В команде Горбачева: взгляд изнутри - Вадим Медведев

Могу сказать, что к моменту коллективного обсуждения структуры государственных органов — этого главного вопроса политической реформы — у Горбачева представления уже прочно сложились, и повернуть его было трудно или скорее всего невозможно.

Видя, что мои предложения не имеют шансов, я стал действовать таким образом, чтобы трансформировать фигуру Председателя Верховного Совета, наделив его и рядом распорядительных и даже исполнительных функций. В этом направлении были сделаны некоторые подвижки. Они в какой-то мере снизили мои возражения, но не сняли их. И в дальнейшем, уже после конференции, когда вопрос о совмещении постов партийного лидера и председателя Совета превратился в объект массированной критики, я чувствовал себя неуютно.

Что касается двухступенчатой системы представительных органов — «Съезд народных депутатов — Верховный Совет СССР», то особых дискуссий при подготовке доклада она не вызвала. Исходили из того, что она расширяет возможность демократии, законодательной деятельности, контроля за исполнительной властью. При всех издержках и недостатках съезды вошли в историю, как яркие всплески демократизма.

И, наконец, еще один непростой, оказавшийся болезненным вопрос — о выборах народных депутатов от общественных организаций. Первоначальная идея, которую я разделял, состояла в том, чтобы в лице народных депутатов иметь в парламенте представительство с учетом социальной структуры общества, позволившее бы полнее, адекватнее отразить гамму интересов людей. Как решить эту задачу? Было внесено предложение — выбирать часть депутатов от партийных и общественных организаций. Меня оно с самого начала смущало своим формализмом и возможностью субъективизма в определении перечня общественных организаций, норм представительства и т. д. Порой возникало чувство, что мы себя загоняем в какой-то лабиринт, но других сколько-нибудь удовлетворительных предложений на этот счет не оказалось.

При всем этом только негативная оценка опыта избрания народных депутатов от общественных организаций, с моей точки зрения, была бы несправедливой. Ведь благодаря ему в депутатский корпус вошли авторитетнейшие представители советской интеллигенции, многие деятели оппозиции, без которых работа съездов и Верховного Совета явно бы проиграла. Среди них — А. Д. Сахаров, Д. С. Лихачев, С.П. Залыгин, К.Ю. Лавров, Д.А. Гранин, Г.Х.Попов, В. И. Гольданский и многие другие. Небезынтересная деталь: в составе российского парламента деятелей науки и культуры такого масштаба вообще не оказалось.

Наконец, сама конференция…

Доклад Горбачева слушали с напряженным вниманием. Думается, это лучшее его выступление тех лет. Сильно прозвучали и экономическая часть, и раздел о политической реформе, и выводы о перестройке партии. Обратила на себя внимание и характеристика облика гуманного демократического социализма, которая вначале была предложена Фроловым, но мною была коренным образом переработана и в таком виде переходила из варианта в вариант и в окончательный текст доклада.

На конференции возникла совершенно новая, немыслимая для прошлых времен, атмосфера. Проявилась нетерпимость делегатов к серым и невыразительным выступлениям, раздавались хлопки, выражающие недовольства делегатов и даже требования прекратить выступление. Настороженно встречался малейший намек на восхваление руководства даже там, где очевидны заслуги Горбачева.

Палитра выступлений оказалась весьма многокрасочной.

Критицизм Абалкина, радикализм Кабаидзе и Федорова, открытость и искренность Бакатина, мудрая ирония Олейника. Мне трудно представить, что произошло с Борисом Ильичем после 1991 года? Что ввергло его в мистицизм? Постепенно начали доминировать настроения основной части делегатов, представляющих среднее и высшее звено партийного и государственного аппарата. Под видом критики, перехлестов и крайностей по существу начала ставиться под сомнение правильность избранного пути. Многие говорили о разрушении ценностей, пугали крушением мироздания. Под бурные аплодисменты закончил свою мрачную, почти трагическую речь в этом духе Юрий Бондарев. А вот Григорию Бакланову, который вступил в полемику с Бондаревым, почти не дали говорить.

Со всей очевидностью проявилось стремление держать перестройку в рамках косметического ремонта прежней системы. Представители интеллигенции искренне и с воодушевлением защищали идею коренных преобразований, критиковали непоследовательность и нерешительность в их проведении, но поддержки не получали. Напротив, массированная атака на средства массовой информации и на творческую интеллигенцию со стороны местных партийных руководителей получала неизменный положительный отклик в зале. Слова же Ульянова в защиту прессы оказались невоспринятыми.

Всплеск эмоций вызвало выступление Ельцина в конце прений. Он дал свои критические оценки ситуации в стране, хода перестройки и потребовал собственной реабилитации. Оставалось, правда, неясным, в чем же должна состоять реабилитация? Ведь никакого партийного наказания на Ельцина не налагалось, он оставался членом ЦК и правительства, был избран делегатом конференции. Восстановление его в прежних должностях? — Но он сам настоял на отставке. Отмена постановления Пленума ЦК о признании его выступления ошибочным? — Но тогда он сам его признавал таковым.

Этого момента только и ждал Лигачев. Он был психологически настроен на выступление, заранее подготовленное и продуманное. Никакими уговорами со стороны членов Политбюро и Генсека, всех нас не удалось удержать его от выхода на трибуну. Выступление было выдержано в свойственном Лигачеву наступательно-петушином духе, в стиле сложившихся «безотбойных» стереотипов и содержало в себе ряд некорректных замечаний, набившие оскомину ссылки на блестящий томский опыт. В общем, это выступление лишь прибавило очков Ельцину. Реакция Горбачева была совсем иной — спокойной, уравновешенной, исходящей из того, что дискуссия с Ельциным — это вещь не чрезвычайная, а вполне вмещающаяся в рамки партийной демократии.

Сложность обстановки на конференции усугублялась тем, что некоторые предложения по совершенствованию политической системы и, в частности, о совмещении партийных и государственных постов вызвали недопонимание, возражения у многих делегатов, независимо от их политических взглядов. Горбачеву в ходе конференции пришлось специально брать слово, более подробно развертывать аргументацию в пользу предлагаемого решения. Оно было вынесено на отдельное голосование и собрало большинство голосов, как мне показалось, скорее под воздействием непреклонности докладчика, чем убежденности делегатов.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});