Кубатура яйца - Виталий Коротич

Но оставайся Лас-Вегас именно таким — скопищем притонов с разнокалиберной стрельбой, — судьба его была бы недолговечной и специфической. Хозяева города прекрасно понимали это, и, особенно в послевоенные годы, гостиницы и казино начали одеваться в плюш, бархат и шелк; начали строиться залы для весьма солидных конференций и съездов; концерты и представления в Лас-Вегасе традиционно самого высокого уровня: когда я там был, к примеру, выступал очень известный и хороший (что не одно и то же) музыкант Бахарах, пел Дин Мартин, гастролировал балет. На церемониях открытия отелей поют звезды рангом никак не ниже Барбы Стрейсанд или Фрэнка Синатры; многие официальные спортивные мероприятия — кстати, и встречи боксеров СССР — США — по традиции проводятся здесь. Лас-Вегас, где преступность невероятно высока, стесняется говорить об этом вслух — не то что Чикаго или Нью-Йорк, — зато когда шеф местной полиции изловил в городе двух торговцев марихуаной, он демонстративно вывез их подальше в пустыню, развернул лицами в сторону Калифорнии, до которой не так уж близко, и дал каждому по широко разрекламированному тычку под зад.

…Игорные залы обтянуты разноцветными драпировками мягких и благородных тонов, столы, как положено, зеленого цвета; ни в одном казино нет окон и настенных часов — время остановилось, а все в Лас-Вегасе — включая учреждения по разводам и свадьбам, рестораны, большинство магазинов — работает двадцать четыре часа в сутки. Для очень занятых людей даже церковные службы по воскресеньям проводятся прямо в казино, и высшая сила с ужасом витает над богопротивными столами, где люди склонились у рулеточных колес почти в религиозном экстазе. Я же говорил вам, что не одно из массовых верований стартовало в пустыне, — здесь царит атмосфера сосредоточенного радения. Очень засасывающая и, надо сказать, прекрасно организованная атмосфера. Еще на подъезде к Лас-Вегасу я обнаружил на бензоколонке пачку красивых листов бумаги, каждый из которых был разделен на разноцветные отрывные полоски. За одну полоску вам сулили разменных монет на два доллара, за другую — бокал шампанского, за третью — еще что-то. Конечно же при том условии, что вы посетите казино, где полоски подлежат реализации. Я посетил и, мгновенно проиграв два дармовых доллара, потянулся за собственными, кровно заработанными, — а вдруг… И шампанское тоже было выдано, — правда, калифорнийское, розовое, в маленьком бокальчике, но все же…

В другом казино я попытал счастья у слот-машины — это средних размеров шкаф, похожий на инкрустированный автомат для продажи газированной воды: такая же щель для монеты и такое же окошечко внизу, откуда в случае выигрыша выскакивает положенная тебе сумма. Но есть две технические детали — длинная ручка сбоку (за нее надо дернуть, когда опустишь монету, отчего автоматы и зовутся в быту не своим официальным именем «слот-мэшинс», а «уан хендид бэндитс» — «однорукие бандиты»); на передней стенке автомата — окошечко, за которым вращаются цифры, буквы или нарисованные апельсинчики, морковки, вишенки (играть может даже неграмотный) — каждое сочетание символов чего-нибудь да стоит. Если ты выиграл (иногда случается и такое), автомат исторгает из своей инкрустированной груди долгий и довольно приятный звон, продолжающийся, пока сыплются деньги. Один раз, к примеру, я сунул «бандиту» в прорезь пятицентовик, дернул за ручку, и морковки с вишенками остановились в позиции, сулящий мне пять долларов. Сто никелевых монет сыпались под неумолчный автоматический благовест очень медленно и торжественно; проиграл я их тут же и куда быстрей, чем получил.

