Курсистки - Марина Болдова

Никто не знал, откуда у нее деньги. Кроме Ады. Собственно, именно Ада уговорила ее принять наследство. Наследство от человека, которого она уже вычеркнула из своей жизни навсегда.

…Эдуард Барковский застрелился прямо за карточным столом в парижском клубе в 1989 году. Перед этим выиграв приличную сумму. Все свое имущество он завещал Агнессе Бауман и ее детям, если таковые имеются. Прощальное письмо бывшего возлюбленного она и читать не хотела, деньги брать отказалась, гордо бросив в лицо зачитавшему ей завещание поверенному: «В деньгах убийцы и предателя не нуждаюсь!» Ада, узнавшая об этом первой, не нашла ничего лучшего, как обозвать ее дурой. Этот, по ее мнению, проходимец, должен был Агнессе гораздо более крупную сумму, чем завещал. Собственно, размеры платы за содеянное им, она определить даже не бралась. Разозлившись на Агнессу, Ада целый день капала ей на мозги. Агнесса невольно стала прислушиваться к бубнящему постоянно голосу подруги, постепенно привыкая к неизбежному: не отстанет. Она сдалась. Скорее вняв голосу разума: возможно, Барковский вполне осознавал свою вину перед ней и ее отцом. Попытка откупиться деньгами была в его духе, но, Агнесса решила, что прощать или нет своего недолгого любовника, она решит позже, когда поймет, куда определит эту сумму. После оформления бумаг, она все же прочла письмо Барковского. Слез не было, но боль от предательства любимого человека почти ушла. Она простила, поняв из трех страничек текста только одно: Эдик заплатил за то, что он сделал с ней, многолетними страданиями. Бог дал ему деньги, отняв все остальное: Барковский медленно умирал от неизлечимой болезни, постепенно теряя подвижность и испытывая невыносимую физическую боль. Он писал Агнессе, что любил только ее, и она верила. Написал он и о том, как из него выбивали показания на невинных людей. И, как, попав на фронт, тут же сдался в плен. Чтобы больше никогда не ввернуться в Россию…

…Школу она открыла в 1993 году в память о Марии и отце. Ада, поначалу не верившая, что у них что – то получится, все же согласилась оставить приют животных, которым она занималась с удовольствием, на другого человека. Исключительно, чтобы помочь Агнессе не наделать глупостей. Ей казалось, что сам факт пребывания под одной крышей с Агнессой малолетних преступниц, как она сразу же окрестила будущих воспитанниц школы, ставит под угрозу жизнь самой Агнессы. Мало ли что может взбрести в воспаленный мозг избалованных девиц! В перевоспитание «такого контингента» она не верила, призывая Агнессу если не отказаться от самой идеи, то, по крайней мере, принять строгие меры безопасности. Она привела на территорию школы двух своих любимцев из приюта: брошенные уехавшими за границу хозяевами, ротвейлеры Стаф и Герда пугали всех уже одним только тяжелым взглядом. Обладавший семидесятикилограммовым телом Стаф, в порыве сбивал с ног Гордея Прохорова, не успевавшего из – за своей медлительности уступить дорогу пробегавшей мимо собаке. Герда всегда летела вслед за другом, стараясь не отставать в скорости. Агнесса разрешила оставить собак в школе, но, руководствовалась при этом тем соображением, что ночью охрана на территории не помешает. Днем Стаф и Герда гуляли в закрытом вольере, примыкавшем к забору, выпускались на волю только в полночь Адой или Гордеем.

Ада только через год после первого выпуска начала понимать и признавать пользу от затеянного Агнессой дела. Но, каждый раз принимая новых воспитанниц, поначалу паниковала. Если пятнадцатилетняя девочка, попавшая к ним в 1993 году, могла курить, грубить и слегка выпивать, то через пять лет к такому набору добавились наркотики, неуемный секс, с вытекающими из него болезнями, и полное презрение к окружавшим взрослым. Агнессу это не пугало, она всегда могла разглядеть ощетинившуюся в детском бессилии против всего мира девчачью душу в разнузданной донельзя хулиганке. И хулиганки становились в ее школе барышнями…

Агнесса поняла, что лежать, уже больше нет сил. Любопытство гнало ее в гостиную, к накрытым для гостей и учителей столам. Ей не терпелось увидеть ошеломленные переменами в своих дочерях лица родителей. Полные радостных слез глаза пап и мам были самой желанной ею наградой.

Часть 4. 2007 год.

Глава 1

Софья Александровна Гурская в свои двадцать пять лет была абсолютно счастлива. Классической домохозяйкой ей стать не удалось: неожиданно для себя самой она увлеклась дизайном. Сначала просто почитывала журнальчики и с восторгом воплощала чужие идеи чужими руками. Потом ей это резко наскучило. Софья никогда не умела шить, вязать, плести из соломки и вообще прикладывать к чему-либо свои ухоженные руки. Но, однажды, проходя по местному Арбату, остановилась около столика с выложенными на нем поделками из кусочков кожи, ткани, бисера и еще чего – то там мелкого. Удивившись, неужели эти заколки и браслеты хоть кто – то покупает, она поняла, что сделала бы их по – другому. Здесь, у подвески, убрала бы неуместные стекляшки, а в украшении кошелька явно не хватает небольшой кожаной вставки, тогда и замочек не будет так торчать. Хозяйке этой мишуры явно не хватало вкуса, вещицы могли бы привлечь взгляд разве что цыганки. Чуть дальше необъятных размеров тетка торговала шелковыми платками. Платки были оптом закуплены на турецком базаре, дополнены плохо пристроченной бахромой и криво расшиты бисером. «Господи, как же такое уродство может надеть женщина?» – пронеслось в голове у Софьи, и у нее вдруг оформилась идея: а не попробовать ли самой что – нибудь сотворить? Дальше по пути попался магазин «Ткани», она тут же накупила шелка, кожи, атласа, велюра и кучу всякой мелочи. Похвалив себя, что не выкинула старинные пяльцы, принадлежащие когда – то няне Полине, она в тот же день произвела на свет свой первый шедевр: кожаную заплатку. Пятилетний Антошка накануне порвал правую штанину новых джинсов так, что она хотела их выбросить. Заплатка прикрыла дыру, вторая, уже декоративная, была пристрочена на левый локоть курточки, и наградой Софье стал восторженный всхлип юного модника. А потом она с замиранием сердца ждала оценку мужа.

