Скитания - Юрий Витальевич Мамлеев

одной группы в другую и беседуя с гостями, Андрей всё время вспоминал своего бравого пастора в самолёте, когда они с Леной летели в Нью-Йорк из Вены. Нет, такого хохота и такого фамильярничания не было, но была странная внешняя доброжелательность при полном внутреннем холоде и безразличии. Даже не холод это был, а пустота — бездонная пустота при розовых преподавательских щёчках.

Но Андрей пытался найти что-то интересное, стараясь уйти от жутких, наплывающих и ясных, как дважды два четыре, негативных ощущений. Он искренне радовался толстому китайцу, который говорил что-то по-детски о китайской поэзии.

— О, Андрей, — появилась Лена. — С тобой желает познакомиться Джим Болдс, один из лучших американских индологов. Он в этом году читает здесь курс по Веданте. Вот, мистер…

Андрей пожал руку оптимистичному преподавателю, и тема полилась: о Шанкаре…

— Тебе интересно здесь? — спросил он потом Лену.

— Да, какое-то узнавание…

«Опять лица, лица и лица. Слава богу, с языком проблем нет. Но всё-таки явно скучновато, — подумал Андрей. — Если исключить индолога. Но всё-таки, может быть, что-то за этим стоит? Просто такая манера отдыха. Скучать и говорить о пустяках после работы».

Майкл периодически возникал перед ним и холодно-внушительно смотрел ему в глаза. «Дескать, какова моя реакция, — решил Андрей. — Ну, бог с ним. Он милый. Хотя очень какой-то холодный, отрешённый».

Вечер между тем подходил к концу. Все стали быстро разъезжаться. Лена с Андреем задержались ненадолго, Майкл провёл их в кухню и усадил за столик, чтоб поговорить втроём, наедине. Но разговор не особенно получался — перескакивал с темы на тему и был очень отвлечённым.

Но вдруг Майкл сказал:

— Я ведь знаю русских, это моя специальность… Вам будет здесь нелегко психологически. Это не динамичный Нью-Йорк, здесь живёт в основном средний класс. Вам они могут показаться скучными, неинтересными. Но не забывайте — они тоже люди.

Лена и Андрей не возражали. Так кончился вечер.

2

Прошло два с половиной года. Ранним зимним утром — выпал даже снег — зажглись окна в маленьком домике, где жили Андрей с Леной. Всё такие же, но чуть-чуть уже более решительные и подобранные, они вышли из дома, сели в небольшую синюю машину и поехали в университет — на работу. Андрей работал уже не на литературном отделении, а на факультете иностранных языков, где преподавал русский язык. Это было надёжное, но не постоянное место, в любой момент могли уволить, так что контракт должен был продлеваться каждый год. Но пока положение его в смысле работы было устойчиво. Ситуация у Лены была ещё лучше: она работала на постоянной основе в огромной библиотеке университета, в которой насчитывались миллионы томов, в отделе по обмену и закупке книг со всех концов мира.

В итоге: университет, медицинская страховка, отпуск две недели (у Лены), как и у всех американских служащих и рабочих. У Андрея, как преподавателя, отпуск был больше. Небольшой дом — три комнаты и кухня — был куплен в кредит, в кредит была куплена и машина. Существенная часть зарплаты Лены и Андрея уходила на оплату коммунальных услуг, но жить было можно, притом довольно-таки сносно.

Многие эмигранты из Нью-Йорка, исключая друзей, завидовали им и ругались.

— Пробились-таки. А нам здесь торчать, — говаривали некоторые. — А с виду такие тихие — не скажешь. Тихие, а за жизнь-то как борются!

— Да, странная парочка, — твердили другие.

Но за всё это надо было работать и работать.

Год назад здесь умер профессор немецкой литературы, освободилось место — и сразу было подано около двухсот заявлений. «Если есть смерть, есть надежда» — самая популярная поговорка в академических кругах. Труд, труд и ещё раз труд. И так жил весь американский средний класс, к которому теперь принадлежали Андрей и Лена.

Необходимо было создать какую-то крышу в новой жизни, и Круговы безропотно трудились, находясь в обычном, железном американском круге. Их жизнь внешне как будто даже не отличалась от жизни американцев среднего класса, правда, только в рабочие дни (вечером так уставали, что, как и все другие, точно в заведённом цикле, смотрели телевизор и ели). Андрею было чуть полегче, и он выбирал время, хотя и с трудом, чтобы писать. Лишь суббота и воскресенье у них были свои, другие, ни на что здесь не похожие. Тогда они принадлежали себе.

В главной сфере — в литературе — был тоже сдвиг, тоже добытый беспрерывными, нескончаемыми усилиями. Оказалось, что попасть в литературу, имея только талант, — дело безнадёжное. Писались сотни писем — литературным агентствам, издательствам, переводчикам и т. д. Высылались рукописи. Издательства, специализирующиеся по русской литературе, реагировали, но очень медленно и осторожно. В основном молчали. Но если были ответы, то они выглядели приблизительно так: «Это хороший роман, однако в настоящее время мы не имеем возможности его опубликовать».

Во многом помогал Джим Макферсон — почти ежемесячные поездки к нему на вечера, обеды утепляли жизнь, да и делом он участвовал: писал рекомендации, звонил… Другим союзником и другом стал Уильям Мур — тот самый широкоплечий историк, специалист по древним цивилизациям. Он не знал слова «нет», писал письма, рекомендации, всё что угодно. Андрея он считал интересным писателем — по публикациям в американских журналах. Шли, но очень медленно, словно во всём нужно было преодолевать какое-то упорное сопротивление, и публикации на русском языке.

Наконец, примерно через полгода — удача, солнце, перемена судьбы. Довольно крупное нью-йоркское издательство берёт книгу — сборник легенд, мифологическая проза. Это было единственное издательство, которое пыталось довольно часто публиковать что-то высшего качества и довольно некоммерческое. В их списке были латиноамериканские и европейские писатели, проза которых слишком сложна для рынка. Успех был тем более неожиданным (хотя Андрей был уверен: что-то должно случиться), что обошлось без всяких протекций и без всякой политики — это издательство было чем-то вроде «белой вороны».

К тому же попасть в так называемую «большую прессу» малоизвестному писателю было почти невозможно, причём даже для американцев. Молодые американские писатели — по той или иной причине малоизвестные, независимо от их таланта, — отсекались «большой прессой». Причины были как коммерческие, так и политические. Можно было, правда, надеяться на публикации в «малой прессе». Если была удача, то это означало печатные тиражи двести-триста экземпляров, порой чуть больше, отсутствие рецензий и вообще всякого внимания; с социальной точки зрения это было ниже любого самиздата в Москве.

Соотечественники из Нью-Йорка на сей раз не рвали на себе волосы: факт заключения договора Круговы заботливо скрыли от всех посторонних. Сам их американский друг Уильям Мур ласково предупреждал, что