Не бойся, мама! - Нодар Думбадзе

– Да что вы, – забеспокоился Пархоменко, – серьезно?

– Пусти собаку! Пусть ищет! – Джакели сорвался с места и помчался вниз.

– Акбар, ищи Щербину! Щербина, Акбар! Щербина! – крикнул Пархоменко. – Пошел, Акбар!

Собака исчезла в темноте. Пархоменко побежал за ней.

– Щербина-а-а! Петро-о-о! – услышал я голос Джакели. – Эй-э-ей!.. Щербина, где ты-и-и?!

Вдруг голос его оборвался. Наступило гробовое молчание. Я не помню, сколько времени длилось оно – минуту, час, вечность? Потом там, внизу, у моря залаял Акбар. Это не был лай обученной пограничной овчарки – строгий, четкий, сдержанный. Акбар лаял и жалобно скулил, как побитый дворовой пес…

Щербина лежал на спине между двумя большими валунами. Лицо его, белое, как полотно, было спокойно. Изо рта медленно, по капельке сочилась кровь… Перед ним на коленях стоял Джакели, гладил его по груди и тихо шептал:

– Что, Петро, больно? Отвечай мне! Петро, что с тобой? Петро, дорогой мой, ну скажи мне хоть слово! Ну открой глаза, Петро! Как тебе не стыдно, Петро, ты у нас молодец, герой!.. Ну, Петро, взгляни на меня, это я, Джакели, твой брат… Вот и Пархоменко здесь, слышишь, Петро? Ну очнись, милый мой, Петро, очнись!..

Джакели плакал, как ребенок, тихо всхлипывая, глотал слезы. Он плакал и просил Щербину открыть глаза, сказать хоть одно слово…

А Щербина лежал без движения.

Вдруг где-то взвилась ракета. На миг она звездой повисла в небе, потом медленно, плавно поплыла вниз, озарив белым, мертвенным светом и без того бледные лица ребят.

– Петро, очнись, поймали его! Видишь, белая ракета! Ну, очнись, Петро, дорогой!.. Прошу тебя, Петро!

Джакели плакал громко, навзрыд. Плакал Пархоменко. У меня дрожали руки, подкашивались колени. С трудом сдерживая себя, я опустился на песок.

– Дай красную ракету! – приказал я Пархоменко. Он достал ракетницу, поднял ее вверх и выстрелил. Взвились красные огни – один, другой, третий. Небо осветилось кровавым светом. Это был сигнал тревоги.

…Вокруг нас по одному, по два стали собираться пограничники. Никто ни о чем не спрашивал, никто ничего не говорил. Все ясно, как божий день.

Окруженный плотным кольцом товарищей по оружию, на берегу моря, между двумя большими валунами, лежал двадцатилетний парень Петр Щербина. Все ярче в темноте вырисовывалось его тело, и, наконец мы увидели его – красивый, черноволосый, спокойный, он словно спал мирным сном после тяжелой вахты…

…Погасла последняя звезда. Вдруг побледнела ночь. Заколыхалось море.

На границе наступило утро…

Я лежал на койке одетый, без единой мысли в голове. Передо мной была пустота – огромная, бескрайняя пустота, и я плавал в этой пустоте, не зная, за что ухватиться.

Вошел Чхартишвили. Он опустился в кресло, достал сигареты, протянул мне, закурил сам. Минут пять молча курил, нервно затягиваясь. Не найдя пепельницы, он потушил окурок прямо о стол и встал.

– Этот ублюдок в клубе… Допросите его, Владимир Гавриилович. Я не могу…

Я взял бумагу и направился в клуб.

…Бледный, с покрасневшими глазами блондин лет девятнадцати быстро встал при моем появлении, поправил брюки. Я уселся за стол, достал из кармана ручку, пачку сигарет, бумагу и, не поднимая головы, спросил:

– Фамилия?

……………………………….

– Имя?

……………………………….

– Отчество?

……………………………….

– Сядь! Я закурил.

– Можно мне?

– Можно.

Он жадно схватил сигарету, затянулся.

Мне не раз приходилось задавать людям вопросы. Самые различные. Часами я выслушивал людей. Допрашивал же человека впервые. Я не знал, с чего и как начинать… Он сидел, сложив руки на коленях, и дрожал.

– Холодно, – сказал он, словно оправдываясь, и неловко улыбнулся.

– От страха дрожишь! – сказал я. Он опустил голову и промолчал. – Что с твоим глазом? Ушибся?

– Это ваш солдат меня ударил. Я буду на него жаловаться!

– Кому?

– Генеральному прокурору!

– Генеральный прокурор тебе не поможет. Разве что в ООН… Там разберутся, – посоветовал я.

Он понял иронию и вскочил.

– Вы что думаете, на свете нет закона?!

– Сиди, сопляк! Если б не закон, думаешь, стали бы мы с тобой еще разговаривать?

Он сел.

– Сколько тебе лет?

– Девятнадцать… Можно воды?

Я налил ему стакан. "Он одним духом осушил его и вернулся на свое место.

– Родители есть?

– Есть.

– Где они?

– Дома.

– Знают, где ты?

– Нет.

– Почему?

