Не без вранья - Елена Колина

Но эта небрежная фраза буквально поднимает Лилю с постели, лучше всякой ерунды вроде хвойного леса в квартире, и она мгновенно переводит его вежливые слова ни о чем в конкретный план действий:

«Милый Володенька,

пожалуйста, детка, напиши сценарий для нас с тобой и постарайся устроить так, чтобы через неделю или две можно было его разыграть. Я тогда специально для этого приеду в Москву.

…Ужасно хочется сняться с тобой в одной картине.

Ужасно мне тебя жалко, что ты болен. Мое здоровье сейчас лучше — прибавилась на пять фунтов».

Лиле не нужен приезд Маяковского к ней недели через две, зачем он ей? Она дает ему конкретное задание со сроками, даже не хочет ждать ответного письма, действует как беззастенчивая провинциалка, понимающая, что спасение утопающих — дело рук самих утопающих.

Маяковский послушался, написал сценарий, и Лиля — с Осипом — собрались в Москву на съемки «Закованной фильмой».

О приезде Бриков узнала Евгения Ланг и предложила Маяковскому сделать выбор — Лиля или она. И когда Брики приехали в Москву, Евгении уже не было в жизни Маяковского. Маяковский ответил ей: «Я не могу с ними расстаться» — это свидетельство самой Евгении. Лиля опять победила, или Лиля и Осип опять победили, он же сказал «с ними».

…А в кадре из «Закованной фильмой» Лиля в балетной пачке — некрасивая. Большая голова, неловкая фигура, напряженное, даже злое лицо, — возможно, камера ее не любила, но в этом кадре она и не балерина, и не красавица.

Лиля приехала в Москву, и все началось сначала — Маяковский опять мучается ревностью. К тому самому Якову Львовичу, который мог помочь Лиле, «устроить в кинематограф». Которому она потом скажет прилюдно «говно!». Этот Яков Львович засыпал ее письмами, а умная Лиля и получение писем от «говна» не скрывала. Не скрывала, но и не давала Маяковскому читать эти письма. И этот ее прием — недоступность информации (а ведь он всегда болезненно хотел знать) — делал его ревность еще более сильной.

Почему Лиля так себя вела: боялась Евгении Ланг или просто привычно натягивала цепь? Но Лиля все сделала правильно: после съемок Маяковский отправился с Бриками в Петроград. Со свободой было покончено, он опять был Лилин, весь в цепях, на которых «нацарапано имя Лилино».

Все вернулось к прежнему: Лиля с Маяковским в Петрограде, Эльза без Маяковского в Москве. Прошел Эльзин «непутевый год», год без Маяковского, — бессмысленные романы, аборт…

Эльза: «Моя судьба сошла с рельс. Но я уже Володе своих тайн не поверяла: было ясно, что он все рассказывает Лиле». Маяковского уже нечего было делить, но по этим словам ясно, что, несмотря на внешнее примирение, обида на сестру осталась.

Жизнь ее словно покосилась, приобрела неправильное направление, и Эльза — она ведь была разумная девушка — решила ее выправить.

Эльза собралась эмигрировать. Она никогда не писала о своем романе с французским офицером Триоле ни одного слова, ни в мемуарах, ни в автобиографической прозе… словно его и не было, этого французского офицера. Но был ли это хоть сколько-нибудь роман или жизненный расчет, Эльза собиралась выйти за Триоле замуж и уехать с ним за границу.

И Елена Юльевна хотела уехать — уехать от Лили, увезти Эльзу от Лили и Маяковского. Она понимала, что Маяковский все еще стоял между сестрами, что любовь к нему Эльзы не исчезла. Так, может, Эльзу лучше увезти от всего этого?.. Получается, что причиной эмиграции Эльзы стали не любовь и замужество, ей пришлось сбежать, разорвать любовный треугольник с сестрой и Маяковским.

Дальше — как будто специально, как будто в романе… Елена Юльевна ненавидела Маяковского, считая, что он сломал жизнь Эльзе и опозорил Лилю, а перед отъездом ей пришлось испытать еще одно потрясение. Перед самым ее отъездом началась официальная совместная жизнь Лили «втроем», с Осипом и Маяковским.

Эльза с матерью плыли пароходом из Петрограда. Они остановились в Лилиной квартире, а Лиля не жила дома, они с Осипом и Маяковским переехали на дачу в Левашово. Бедная Елена Юльевна, лучше бы она уехала чуть пораньше и не успела застать этот апогей Лилиного безобразия, ситуации, которую она считала гадкой, пошлой, позорной…

Эльза: «…Для матери такая перемена в Лилиной жизни, к которой она совсем не была подготовлена, оказалась сильным ударом. Она не хотела видеть Маяковского и готова была уехать, не попрощавшись с Лилей».

