Штурмфогель - Андрей Лазарчук

"Ортвин – Хагену.

С двадцать первого по двадцать третье февраля буду находиться в Риме, в отеле «Канопа». Подлинники фотографий, на которых запечатлены встречи Дрозда с информатором, буду иметь при себе. Необходима немедленная эвакуация в нейтральную страну, где я передам фотографии известному мне лицу в присутствии германского консула. Напоминаю о шведском паспорте и гонораре".

Нойман грохнул кулаком по столу – пресс-папье отозвалось надтреснутым звоном – и вдавил клавишу селектора.

– Где этот засранец Штурмфогель?!

– У него отпуск до завтра, – отозвался секретарь, – вы сами подписали…

– Послать машину – и хоть дохлого – сюда!!! А пока найди мне Кляйнштиммеля… да и Гуго заодно…

Он откинулся от стола, тяжело дыша. В кабинете словно туман клубился. Красноватый. А ну, спокойнее, осадил он себя. Так можно ведь и не дожить до победы…

…Немного позже, глядя на серое, в бисеринках пота лицо Штурмфогеля, он испытал вполне понятное удовлетворение: негодяй мучается, хоть и по другой причине. Каждый переносил издевательские процедуры доктора Ленарда по-своему, кто-то вообще вставал, заправлял рубашку и шел работать, а Штурмфогель отключался на два-три дня. Может быть, то, что помогает предателю проходить контроль лояльности, и требует такой отдачи сил?.. Заключение Ленарда лежало на столе – почти безупречное. Лежало рядом с текстом телепатемы.

– А теперь, – не ответив на приветствие, зарычал Нойман, – объясни, что все это значит! Почему твой агент перестал тебе доверять? Сразу после того, как увидел фотографии предателя? А?

Штурмфогель покачнулся и оперся о крышку стола. Глаза его бегали по неровным строчкам. Кажется, он перестал разбирать почерк Ноймана. Потом он посмотрел на шефа, на Гуго, на Кляйнштиммеля…

– Ты это что… серьезно?

– Серьезнее не бывает, – сказал Гуго. – Это почти доказательство. Осталось получить сами картинки. Ты можешь признаться, это облегчит жизнь и нам, и тебе.

– Какой-то бред…

– Это твой агент, не так ли? Ты сам говорил, что доверяешь ему.

– Я говорил еще, что он может работать на противника.

– Тогда зачем ему удирать в нейтральную страну? Нет-нет, вероятность такая остается, – поднял ладонь Нойман. – Только поэтому ты проживешь еще несколько дней. Послезавтра полетишь в Загреб, оттуда тебя перебросят в Рим, там встретишься с Ортвином и заберешь у него фотографии. Все время будешь под контролем. Любой твой чих, не понятый контролерами, будет твоим последним чихом. Ясно?

– Он просил – в нейтральную страну…

– Он просил! А куда? В Турцию? Или уж сразу в Аргентину? В Загреб из Рима мы его перебросим легко, а потом – если он действительно сдаст нам предателя – через Германию в Швецию. Паспорт его готов, – Нойман брезгливо поморщился, – и гонорар тоже. Все это будет у тебя – вручишь…

– Подожди, – сказал Штурмфогель. – Откуда в Риме может быть наш консул? Ты заработался, шеф.

Несколько секунд Нойман тяжело смотрел Штурмфогелю куда-то в район солнечного сплетения.

– Да, – сказал он наконец. – Заработаешься тут… Встречаться в Риме, на вражеской территории, ты с ним не можешь, раз он тебе не доверяет. И вывезти его из Рима без тебя не получится. Тупик?

– Сделаем так, – заговорил Гуго. – В Риме с ним встречусь я. Совершенно посторонний человек, не имеющий никакого отношения… а потом улучу момент и подброшу его… Что произойдет с телом? – повернулся он к Штурмфогелю.

– Судороги, потом ступор, – неохотно ответил Штурмфогель. – В госпитале в тот раз поставили диагноз: тяжелое отравление парами бензина.

– Значит, он там и теперь попадет в госпиталь. Наверху мы все с ним пообщаемся… Может быть, он даже не захочет возвращаться за своим телом. А если захочет – то вывезем и тело. Хоть в Швецию, хоть на Шпицберген…

Нойман побарабанил пальцами по столу.

– Если других предложений нет, то план принимается. А ты, – показал на Штурмфогеля, – с этой минуты под арестом. В своем кабинете. В сортир – под охраной. Из здания не выходить. Наверх – запрещаю. Все. Убирайся.

Штурмфогель попятился от стола шефа и споткнулся о складку ковра.

ОДИН

Берлин, 18 февраля 1945. 01 час

Он лежал, сплетя пальцы на затылке, и разглядывал темный плафон под потолком. Действие нитроглицерина, который он сунул под язык перед свиданием с шефом (для надлежащей бледности, дрожания конечностей и пота на лице), должно бы давно кончиться – значит, голова болит сама по себе. Еще бы ей не болеть…

Два дня из трех, традиционно выделяемых лично ему для отдыха после проверки лояльности, Штурмфогель использовал совсем для других целей. Можно сказать – преступных целей.

Теперь в «Факеле» два предателя…

Ну и пусть. Это они – рыцарь Гуго, Нойман, Юрген, – это они предают Верх. Предают древний Салем, Великий Город, губят его даже не за Германию – за Гитлера.

…С трудом дотащившись до дому после унизительных и опустошающих процедур Ленарда, он раздел себя, уложил на кровать – и метнулся вверх, пока еще оставалось немного сил, чтобы совершить этот скачок. У него было в запасе где-то сорок восемь часов, в течение которых его гарантированно не побеспокоят.

Он ожидал, что окажется в своей квартирке, скучной и неухоженной, зато с великолепным видом из окна; однако вместо этого неожиданно обнаружил себя в просторной ванне, пахнущей можжевельником. Тут же откинулась занавеска, и в ванну грациозно вступила стройная смуглая женщина…

Да, здешнее тело не теряло времени даром… но как некстати!.. ведь надо торопиться… да пропади оно все пропадом…

И все же долг, верный долг – хоть и охрип, трубя в трубу, но дело свое сделал: под утро Штурмфогель оделся и выскользнул на галерею, оставив Марику спящей. Луна, почти красная от далеких дымов, взглянула ему в лицо. Потом на фоне ее прошел цеппелин, отливая темным серебром, как форель в ручье. Штурмфогель попытался сориентироваться – не получилось. Тело приехало сюда в состоянии на редкость возвышенном. Тогда он двинулся наугад и через полчаса выбрался к какой-то дороге, обсаженной липами пополам с фонарями. Пришлось еще довольно долго ждать, когда вдали покажется угловатый силуэт таксомотора…

Водитель никак не хотел ехать в Изенштайн, и Штурмфогелю пришлось почти до дна опустошить свой бумажник. И все равно этот паразит ворчал, бормотал неразборчиво, но недовольно и намеренно пускал под правое колесо каждую встречную рытвину.

Было уже светло, когда таксомотор выехал на крошечную круглую площадь с черной статуей на мраморном пьедестале в центре. В промежутках между домами виднелись стены замка. Штурмфогель вышел, а таксомотор, взвизгнув покрышками, объехал статую и стремительно скрылся.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});