Не без вранья - Елена Колина

Эльза надеялась — она же знала все про Лилю и Маяковского. Знала, что их отношения не похожи на счастливую любовь. И знала главное — что Маяковский не нужен Лиле по-настоящему, что она любит Брика. Что все это — полулюбовь, полуобман.

У Эльзы было достаточно конфидентов, сообщавших ей, что происходит между ее сестрой и Маяковским, — у них все сложно, постоянные размолвки, ссоры… Эльза радовалась от хороших известий — «Лиля с Маяковским поссорились, вот-вот наступит разрыв», от дурных — «Лиля с Маяковским помирились» — впадала в отчаяние. У Маяковского и Лили — любовные качели, но вместе с ними вверх-вниз на любовных качелях летала Эльза. Лиля изматывала Маяковского и измучила Эльзу, отталкивала Маяковского, не нужного ей, и одновременно не допускала его до отношений с Эльзой. Лиля не из тех, кто отдаст что-нибудь свое, тем более мужчину, тем более гениального поэта. Лиля в этой истории совершенно как злая фея.

Но если подумать, разве она виновата? Маяковский все же не вещь, чтобы попользоваться и за ненадобностью отдать сестре. К тому же у Лили была собственная драма: рядом с любовным треугольником «Маяковский-Лиля-Эльза» был еще один треугольник «Маяковский-Лиля-Осип». Есть много свидетельств, что в это время Лиля с Бриком ссорились. Лиля не могла принять решение, кто ей Маяковский, кто Осип, не знала, как жить, чтобы не потерять ни того ни другого и ей самой не потерять свободы. Эльзу она в этом своем любовном чаду не рассматривала.

Исполнился год любви Маяковского к Лиле. Эльза не отводила глаз от чужой любви и все надеялась: Маяковский поймет, что она лучше, любит его, понимает, не заставит страдать. Именно из-за надежды вернуть Маяковского летом шестнадцатого года в ней все так же живо и болезненно, как в первый день, она даже думает отравиться. Эльза, конечно, тоже хороша — теперь уже она пытается отнять Маяковского у сестры. И какая же это была сладкая мысль — вернуть Маяковского, отобрать у Лили!.. Но у Лили как отберешь?

По правде говоря, у Эльзы были основания надеяться возобновить отношения с Маяковским — они начали переписываться. Первой написала Эльза — Эльза, а не Маяковский! В своем первом письме Эльза спрашивает, не собирается ли он в Москву, — и снова обращается к нему на «ты»: «Невольно пишу, будто ты ответишь. Это для тебя совершенно немыслимо? Я была бы так рада!» Сколько здесь неуверенности в себе, надежды, нежности…

И вдруг — удивительно! Маяковский откликается на ее призыв: «Очень жалею, что не могу в ближайшем будущем приехать в Москву, приходится на время отложить свое непреклонное желание повесить тебя за твою мрачность. Единственное, что тебя может спасти, это скорее приехать самой и лично вымолить у меня прощение. Элик, правда, приезжай скорее!»

Приехать Эльзе было трудно: деньги на дорогу, учеба, мама, и, кроме того, она не хотела быть гостьей сестры. Но они продолжали переписываться. Маяковский подписывался «любящий тебя дядя Володя» — ласково и уклончиво, а Эльза писала: «…Я тебя всегда помню и люблю… От тебя, дядя Володя, я все приму, только ты не хочешь».

Несправедливо устроен мир: Эльза все примет от него, а он не хочет, он все примет от Лили, а Лиля не хочет… Как же их, Эльзу и Маяковского, закрутило вокруг Лили! Именно так, не Лилю и Эльзу вокруг Маяковского, а Эльзу и Маяковского вокруг Лили…

Переписка Эльзы и Маяковского осенью шестнадцатого года печальная — очень неравноценная. Письма Эльзы длинные, откровенные, об ее интимных переживаниях, и чувствуется, как она благодарна Маяковскому за любое известие, а письма Маяковского короткие и ни о чем. Как странно! Лиля Маяковским пренебрегала, а Эльза хотела все о нем знать, о любом его душевном движении, и жалела его, спрашивала: «Что же ты не пишешь о себе — не умеешь?», для Лили Маяковский — Щен, для Эльзы Маяковский — огромный и значительный… а человек-то один и тот же.

Эльза боролась за Маяковского, как могла, хитрила, интриговала. Намекала в письмах к нему, что у Лили есть другие мужчины, — пусть ревнует, может быть, расстанется с Лилей и вспомнит о ней… Вот уж это было точно глупо — заставлять его ревновать Лилю, нужную всем, и предлагать в качестве утешения и замены себя, верную и преданную, а значит, скучную. Разве такой, как Маяковский, может уйти от той, что всем нужна, чтобы вернуться в тихую гавань? Ревность только разжигала его страсть к Лиле.

