Нашу память не выжечь! - Евгений Васильевич Моисеев

они никогда не бомбили лагерь.

Наступил январь 1945 года. Приближался конец войны. Все чаще выли сирены воздушной тревоги, все ближе подходил фронт. Целыми днями мы обсуждали новости, которые получали через членов подпольной организации. Войска Красной армии вступили на территорию Германии. А в Гузен продолжали приходить эшелоны с узниками из других концлагерей, к которым приближался фронт. Но гитлеровцы не спешили разгружать вагоны. По нескольку дней люди находились без воздуха, еды в закрытых вагонах. Естественно, они умирали, а трупы сразу увозили в крематорий.

Мы продолжали работать в своих командах. Капо и блоковые стали сдержаннее в своих зверствах. Они понимали, что скоро войне конец и им придется расплачиваться за свои злодеяния.

Срочно стали формироваться батальоны народного ополчения фольксштурма. В их ряды вошли «зеленые», «черные», «розовые» и прочие асоциальные элементы. Капо отправляли на фронт. Среди них были убийцы, взломщики, карманные воры, фальшивомонетчики, гомосексуалисты…

За несколько дней до конца войны эсэсовцы одели часть этого сброда в форму песочного цвета Африканского корпуса вермахта, вооружили фаустпатронами и отправили на фронт. Трудно представить этих бандитов в роли вояк в немецкой армии.

Эсэсовцы стали заметать следы своей преступной деятельности. Они сжигали документы, рапорты, листы картотеки, приказы командования, инструкции, «Книги мертвых» (Тотенбюхер) и т. д. Расправлялись со свидетелями злодеяний. Так увезли в один из дней в Маутхаузен последнюю команду крематория. Крематорий закончил свое существование.

Часть эсэсовцев была отправлена на фронт. Узники из команды, развозящей котлы с баландой по объектам каменоломни, рассказали, как видели колонну эсэсовцев, уходивших на фронт. Впереди ковыляла старая кляча, тащившая повозку с ранцами и чемоданами. А за повозкой, не в ногу, вразнобой понуро шагали любители парадов, так старательно отбивавшие шаг перед вождями Третьего рейха.

Несмотря на то, что мы предвкушали радость освобождения, тревога не покидала нас, все помнили, как часто эсэсовцы говорили заключенным: «Ни один из вас в живых не останется. Мы выполним секретный приказ фюрера!» Поэтому все знали, что расслабляться нельзя, нас могли уничтожить в любое время.

У каждого узника, кому удалось выжить в этом аду, было много ситуаций, из которых живым выйти было труднее, чем мертвым. Смерть подстерегала нас повсюду, всегда была рядом.

Вот и со мной произошел случай, который едва не закончился для меня трагически.

Глава 24. Наказание, едва не стоившее мне жизни

Однажды, в конце марта 1945 года, я, как обычно, работал в мастерской. В полдень была дана команда выходить на аппель-плац для поверки. Выходить и строиться по пять человек в ряд нужно было очень быстро. Палки и плетки свистели со всех сторон. В этой суете, когда я уже стоял в строю, смотря в затылок впереди стоящему, меня толкнул один из узников. Это был немец с зеленым треугольником (винкелем) на груди, означавшим, что он был из числа уголовников, попавших за тяжкие преступления в концлагерь.

Он наклонился, заглянул сбоку на мой красный треугольник с буквой R, что означало «русский политзаключенный», и злобно, сквозь зубы, прошипел: «Русиш швайн» («Русская свинья»). Я не сдержался и ответил ему тихо: «Ты сам свинья» («Ту швайн»). И в тот же момент он истерично, обращаясь к надзирателям с палками, пожаловался: «Он обозвал меня немецкой свиньей!» А гитлеровским бандитам только и надо, чтобы поработать гумами. Для них это было своего рода развлечение. Я не успел опомниться, как на меня набросились и стали яростно избивать палками, плетками по голове, ногам, спине. Их было четверо, и среди них обер-капо Карл.

После пересчета узников они схватили меня и потащили к складам, что напротив мастерских. Узники, сообразив, что меня ожидает в складах, не теряя времени побежали к начальнику мастерских Герцу (так его называли здесь) и, не зная немецкого языка, жестами рук стали объяснять ему, показывая, что меня убивают там, в складе. Обо всем этом мне рассказал товарищ – узник, с кем мы делили одни нары. Он очень испугался за меня, зная, чем это может закончиться. И тут он увидел, как из мастерских вышел Герц и не пошел, а побежал к складу.

А в это время меня приволокли к складу, положили на большой ящик так, чтобы ноги стояли на полу, и устроили экзекуцию. Били со всех сторон гумами по спине, заду, ногам, голове. Я пытался сопротивляться, удалось перевернуться на спину, и удары посыпались по всему корпусу, лицу, голове. Били, не щадя сил. Потом один из них поднял меня, зажал плечи и голову между своих ног и остервенело продолжал избивать. Все это время обер-капо Карл спокойно за всем наблюдал. Как долго это продолжалось, я не знаю, но почувствовал, что уже отключаюсь. И в это время слышу быстрые шаги и громкий голос: «Стойте! Прекратите! Что вы делаете? Ему же пятнадцать лет. Мальчишка». Немецкий к тому времени я уже понимал. Ему в ответ прозвучал голос Карла: «Пятнадцатилетние воюют на фронте».

Герц продолжал с гневом им что-то говорить, а мне сказал: «Поднимайся и уходи». Но как уходить, если я и пошевелиться от боли не могу. Кое-как, держась за стены, я дошел до мастерских, где меня уже поджидали испуганные происшедшим товарищи-узники. Помогли прийти в себя, напоили водой, усадили на стул, а после работы под руки повели в блок коротким путем, между бараками. Возле общей умывальни я услышал, как узники говорили: «Сегодня на Штейере сильно избили мальчишку».

В бараке меня уложили на нары. Володя, мой друг, делал мокрые примочки. При каждом движении я испытывал невыразимую боль. На вечерний аппель я не выходил. Капо Франц, который всегда был жестоким по отношению к заключенным, видя мое избитое до неузнаваемости тело, при подсчете всех узников барака учел и меня, лежащего. Всю ночь я не спал, голова раскалывалась, тело ныло, ноги и руки не слушались. Но я собрал все силы, какие еще остались, и побрел в ревир, который, к счастью, был совсем недалеко от нашего блока.

Захожу в ревир. Сидит эсэсовец, дежурный ревира. Взглянув на меня, отшатнулся к спинке стула, развел обе руки в стороны и брезгливо закричал: «Что это такое? Уберите его!» – и показал рукой влево. Меня завели в большую комнату с двух – и трехъярусными нарами. Слева, в двух шагах от меня, стоял врач, узник из числа политзаключенных. Я через щелки глаз отекшего лица разглядел его и узнал Николая Шилова, узника из Штуттгофа, члена подпольного комитета, с которым мы часто встречались в лагере. «Николай!» – вскрикнул я. Он в свою очередь: «Евгений!» Подвел к нарам, уложил на нижнюю полку. С этих пор я был под его присмотром. Но долго находиться на этом месте мне