– Я ушел из дому. Живу самостоятельно…

– Откуда сюда приехал?

– Из Одессы.

– Как ты проник в пограничную зону?

– Не знаю… На карте так: река, потом сразу – Турция. Я ночью переплыл реку, спрятался в кустах… Мимо прошли солдаты, они разговаривали по-русски. Я понял, что ошибся… Турция дальше…

– Потом?

– Потом я пошел прямо… Спустя час увидел красную ракету и понял: на мой след напали. Я побежал. Бежал, пока хватило сил. Потом лег. Потом меня поймали ваши солдаты.

– Куда ты пробирался?

– В Америку.

– Через Турцию?

– Через Турцию.

– Как же с родиной?

– С какой родиной?

– С твоей родиной!

– А, опять родина! – вскочил он. – Устал я от этой родины! Дома – родина, в школе – родина, по радио – родина, по телевизору – родина! Надоело! Моя родина там, где я буду счастлив!

– Значит, здесь ты несчастлив?

– Да, да, несчастлив! Здесь меня не понимают! Родители контролируют каждый мой шаг! Копаются в моей душе! У меня нет личной жизни! Я хочу жить свободно! Понимаете – свободно! Делать то, что хочется мне! Понимаете?!

– Понимаю. И ты уверен, что в Америке будешь делать все, что тебе заблагорассудится?

– Да, да! Именно! Там все живут в свое удовольствие!

– Ну, конечно! Девочки в коротких юбках, коньяк, джин, кальвадос, ночные бары, лимузины, доллары…

– Да, доллары! – выкрикнул он.

– Стоит на Бродвее дерево, а на нем вместо листьев растут доллары. Пришел, сорвал, сколько тебе угодно… Так?

– Да, да, так!

Я с трудом преодолел желание закатить ему хорошую оплеуху.

– Какое у тебя образование?

– Среднее.

– Профессия?

– Никакой.

– Работаешь?

– Нет.

– Деньги имеешь?

– Нет.

– Иностранными языками владеешь?

– Нет.

– Так куда же ты лезешь, кретин?! Кому ты там нужен, в Америке?! Ведь тебе и куска хлеба, стакана воды никто не подаст! Идиот! Думаешь, будут там тебя на руках носить? Да ты сдохнешь от голода ровно за столько дней, сколько человек может прожить без пищи, понимаешь ли ты это?

Он молчал. Я смотрел на этого сбившегося с пути дурака и не знал, чего он больше достоин – ненависти или сожаления… Он напомнил мне одного молодого морфиниста, часто встречавшегося в подъезде нашего дома. Как-то я завел его к себе и стал учить уму-разуму. Обрюзгший, одурелый, еле ворочая языком, он что-то лепетал о непонятой родителями его душе, о бессмысленности жизни, о том, что единственное спасение – это самозабвение…

И теперь при виде этого безвольного, пожелтевшего лица у меня мелькнуло подозрение…

– Ну-ка, засучи рукава! – приказал я.

– Чего? – вздрогнул он.

– Покажи руки! – повторил я.

– Зачем это? – взъерошился он.

– Засучи, говорю, рукава! – крикнул я, вставая.

Он неохотно стал закатывать рукава сорочки, и я увидел на его венах красные точки – следы уколов.

– Что это?

– Это глюкоза… У меня малокровие…

– Ты морфинист!

– Я больной! – проговорил он, отводя взгляд.

– Ты – морфинист, негодяй, испорченный, жалкий подонок! Вот кто ты такой!

Он молчал и дрожащими пальцами застегивал пуговицы на манжетах.

– Из-за тебя погиб человек, замечательный наш товарищ! Ты знаешь об этом? – сказал я и почувствовал, что во мне закипает злоба.

– Ничего я не знаю, – захныкал он, – я никого не убивал… Что вы от меня хотите?

– Я спрашиваю, понимаешь ли ты, что из-за тебя мы потеряли прекрасного парня!

– Меня расстреляют? Ведь я никого не убил… Что со мной сделают? Скажите!

– Не знаю, я не прокурор и не судья…

– Я же не шпион! Я просто хотел уйти! Что вам нужно? Отпустите меня, я уеду домой. Что вы хотите?!

– Была бы моя воля, я бы тебе показал…

– Никуда я не убегу… Отпустите меня… – Он заплакал и уткнулся головой в руки Дав ему выплакаться, я протянул сигарету. Он тотчас же схватил ее и закурил.

– Кого или что ты любишь? – спросил я. Он не ответил.

– Скажи, любишь ты кого-нибудь? – повторил я. Он кивнул головой.

– Кого?

Он долго думал, но так и не смог сообразить… Быть может, сообразил, но постыдился сказать.

– Никого и ничего, кроме себя, ты на свете не любишь! – сказал я.

Он снова заплакал.

Со двора донеслись шум, громкие слова. В комнату вбежали два солдата.

– Товарищ лейтенант, можно вас на минутку?! Солдаты были чем-то взволнованы.

– В чем дело? – вскочил я.

– Выйдите, пожалуйста, на двор!

– Макаров! Останьтесь здесь с задержанным! Иремадзе со мной! – приказал я и быстро вышел из комнаты.