Священная книга оборотня - Виктор Пелевин

И он кивнул на журнальный столик, где лежал детектив в мягкой обложке. Название было «Оборотни в погонах».

– Интересная книга? – спросила я.

– Да так. Не очень.

– А чего ты ее читаешь?

– Понять хочется, почему название такое. Мы все наезды проверяем.

– Кто «мы»?

– Неважно, – сказал он. – К литературе это отношения не имеет.

– Детективы тоже не имеют к ней отношения, – сказала я.

– Ты их не любишь?

Я отрицательно помотала головой.

– Почему?

– А их скучно читать. С первой страницы знаешь, кто убил и почему.

– Да? Если я тебе первую страницу этих «Оборотней» прочту, скажешь мне, кто убил?

– Я и так скажу. Автор, за деньги.

– Хм… Вообще-то да. А что тогда литература?

– Ну, например, Марсель Пруст. Или Джеймс Джойс.

– Джойс? – спросил он, придвигаясь ближе. – Который «Улисса» написал? Я пробовал читать. Скучно. Я, если честно, вообще не понимаю, зачем такие книги нужны.

– То есть как?

– Да его же не читает никто, «Улисса». Три человека прочли и потом всю жизнь с этого живут – статьи пишут, на конференции ездят. А больше никто и не осилил.

– Ну, знаешь ли, – сказала я, сбрасывая «Оборотней» на пол. – Ценность книги определяется не тем, сколько человек ее прочтет. Гениальность «Джоконды» не зависит от того, сколько посетителей пройдет мимо нее за год. У величайших книг мало читателей, потому что их чтение требует усилия. Но именно из этого усилия и рождается эстетический эффект. Литературный фаст-фуд никогда не подарит тебе ничего подобного.

Он обнял меня за плечи.

– Я тебя один раз уже просил, говори проще.

– Совсем просто могу сказать так. Чтение – это общение, а круг нашего общения и делает нас тем, чем мы являемся. Вот представь себе, что ты по жизни шофер-дальнобойщик. Книги, которые ты читаешь, – как попутчики, которых ты берешь в кабину. Будешь возить культурных и глубоких людей – наберешься от них ума. Будешь возить дураков – сам станешь дураком. Пробавляться детективчиками – это… Это как подвозить малограмотную проститутку минета ради.

– А кого надо подвозить? – спросил он, запуская руку мне под маечку.

– Надо читать серьезные, глубокие книги, не боясь затратить на это усилие и время.

Его ладонь замерла на моем животе.

– Ага, – сказал он. – Значит, если я шофер-дальнобойщик, мне надо посадить к себе в кабину лысого лауреата шнобелевской премии, чтобы он меня две недели в жопу ебал, пока я от встречных машин уворачиваюсь? Правильно я понимаю?

– Ну, знаешь. Так можно все опошлить, – сказала я и замолчала.

Надо же, сама привела в качестве примера дальнобойный минет, за который чуть не сгубила бедного Павла Ивановича. А глупее моего презрительного отзыва о проститутках вообще нельзя было ничего придумать – ведь Александр знал, чем я занимаюсь. Оставалось надеяться, что это сойдет за смирение. Судя по его ответу, так и получилось.

У нас, лис, есть один серьезный недостаток. Если нам говорят что-нибудь запоминающееся, мы почти всегда повторяем это в разговоре с другими, не важно, глупые это слова или умные. К сожалению, наш ум – такой же симулятор, как кожаный мешок-хуеуловитель у нас под хвостом. Это не настоящий «орган мысли» – оно нам ни к чему. Мыслят пускай люди во время своего героического слалома из известного места в могилу. Лисий ум – просто теннисная ракетка, позволяющая сколь угодно долго отбивать мячик разговора на любую тему. Мы возвращаем людям взятые у них напрокат суждения – отражая их под другим углом, подкручивая, пуская свечой вверх.

Скромно замечу, что моя симуляция почти всегда выходит лучше оригинала. Если продолжить теннисную аналогию, я качественно поднимаю любой трудный мяч. Правда, у людей в головах все мячи трудные. Непонятно здесь вот что – кто эти мячи подает? Кто-то из людей? Или подающего надо искать совсем в другом месте, которое и не место вовсе?

Надо подождать, пока у меня состоится разговор на эту тему с каким-нибудь умным человеком. Тогда посмотрим, куда я загоню мяч. Вот так, кстати, я узнаю истину уже больше тысячи лет.

