотского адмиралтейства.

«Байкал» шел в кильватере «Иртыша» в двух кабельтовых от него. Оба судна, не изменяя дистанции, мастерски прошли бар и вошли в бухту, или, вернее, в озеро за кошкой. А на самой кошке, между озером и океаном, виднелся бревенчатый городок.

— Вот это я понимаю — моряки! — с восхищением говорил на берегу своим чиновникам начальник Охотского порта Вонлярлярский, — Без губернатора-то легче. Мы тогда со страху «Иртыш» на мель посадили. Как я испугался! Только салюты отгремели и с этакой помпой проводили мы его в плавание и вдруг — бац, сидит! Губернатор на мели! А тут вон как пронеслись! Слава богу, слава богу! Теперь оба эти судна поставлю на зимовку…

Вонлярлярского интересовал Невельской. «Что это за новая личность появилась в наших местах?» — думал он. Вонлярлярский был человек резкий. Он не постеснялся и губернатору выказать свой характер. Тем более, готов он был не уронить своего достоинства перед Невельским, который, как он слыхал, еще молодой человек. Следовало очень обстоятельно осмотреть его судно, прежде чем поставить на зимовку. Тут начальник порта никаких поблажек никому делать не собирался… В душе он предполагал, что офицеры, конечно, будут стремиться скорее в Петербург. Вонлярлярский до мельчайших подробностей намеревался выполнить все формальности, прежде чем отпустить капитана, хотя тот, как видно, и был свой человек у губернатора. Невельской очень занимал его воображение по многим, весьма важным для начальника лично причинам, а также потому, что ни один моряк на свете, верно, не мог бы оставаться хладнокровным в таком случае, когда товарищ его вернулся с описи мест, о которых шли самые невероятные толки… Вот от этой-то описи и, зависело, удастся или нет, Вонлярлярскому торжествовать победу, уязвлены ли его противники или нет — и друг ли ему Невельской или враг…

По тому, как он лихо прошел бар, видно было, что он моряк молодецкий… Поплонский на «Иртыше» убавил парусов, вошел с предосторожностями, а этот с ходу, при полной парусности, благо шли бейдевинд. Видно, удалой! Чего он наоткрывал, где был?

Не желая выказывать Невельскому своей заинтересованности, начальник порта сначала прибыл на «Иртыш». Старик делал вид, что очень беспокоится за это судно, снаряженное им с такой заботой. Сейчас он был очень рад, что оно возвратилось благополучно.

— А вот говорят, что «Иртыш» нехорош! — ворчал он, поднявшись на палубу к Поплонскому. — Преосвященный Иннокентий все зовет его корабль плохоход. И англичанин Хилль смеялся, говорил, что такой флагман у нас. А как шел?

Поплонский стал рассказывать, где и какие были ветры, как шли, как и где дрейфовали, где какие встречали суда. Словом, начался тот оживленный разговор, от которого повеет смертной скукой на всякого сухопутного человека, так как почти невозможно понять, что тут интересного, но от которого Вонлярлярский пришел в восторг.

— Брамсель! Ах, окаянный! — воскликнул Вонлярлярский. — Ну и что же?

— Сорвало…

— Эх! — молвил начальник порта.

— Напрочь!

Как ни занимал Вонлярлярского «Байкал», но он хотел сначала все расспросить про губернатора, чтобы предвидеть возможные служебные неприятности на тот случай, если губернатор недоволен.

Шел разговор о снастях и о парусах, и можно было подумать, что оба моряка ничего знать не хотят о людях, что у них нет друзей и знакомых. Но потому-то этот разговор так и занимал моряков, что, говоря о превратностях путешествия, они подразумевали разговор о людях, и Вонлярлярский ясно представлял, какое впечатление произвело тут все на губернатора и его спутников.

Закончив этот разговор, старый начальник порта перешел к главному.

— Ну, а что «Байкал»?

— «Байкал» был в Амуре, — меняясь в лице, ответил Поплонский с самым серьезным видом.

У Вонлярлярского отлегло от сердца.

— Был?

— Да!

— И в реке?

— Так точно.

— Перешел через бар? — восхищенно спросил Вонлярлярский.

— Там нет никакого бара!

— А что же Завойко? — вдруг воскликнул старый капитан. — Вот теперь все увидят, каков он! А ходкое судно?

— «Байкал»? Ходок! Невельской сам строил его на основе каких-то собственных понятий о кораблестроении… Говорит, брал чертежи у Михаила Петровича Лазарева[45].

— Да вот и он сам.

Подошла шлюпка. Невельской, которому не терпелось, быстро поднялся к разговаривающим. Он представился и рапортовал начальнику порта.

— Ну, что на Амуре? — тряся его за руку, спросил старый капитан.

— Устье доступно кораблям всех рангов, стопушечные корабли могут входить.

— А что Завойко? — вдруг со злорадством спросил Вонлярлярский. — Как ему это понравилось? Ведь он нам твердил все эти годы другое.

Невельской умолк. Ему неприятен был этот разговор.

Но вскоре, позабывая все, он в радостном волнении от картин, которые возникали в его памяти, начал заикаться и, желая сдержаться, ухватил Вонлярлярского за пуговицу на мундире и стал с жаром рассказывать, как транспорт между банок шел по фарватеру в двадцать девять футов глубины и лавировал между мелей то правым, то левым галсом, — и Невельской вертел соответственно пуговицу начальника порта то влево, то вправо.

— Двадцать девять футов? Может ли это быть?

Невельской радостно расхохотался, отпуская пуговицу:

— Ей-богу!

— Так ведь, значит, старая карта ложная? Ложная! — зло воскликнул Вонлярлярский. — Ну, так дальше! Слушаю вас.

Лицо Невельского приняло острое выражение. Видно было, что он подходит к самому важному моменту рассказа.

— Отдали якорь! — Тут он опять крепко ухватил Вонлярлярского, на этот раз уже за другую пуговицу.

Тот прощал такое неуважение к себе и мундиру только потому, что желал услышать новости, которые пойдут во вред Завойко. Он полагал, что, быть может, без хватания пуговиц Невельской вообще рассказывать не сможет. К тому же он помнил, что Геннадий Иванович служил с великим князем Константином, а мало ли какие там у них бывают великосветские привычки.