Когда я попробовал отойти от автомата, ко мне приблизился некто в черном и с галстуком бабочкой. «Сигареты», — буркнул я; сигареты были поданы через считанные секунды, и именно мой сорт. Когда я попросил выпить, мне принесли вино, воду — все, чего хотелось, — к машине и немедленно; пока я намерен был играть, казино за меня держалось железными руками всех своих игральных машин и белыми перчатками всех крупье.

Стрип, центральная улица Лас-Вегаса, озарена немеркнущим светом, потоками льющимся с вывесок, — около миллиарда долларов оседает ежегодно в бездонных сейфах этого города, можно и не экономить на освещении… Здесь преступность повыше чикагской и самоубийств больше всего в мире, но в залах казино никто не говорит об этом, там запрещается даже фотографировать, и охранники с автоматическими винтовками недремны за своими амбразурами у потолка — Лас-Вегас последовательно блюдет тайность, скрывает свои черные дворы и слепит вас такими потоками разнообразных призывов к игре и веселью, что невмоготу противостоять им. Придание городу благообразного вида — целая наука, очень современная и очень серьезная; это не Нью-Йорк — о разбойничках здесь почти не пишут, зато все знают, что прошлой осенью в Лас-Вегасе была начата реставрация популярной гостиницы «Аладдин», расширяемой до тысячи тридцати комнат (уже сейчас в здешних гостиницах только самого высокого класса есть тридцать пять тысяч номеров). При реконструируемой гостинице «Аладдин» за десять миллионов долларов строится театр на семь с половиной тысяч мест и лучшие в Америке помещения для конференций и съездов. К гостинице «Стардаст» пристраивается новое казино за три с половиной миллиона. О таких событиях рассказывают без удержу. Куда меньше пишут (но все же пишут) о том, что «Дезерт Инн», гостиница, рекламируемая на всех перекрестках, первая из купленных здесь полулегендарным Говардом Хьюзом, возводилась на деньги далекой отсюда банды кливлендских мафиозо — в свое время об этом писали побольше, да вскорости замолкли, перейдя на привычный трёп. Удивительно красивы фонтаны и розово-белые колоннады нового «Цезар пэлэса» (оказалось, что и к этому дворцу прикладывал лапу один из шефов чикагской мафии — Сэм Джианкано; у нас не так давно печатали американские сообщения о том, что Джианкано вступал в сговор в ЦРУ, взявшись за убийство Фиделя Кастро, — создавался союз стукачей с бандитами…).

Я прикоснулся к подробностям историй, весьма запутанных и неизвестных до конца ни мне, ни моим знакомым, — лучше такого не вспоминать на ночь глядя, давайте-ка утром, проснувшись после недолгой здешней ночи, выйдем на пустынную улицу, чтобы удивиться, до чего же она пыльная и некрасивая, как выжжены ее цветники и раскалены стены, сколь замусорены ее мостовые; по утрам город пустынен, словно выстроен в «Марсианских хрониках» живущего неподалеку отсюда Рея Бредбери. Завтрак можно получить когда угодно — во множестве кафе кормят расторопно и дешево, здесь не зарабатывают на яичницах и яблочных пирогах, поэтому стандартные рационы в массовых кафетериях аккуратны, питательны, хотя и не очень вкусны; но вы же приехали в Лас-Вегас не для того, чтобы дивиться здешней кулинарии? Официанты дают сдачу мелочью; даже серебряные доллары с профилем Эйзенхауэра, которых не увидишь в Нью-Йорке, — радость нумизматов, — здесь выдаются неограниченно. Рядом с кассой у входа — игральный автомат, можешь всю мелочь просадить прямо здесь, не отходя от кассы.