Пока я додумывала эту мысль, он успел снять с меня маечку. Я не сопротивлялась, только страдальчески подняла кончики бровей, как маленькая балеринка, которую по дороге в филармонию уже не в первый раз насилует большой рыжий эсэсовец. Что делать, товарищи, оккупация…

Правда, сегодня балеринка подготовилась к встрече. На мне было белье – кружевные белые трусики, в которых я ножницами вырезала дырку для хвоста, и три одинаковых кружевных бюстгальтера-бикини нулевого размера. Двум нижним нечего было поддерживать, но они чуть впивались в тело и сами создавали себе небольшое содержимое. Я, конечно, не планировала подстроиться под волчьи запросы. Это была постмодернистская ирония по поводу происходящего, вариация на тему Зверя, о котором он столько говорил во время нашей прошлой встречи.

Я не знала, понравится ли ему моя шутка, и немного волновалась. Она ему понравилась. Причем настолько, что с ним началась трансформация.

Теперь я была не так испугана и рассмотрела происходящее лучше. Сначала наружу выпрыгнул серый лохматый хвост. Выглядело это довольно сексуально – как будто распрямилась пружина, которую он больше не мог удерживать внутри своего позвоночника. Затем его тело выгнулось, а хвост и голова дернулись друг к другу, словно концы лука, стянутые невидимой тетивой. А потом он оброс шерстью.

Слово «оброс» здесь не вполне подходит. Скорее его китель и брюки рассыпались в шерсть – как если бы погоны и лампасы были нарисованы гуашью на слипшейся мокрой шкуре, которая вдруг высохла и расслоилась на волоски.

Одновременно с этим он каким-то очень естественным образом надулся и вырос. В природе таких больших волков не бывает, он скорее походил на медведя, которому удалось похудеть. Но его тело было настоящим, физическим и плотным – я ощутила его вес, когда он оперся лапой на мою руку: она глубоко ушла в диван.

– Раздавишь, волчина, – пискнула я, и он убрал лапу.

Его, видимо, возбуждало ощущение собственной силы и моей слабости. Склонив надо мной свою чудовищную пасть (его дыхание было горячим, но свежим, как у младенца), он по очереди перекусил все три моих бюстгальтера, оттягивая их жуткими волосатыми пальцами.

У меня каждый раз сердце обливалось кровью, так близко щелкали его зубы. Они были острыми как бритвы – непонятно, зачем он держал на столе этот обрезатель сигар в виде Моники Левински. Впрочем, он, наверно, курил сигары в человеческой фазе.

Проделав то же самое с моими трусиками, он отпрянул назад и зарычал, как будто собирался разорвать меня на клочки. Затем упал передо мной на колени и, словно адский органист, опустил свои огромные лапы на хрупкие клавиши моих ключиц… Конец, подумала я.

Но он избегал причинять мне боль. На мой взгляд, он мог бы вести себя чуть агрессивнее – я была к этому готова. Но так тоже было ничего. Я имею в виду, я заранее настраивалась на боль и страдание и была готова вытерпеть большее. А испытание оказалось не таким мучительным, как я ожидала.

Но все-таки для порядка я стонала время от времени:

– Ой, больно! Да не долби ты так, волчина чертов. Нежно, плавно… Вот так.

*

Письмо от И Хули было длинным.

«Здравствуй, рыженькая.

Так приятно видеть, что ты совсем не изменилась и все еще пытаешься вывести на путь истинный мою заблудшую душу.

Ты пишешь, над тобой сгущаются тучи. Ты это серьезно? Тучи, насколько я помню, сгущаются над тобой уже лет семьсот; опыт показывает, что в большинстве случаев тебе просто надо начать думать о чем-нибудь другом. Может, и на этот раз все не так страшно?

Ты серьезно хочешь приехать в Англию? Ты думаешь, тебе здесь будет лучше?

Пойми, Запад – это просто большой shopping mall. Со стороны он выглядит сказочно. Но надо было жить в Восточном блоке, чтобы его витрина могла хоть на миг показаться реальностью. В этом, мне кажется, и был главный смысл вашего существования – помнишь песню „Мы рождены, чтоб сказку сделать былью“? На самом деле, здесь у тебя может быть три роли – покупателя, продавца и товара на прилавке. Быть продавцом – пошло, покупателем – скучно (и все равно придется подрабатывать продавцом), а товаром – противно. Любая попытка быть чем-то другим означает на деле то самое „не быть“, с которым рыночные силы быстро знакомят любого Гамлета. Все остальное просто спектакль.

Знаешь, в чем тайный ужас здешней жизни? Когда ты покупаешь себе кофточку, или машину, или что-то еще, у тебя в уме присутствует навеянный рекламой образ того места, куда ты пойдешь в этой кофточке или поедешь на этой машине. Но такого места нет нигде, кроме как в рекламном клипе, и эту черную дыру в реальности оплакивают все серьезные философы Запада. Сквозь радость шоппинга просвечивает невыносимое понимание того, что весь наш мир – огромный лыжный магазин, стоящий посреди Сахары: покупать нужно не только лыжи, но и имитатор снега. Ты ведь понимаешь метафору?