Лиля: «В 16-м году рано утром меня разбудил телефонный звонок.

Глухой, тихий голос Маяковского: „Я стреляюсь, прощай, Лилик“. Я крикнула: „Подожди меня“, что-то накинула поверх халата, скатилась с лестницы, умоляла, гнала, била извозчика в спину. Маяковский открыл мне дверь. В его комнате на столе лежал пистолет. Он сказал: „Стрелялся, осечка, второй раз не решился, ждал тебя“».

А что, если отвлечься от того, что он гениальный поэт, от привычки считать, что гению все позволено?.. В современных теориях гениальности преобладает биохимическая точка зрения: у гения другая биохимия, иначе протекают обменные процессы. Но это совершенно то же самое, что и старая простая мысль «гению все позволено, потому что он другой, потому что в нем рождаются такие строчки».

Так вот, если от всего этого отвлечься, а просто по-житейски посмотреть — вообще-то нехорошо. Не просто угрожать самоубийством, а заранее предупреждать, звонить, прощаться… Гадость, манипулирование. Маяковский, получается, классический манипулятор, вызывает у Лили чувство вины: «ах ты так, тогда я…», «дай мне это немедленно, а то я…»… Это моральный шантаж. Некрасиво.

Лиля увела Маяковского к себе, на Жуковскую. Они начали играть в преферанс — Лиля испугалась, хотела переключить его, отвлечь, успокоить. «Мы резались бешено, он забивал меня темпераментом…» Лиля проигрывала, Маяковский радовался и повторял строки Ахматовой: «Что сделал с тобой любимый, что сделал любимый твой!»

Все это будто происходит не вполне всерьез и напоминает сцену из немого кино — персонажи двигаются быстро, истерически и совершенно ненатурально. На экране игрушечная драма, а внизу титры: «Он стреляется», «Она в отчаянии».

Да, ну и пусть, пусть! Все-таки ему — позволено. «Когда любит поэт, влюбляется бог неприкаянный».[6] Легко ли человеку, который впадает в отчаяние при самом крошечном подозрении в недостатке любви к себе и сразу же ощущает себя отвергнутым? Ведь это как страшно — осознавать свою огромную потребность в Лиле и понимать, что она его отвергает!.. Как будто он стоит со своей огромной любовью, как с охапкой цветов, а ему пренебрежительно машут рукой — не нужно… А ведь у него были не только воображаемые, но и совершенно реальные поводы считать, что им пренебрегают. Вот он и пытался наказать Лилю, как бы говорил ей этими своими «стреляюсь»: «Как ты могла так поступить со мной?!» И надеется, что она ответит: «Ну что ты, тебе показалось, я так тебя люблю». Но она не отвечает, и тогда в нем возникает злость на свою вечную перед ней приниженность и послушание, а потом новая вспышка депрессии и…

…И? И возможен суицид.

Каменский: «Слово „застрелиться“ в устах Маяковского для всех других звучало бы насмешкой, но для меня, знавшего его крутые „внезапности“, его бурный характер с „прорывами сознания“, его сложный темперамент, его „быть или не быть“, это слово звучало, как строки его стихов этих же дней:

Все равноЯ знаю,Я скоро сдохну.

Маяковский прекрасно осознавал свои „внезапности“ как психические сдвиги и в эти минуты „за себя не ручался“.

Много раз мне приходилось быть свидетелем подобного „прорывного“ состоянья Маяковского, и тогда становилось страшно».

Лиля: «Всегдашние разговоры Маяковского о самоубийстве… Это был террор».

Возможно, между ними была не одна такая история — с пистолетом, угрозами, внезапными звонками, бешеными играми… Один легко смиряется с данностями бытия — что будут старость, смерть, что любовь не вечна, тебя обязательно разлюбят, а другой не жалеет потратить на любовь всего себя, и из него рвется беспомощное и горькое — «Как же так?! Любовь не вечна? Тогда я не хочу жить!..» Невозможно до конца понять другого человека, как ему больно от чего-нибудь, от чего нам не больно!.. Маяковский, конечно, не считал, что он мучает Лилю, манипулирует ею. Он считал, что им самим манипулирует Бог:

Вот я богохулил.Орал, что Бога нет,а Бог такую из пекловых глубин,что перед ней гора заволнуется и дрогнет,вывел и велел:люби!

Знаете, о чем он просит? Бог выбрал для него любимую женщину. И теперь он просит — пусть ему будут муки, но только не такие жестокие, которые принесла ему эта выбранная для него Богом любимая. Эти муки невыносимы, и он просит Бога избавить его от любимой. Не от мук избавить, а от любимой, чтобы больше ее не любить, — какая страшная просьба. Как же Лиля его измучила, чтобы такое попросить!