Саша был для нее истиной в последней инстанции. Так уж повелось с первого дня их близости, когда она, после выпускного бала (она хоть и доучивалась дома с педагогами, но последний вальс танцевала в школе Агнессы) возжелала стать женщиной. Не сомневаясь в согласии Саши (он же так ее любил!), она устроила что – то вроде стриптиза. Начать раздеваться нужно было с бального платья и тут выяснилось, что самой с кучей крючков и шнуровкой вдоль всей спины ей не справиться. Получившийся конфуз ее избранник сгладил весьма ловко: под играющую мелодию, вроде как в танцевальном объятии, он ослабил шнурок и расстегнул застежки. Софья выскользнула из платья. Шампанское, выпитое за праздничным столом, ударило в голову с новой силой, стоило только Саше прикоснуться кончиками пальцев к ее влажной спине. Ее "я хочу" он заглушил долгим поцелуем, не давая ей возможности проявить хоть какую – то инициативу. Позже, лежа у него на плече, она поняла, что решать быть или не быть чему – либо в ее жизни будет только он. Сама себе удивляясь, с какой радостью она подчиняется ему, Софья жалела только об одном: ее не видит отец. Как бы она хотела, чтобы он узнал, какая она теперь ласковая и послушная. За восемь лет брака Саша ни разу не попрекнул ее прошлым, однажды даже оборвав довольно грубо ее попытку спекульнуть тем, какая она была тогда. Это случилось в тот день, когда она сообщила ему, что беременна. "Как ты смотришь на то, что порочная дева родит тебе наследника?" – спросила она его в надежде, что он станет уговаривать ее, чтобы она так о себе и не думала даже. "Если ты до сих пор считаешь себя порочной, то, извини, никакого наследника не будет. Ребенок шлюхи мне не нужен!" – отрезал он. Ее слезы его не тронули, Софья до вечера просидела в спальне, запершись на защелку. Впрочем, Саша даже не сделал попытки войти к ней. В квартире стояла такая тишина, что Софья подумала, что ее муж, обозлившись, ушел из дома. Но, рискнув, наконец, выйти из комнаты, она наткнулась на него, сидящего в кресле прямо около ее двери. Он дернул ее к себе так резко, что она упала к нему на колени. "Не смей о себе даже думать так, слышишь!" – шептал он, зарывшись в ее растрепавшиеся волосы, – "Я убью всякого, кто помянет о тебе плохо. И тебя это тоже касается!" Ей удалось – таки заглянуть ему в глаза, и она поняла, что он не шутит. С этой минуты она отрезала от своей биографии целый кусок. При ней осталась только никак не проходящая вина перед Аней Ларцевой.

Из школы Агнессы Бауман она ушла только после зимних экзаменов. Собственно, ушла она по одной причине: Саша, уезжавший на три месяца в Штаты, вернулся. Она скучала по нему так, что Ада Карповна, списывая ее затуманившийся во время занятий взгляд на то, что девочка все время вспоминает отца, все же осторожно стала спрашивать ее и о других причинах. "Папы нет, а он есть. Только, как будто тоже нет!" – изрекла Соня, глядя на изумленную воспитательницу. "Ты о ком, девочка?" – спросила Ада Карповна, уже догадываясь, что с Соней беда: в самый разгар учебы та влюбилась, и это прошло мимо ее всевидящего ока. "О Саше", – ответила Соня. Мужчины с таким именем в школе не было, разве что садовник. Но он годился Софье только в деды. И тут Ада Карповна вспомнила: приезжал красавец с дурной новостью к Соне. Ну, надо же! Один раз встретились – и готова деточка. Нужно было срочно ее отвлечь и, Ада Карповна решила посовещаться с Агнессой. В кабинете в это время находился и Гордей, который тут же поведал, как Александр Гурский смотрел на Софью – жадно, влюблено. "Так. Похоже, у них все сладится. Зовите Ядвигу", – Агнесса, как всегда, подошла к вопросу серьезно. Колдунья подтвердила, что Гурский – именно, что – муж будущий и никак иначе. Собрав о нем все доступные сведения, Агнесса тут же ввела в программу Софьи дополнительные занятия по английскому языку, этикету, основы маркетинга и делопроизводства (чтобы в рот мужу не смотрела, а могла поддержать беседу) и уроки со стилистом. Бедная Соня и не рада была, что проговорилась о своей любви: у нее совсем не оставалось свободного времени для грез, вечером она замертво падала в кровать и резко снизила потребление любимых булочек с черносливом – не до них! В результате – минус пять килограммов веса за месяц, чего никак не могла добиться от нее тренер по шейпингу: обманывала ее Софья бессовестно, отступая от прописанной диеты каждый божий день, благо Вика с Ксюшей выпечку не любили и отдавали сдобу ей.