Елена Юльевна не захотела проститься с Лилей, и на дачу Эльза поехала одна. Увидела всех троих, Лилю, Маяковского, Брика, дачную идиллию в трех снятых комнатах в деревянном доме. Маяковский работал, они с Лилей вдвоем гуляли, собирали грибы, потом все втроем играли в карты, не на деньги, а на мелкую трудовую повинность, как дети в летнем лагере, — кто проиграл, тому выгнать комаров из комнаты или идти на станцию за газетой… Эльза не задала сестре ни одного вопроса.

Эльза: «Подсознательное убеждение, что чужая личная жизнь — нечто неприкосновенное, не позволяло мне не только спросить… как сложится жизнь самых мне близких, любимых людей, но даже показать, что я замечаю новое положение вещей».

Старое положение вещей — когда они любили друг друга по цепочке. Эльза Маяковского, Маяковский Лилю, Лиля Осипа, Осип Маяковского. А новое положение вещей — какое?..

На следующий день Лиля все-таки приехала в город попрощаться с матерью, но Елена Юльевна не повела себя так сдержанно, как Эльза, не захотела «не замечать нового положения вещей». Елена Юльевна не простила Лилю, не примирилась с ней и даже не разрешила себя проводить. А Маяковского не захотела видеть вовсе, и ее можно понять.

Легко представить себе отчаяние Елены Юльевны: ей казалось, что жизнь обеих ее дочерей разбита. Она мечтала, чтобы Эльза вышла замуж за Якобсона, он был одного с ними круга и так же близок их семье с детства, как Осип, и он так долго ухаживал за Эльзой. Вместо того чтобы выйти за него замуж, Эльза влюбилась в Маяковского. Елена Юльевна, наверное, смирилась бы с этим, раз уж так сложилось. Лиля должна была уступить сестре этого ужасного человека. Но нет, ее старшая дочь и сестру обездолила — Эльза бежит от любви к Маяковскому, — и себя опозорила.

Лиля прибежала перед отплытием парохода, в руке у нее был кулек с котлетами для матери и Эльзы, стояла на пристани одна, махала рукой. А Маяковский прятался где-то за углом, как мальчик.

Эльза: «С немыслимой тоской смотрю с палубы на Лиличку, которая тянется к нам, хочет передать нам сверток с котлетами, драгоценным мясом. Вижу ее удивительно маленькие ноги в тоненьких туфлях рядом с вонючей, может быть, холерной лужей, ее тонкую фигурку, глаза…»

Печальная картина, даже трагическая — вот так не простишь, а этот пароход окажется «Титаником» и больше никогда, никогда… Да ведь они могли никогда больше не увидеться просто из-за того, что Лиля осталась в Советской России, где холера, голод, где будут аресты, война… Но они увидятся, и поэтому больше всего жаль, что Лиля не успела отдать котлеты. В восемнадцатом году в Петрограде уже был голод, и котлеты были большой ценностью.

Все дальнейшее показывает, что сестры любили друг друга, они всегда потом кооперировались, когда все окончательно улеглось и у обеих сложилась жизнь, но пока — Эльза уехала, и Лиля не очень-то скучала. Через четыре года, когда Лиля приехала повидать мать в Лондон, она написала в дневнике: «Приедет Эльза. Интересно». И все. Не то чтобы чересчур нежная родственная любовь.

Сестры много лет переписывались, но даже в своей переписке, в том, что они вообще открыли, были так осторожны, так строго хранили свои тайны, как будто владели секретом, который пошатнет мир… Что они скрывали? Что Эльза любила Маяковского? Что было время, когда Маяковский спал с обеими сестрами? Что Лиля не любила Маяковского? Что у Маяковского и Бриков все-таки был тройственный любовный союз?

Все, конец главы. Драма одного любовного треугольника «Маяковский-Лиля-Эльза» закончилась, и началась другая. Треугольник «Маяковский-Лиля-Осип» был все тот же, прежний, но теперь они были вместе на других условиях.

ЧЕЛОВЕК, 13 ЛЕТ

Если врать, то лучше одним махом. Одна большая жирная ложь, и все, ты свободен. Сегодня я это поняла — раз и навсегда. Я осталась ночевать у Машки. Надеюсь, бабуля не читает мой дневник, ведь она интеллигентный человек? На всякий случай я прячу его в дырку между стенкой и батареей, вынимаешь, а он такой приятно теплый… Нет у меня настоящего доверия к интеллигентным людям.

Я осталась ночевать у Машки, хотя мне строго-настрого запрещается ночевать не дома. Я могла бы сказать — у меня болела голова, болел живот, болело ухо. Но такое нагромождение мелких, четко указанных болезней вызвало бы расспросы — какое именно ухо, и так далее, и я бы непременно где-то прокололась. И главное, это показало бы мой страх и нерешительность. Куда лучше с размаху — у Машки был пожар и наводнение. На это бабуля сказала: «А-а, ну да…» А что ей остается? Она понимает — я настроена решительно и готова стоять на своем.