Кубатура яйца - Виталий Коротич

Люди быстро жуют и выходят на улицу. Атмосфера золотой лихорадки кружится над этим городом — здесь спят когда придется, но больше по утрам, а играют все остальное время; в моей «Марокко Инн» даже плавательный бассейн открывается только в одиннадцать утра — все равно никто не приходит раньше… «Как вам сидится здесь, в денежном лязге? Не надоело?» — вежливо спросил я у дежурной внизу, отдавая ей ключ. «А почему мне это должно надоесть? — ответила сердитая и невыспавшаяся женщина. — Это жизнь, только в нашей лас-вегасской жизни все открыто — люди играют на деньги, одни получают их, а другие проигрывают. Это и есть жизнь, уважаемый джентльмен. Вы не согласны?» Нет, я не был согласен, но запомнил слова дежурной, потому что вчера, когда, окончательно разуверившись в своих шансах на пиратское золото, шел к себе в номер, остановился в гостиничном вестибюле у стола для игры в «очко» и разговорился с банкометами. Я сразу же успокоил их, сказав, что потерял интерес к карточным играм еще в раннем детстве и поэтому не буду выспрашивать у них профессиональные тайны или умолять выбросить мне три выигрышные карты — тройку, семерку и туз, составляющие в сумме желанное двадцать одно очко. Банкометы не очень верили, но кофе они все равно пили чашку за чашкой, так что, сидя у стола с кофейником, я каждые пятнадцать минут получал в собеседники то одного, то другого — они менялись раз в четверть часа. Наконец банкомет по имени Вилт, блондин лет тридцати с безукоризненными манерами, уверовал в мою карточную пассивность и доверительно сказал: «И правильно. Не играйте. Все равно не выиграете. Вот я — не играю и не пью». — «И счастливы?» — не вытерпел я. «Счастлив!» — ответил мне банкомет с некоторым вызовом и перестал откровенничать. Его напарница Дженни оказалась общительней. «Вы не играете потому, что вам нет еще двадцати одного года? — игриво спросила она. — У нас до двадцати одного года играть нельзя». Я ответил, что явно впадаю в детство и временами чувствую себя юным до неприличия. Банкомет Дженни заулыбалась, а потом сказала, что мы, пожалуй, сверстники — она из Нью-Йорка, училась там в школе, там же брала уроки музыки, а с конца пятидесятых годов начала там петь в ночных барах. Карьеры не сделала и несколько лет назад переехала в Лас-Вегас вместе с мужем. «Вот я не играю — нам, кто работает в казино, это настрого запрещается, — не играю и не хочу. Просто обуял меня дух азарта, это у каждого из нас есть, правда? Предчувствие удачи, которая вот-вот и твоя, — словно нота, которой никогда не мог взять, и вдруг она прорезалась в голосе. Нельзя жить в Америке и не верить в удачу. Я пришла работать в „Марокко“, во все здешние алые драпировки и кровати под балдахинами, — вы знаете, здесь все настолько увлечены игрой, что ко мне никто не приставал, даже когда я была моложе, — мы все равно не имеем права сближаться с клиентами, но ко мне никто не приставал — играют. Кое-кто выигрывает, редко, но случается, а в основном плачут, проигрываются, вы себе представить не можете. Очень трудно жить наоборот — я ведь работаю по ночам, с полуночи до восьми утра. Когда мы с мужем едем в отпуск, я долго привыкаю к тому, что можно спать ночью, а днем жить как все люди. Хорошо, что у меня нет маленьких детей, — вы представляете, каково в здешней школе? На уроки, с уроков дети ходят сквозь денежный дождь и привыкают, что все основано не на труде, а на везении. Я вот не играю, так особенно это чувствую. Мы с мужем держим дочь у его родителей в Нью-Йорке. Муж сейчас не работает; он иногда слетает к дочери на недельку-другую. Она в Колумбийском университете. Здесь тоже, знаете, есть университет — Южный Невадский, так там никаких почти заварух не случается — все здесь как под наркозом. Даже негры — это, конечно, хорошо, что они никаких скандалов не устраивают и демонстраций — живут в западной части города и играют, наверное, там тоже многие под наркозом. Это я в Нью-Йорке привыкла, что там все что-то случается, кто-то шумит, кто-то скандалит. А здесь играют, играют, играют… Всем выигрыш снится, но так же не бывает, чтоб всем…»

Позади меня между игральными автоматами бегал старичок. Внешне он был похож на золотоискателя-алкоголика: я встречал таких на Севере — лицо фанатика и жилистые, серые руки. Старичок двигался с ловкостью опытной ткачихи-многостаночницы, дергая то за ту, то за другую ручку в большом своем машинном хозяйстве. Время от времени раздавался выигрышный благовест, и монетки сыпались из автомата в цинковое корытце. Совершенно машинально я взял со стола пятицентовик и приблизился к одной из обслуживаемых старикашкой машин. Тот почти ударил меня по пальцам, отпихивая от своего хозяйства. «Идет», — сказал старичок, даже не глядя в мою сторону. Сыпались никелевые монетки, и я не мог своей невезучей лапой срывать полосу золотоискательских удач — дедушке привалило…

У ночной газетной стойки рядом, где продавались плакатики на все случаи жизни, наибольшим спросом пользовался такой: «В случае ядерного нападения на Лас-Вегас прячьтесь под эту игральную машину: в нее можно бросать все что угодно — и все без толку». Мрачный старичок мирно сосуществовал с мрачным юмором плакатика.