Люди быстро жуют и выходят на улицу. Атмосфера золотой лихорадки кружится над этим городом — здесь спят когда придется, но больше по утрам, а играют все остальное время; в моей «Марокко Инн» даже плавательный бассейн открывается только в одиннадцать утра — все равно никто не приходит раньше… «Как вам сидится здесь, в денежном лязге? Не надоело?» — вежливо спросил я у дежурной внизу, отдавая ей ключ. «А почему мне это должно надоесть? — ответила сердитая и невыспавшаяся женщина. — Это жизнь, только в нашей лас-вегасской жизни все открыто — люди играют на деньги, одни получают их, а другие проигрывают. Это и есть жизнь, уважаемый джентльмен. Вы не согласны?» Нет, я не был согласен, но запомнил слова дежурной, потому что вчера, когда, окончательно разуверившись в своих шансах на пиратское золото, шел к себе в номер, остановился в гостиничном вестибюле у стола для игры в «очко» и разговорился с банкометами. Я сразу же успокоил их, сказав, что потерял интерес к карточным играм еще в раннем детстве и поэтому не буду выспрашивать у них профессиональные тайны или умолять выбросить мне три выигрышные карты — тройку, семерку и туз, составляющие в сумме желанное двадцать одно очко. Банкометы не очень верили, но кофе они все равно пили чашку за чашкой, так что, сидя у стола с кофейником, я каждые пятнадцать минут получал в собеседники то одного, то другого — они менялись раз в четверть часа. Наконец банкомет по имени Вилт, блондин лет тридцати с безукоризненными манерами, уверовал в мою карточную пассивность и доверительно сказал: «И правильно. Не играйте. Все равно не выиграете. Вот я — не играю и не пью». — «И счастливы?» — не вытерпел я. «Счастлив!» — ответил мне банкомет с некоторым вызовом и перестал откровенничать. Его напарница Дженни оказалась общительней. «Вы не играете потому, что вам нет еще двадцати одного года? — игриво спросила она. — У нас до двадцати одного года играть нельзя». Я ответил, что явно впадаю в детство и временами чувствую себя юным до неприличия. Банкомет Дженни заулыбалась, а потом сказала, что мы, пожалуй, сверстники — она из Нью-Йорка, училась там в школе, там же брала уроки музыки, а с конца пятидесятых годов начала там петь в ночных барах. Карьеры не сделала и несколько лет назад переехала в Лас-Вегас вместе с мужем. «Вот я не играю — нам, кто работает в казино, это настрого запрещается, — не играю и не хочу. Просто обуял меня дух азарта, это у каждого из нас есть, правда? Предчувствие удачи, которая вот-вот и твоя, — словно нота, которой никогда не мог взять, и вдруг она прорезалась в голосе. Нельзя жить в Америке и не верить в удачу. Я пришла работать в „Марокко“, во все здешние алые драпировки и кровати под балдахинами, — вы знаете, здесь все настолько увлечены игрой, что ко мне никто не приставал, даже когда я была моложе, — мы все равно не имеем права сближаться с клиентами, но ко мне никто не приставал — играют. Кое-кто выигрывает, редко, но случается, а в основном плачут, проигрываются, вы себе представить не можете. Очень трудно жить наоборот — я ведь работаю по ночам, с полуночи до восьми утра. Когда мы с мужем едем в отпуск, я долго привыкаю к тому, что можно спать ночью, а днем жить как все люди. Хорошо, что у меня нет маленьких детей, — вы представляете, каково в здешней школе? На уроки, с уроков дети ходят сквозь денежный дождь и привыкают, что все основано не на труде, а на везении. Я вот не играю, так особенно это чувствую. Мы с мужем держим дочь у его родителей в Нью-Йорке. Муж сейчас не работает; он иногда слетает к дочери на недельку-другую. Она в Колумбийском университете. Здесь тоже, знаете, есть университет — Южный Невадский, так там никаких почти заварух не случается — все здесь как под наркозом. Даже негры — это, конечно, хорошо, что они никаких скандалов не устраивают и демонстраций — живут в западной части города и играют, наверное, там тоже многие под наркозом. Это я в Нью-Йорке привыкла, что там все что-то случается, кто-то шумит, кто-то скандалит. А здесь играют, играют, играют… Всем выигрыш снится, но так же не бывает, чтоб всем…»