Каждый игрок обладает одной или несколькими системами, сулящими сплошные выигрыши. Из всех систем, что я узнал в Лас-Вегасе, применить мне не удалось ни одной. Первая была основана на самообладании и трезвости умысла, а посему относилась к самым непопулярным — согласно ей надо в один карман положить сумму, выделенную тобой для игры, а в другой складывать выигрыш; время от времени содержимое карманов надо сверять и по результатам сверки делать самостоятельные выводы. Второй способ более научен — следует все время удваивать ставки: проиграл — удвоил, еще раз проиграл — снова удвоил. Согласно всем законам математики, в который-то раз к тебе по крайней мере возвратятся все поставленные на кон деньги. Но чтобы так играть, надо их иметь очень много и терпеливо дожидаться выигрыша, сулимого теорией вероятностей.

В Лас-Вегасе играют в кости и в покер, в разновидность лото, именуемую «бинго», и знакомый вам «блек-джек» (в «очко», кстати, можно сыграть и с автоматом, этот автомат обставил меня, как вокзальный шулер) — здесь играют все и на все. Есть игра, в которой можно поставить один цент, а в казино на двадцать шестом этаже «Гранд Отеля МГМ» начальные ставки дозволены с пятидесяти долларов до двух с половиной тысяч — за членство в Метро-клубе на двадцать шестом этаже надо уплатить тысячедолларовый вступительный взнос. И все-таки, хоть есть в Лас-Вегасе привилегированные клубы и гостиничные номера, за которые надо платить полторы тысячи в день (пентхаузы «Клеопатра» и «Шахразада» в гостинице «Аладдин»), это прежде всего город для рядовых американцев, тех вот самых статистических, средних, пьющих по шестнадцать чашек кофе в неделю и потребляющих по двести восемьдесят семь яиц в год. Бесспорно, что Лас-Вегас — карикатура на Америку, но почему же так любит Америка это кривое зеркало? Почему она сбегается на сияющую улицу Стрип и люди годами рассказывают друг другу о том, как довелось быть в Лас-Вегасе и счастье просвистело мимо, словно пуля из индейского ружья, а еще был случай…

Это город, принявший пустыню в себя; и так же, как слежавшиеся в дюне песчинки не становятся монолитом, так и люди, проходящие сквозь эту опустошенную землю, стабилизируются в собственных разобщенностях, бывают даже счастливы в них: ведь каждый здесь — миллионер без пяти минут; вот повернутся морковки, апельсинчики и вишенки во внезапно расщедрившейся красивой машине, и денежный ливень окатит тебя с головы до пят. Крупье вежливы и встречают тебя как давнего друга, даже поговорят: кто знает, может быть, ты новый Говард Хьюз — захочешь и купишь их со всеми рулетками, карточными колодами и прочими потрохами. Здесь красиво — играет музыка, ходят и танцуют роскошные женщины, — здесь праздник, по которому так изболелась раздерганная в суетах и потерявшая надежды душа.

Не буду пересказывать вам всех легенд о ласвегасце Говарде Хьюзе, одно время у нас перепечатывали их во множестве; но жив и этот миф — о загадочном человеке, бывшем летчике-испытателе, потерпевшем в 1947 году катастрофу на самолете «ФХ-11» и с тех пор не бравшемся за штурвал. Хьюз приехал инкогнито и поселился на последнем этаже отеля «Дезерт Инн». В кармане у него лежал чек, полученный после ликвидации дел с компанией ТВА, — самый большой чек, лежавший когда-либо в кармане мужских брюк, — на пятьсот сорок шесть миллионов пятьсот сорок девять тысяч семьсот одиннадцать долларов. Деньги надо было вложить в новое дело, дабы избежать огромных подоходных налогов. Никогда не прикасавшийся к азартным играм Хьюз начал с покупки гостиницы, в которой остановился, а затем приобрел одну седьмую часть Лас-Вегаса — с казино, аэропортом, телецентром и многими тысячами людей, занятых во всех купленных им предприятиях. История сражений Хьюза с техасским магнатом Керкоряном, история того, как автоконцерны и голливудские кинодеятели вкладывали деньги в Лас-Вегас, теряя их или умножая, — история еще одной игры, еще одного азарта, но тоже очень американского, лютого, возле костров которого с удовольствием греются маленькие клерки из невеселых контор Атлантического побережья и бесконечно соблазнительные калифорнийские секретарши, ищущие в Лас-Вегасе женихов.