Два товарища (сборник) - Владимир Войнович

Когда мы шли из кино, Зоя долго молчала и вздыхала, думая о чем-то своем. И наконец спросила:

– Женя, а что такое любовь?

– Не знаю, – сказал я.

Она вздохнула и сказала задумчиво:

– Любовь – это бурное море, любовь – это злой ураган.

Я с ней согласился.

Мы дошли до ее дома. Я быстро попрощался и ушел, решив, что теперь придется завтракать в другой забегаловке.

20

И вот наступил этот день, которого все ждали в нашем управлении. Утром меня вызвал к себе Силаев. Он сказал, что приказ о моем назначении утвержден и что после праздника я могу принимать дела. С Клавой я до сих пор не помирился. Настроение у меня было отвратительное, мое назначение меня не радовало.

– Ну что, Евгений, выходишь в люди, – бодро сказал Силаев. – Скоро вообще большим человеком будешь. Сегодня сдашь дом, а после праздника примешь дела. Ты чего хмуришься?

– Сами знаете чего, – сказал я. – Халтурить не хочется.

– Что делать? – сказал Силаев. – Не всегда мы можем делать то, что хочется. Райком требует сдать – и против него не попрешь. Теперь такое дело. Первая секция у тебя вроде бы лучше всех отделана?

– Вроде.

– Ну вот. И асфальт возле подъезда есть. А возле других нет.

– Ну и что же? – не понял я.

– Да как же – что? Первый день на стройке, что ли? – Силаев развел руками. – На улице грязно, а комиссия придет в ботиночках, люди интеллигентные.

– Думаете, по грязи не захотят ходить?

– Не захотят, – уверенно сказал Силаев. – Я их знаю. Сам такой.

Мне было уже все равно. Делайте, что хотите, и я буду делать, что хотите, – так будет спокойней.

Я вышел из кабинета. В приемной толкалось много народу. Секретарша Люся бойко стучала по клавишам машинки – печатала акт сдачи-приемки объекта. Возле нее на стуле сидел Сидоркин и объяснялся Люсе в любви.

– Значит, не пойдешь за меня замуж? – спрашивал он с самым серьезным видом.

– Нет, – ответила Люся, – ты уже старый и худой.

– Это хорошо, – сказал Сидоркин. – Помру, скелет сдашь в музей – большие деньги получишь.

– Ты чего здесь торчишь? – спросил я его.

– Богдашкина жду. Поговорить надо, хороший он больно уж человек.

В это время в приемной появился Дроботун – представитель райисполкома, бессменный председатель всех комиссий по приемке зданий. Я его не видел месяца три. За это время он еще больше погрузнел, раздался в плечах, и его военный костюм, в котором он несколько лет назад вышел в отставку, уже расползался по швам. В руках он держал тяжелую от дождя плащ-палатку.

Дроботун кивнул мне и Сидоркину, потом посмотрел, что печатает Люся.

– Готово уже? – спросил он.

– Сейчас будет готово, – ответила Люся. – Оценку поставим сейчас или потом сами напишете?

– Давай сейчас, – сказал Дроботун. – Чтобы не от руки. Официально. Пиши: «Здание принято с оценкой «хорошо».

– А может, оно сделано на «отлично»? – спросила Люся.

– Такого не может быть, – уверенно сказал Дроботун. – На «отлично» Растрелли делал или Росси какой-нибудь. Сейчас все делают на «хорошо».

21

Вскоре пришли еще двое – члены приемной комиссии. Санинспектор, маленький, худой человек с впалой грудью и золотыми зубами, и представитель райкома комсомола, какой-то студент. Должен был прийти еще один представитель от какой-то общественной организации, но Дроботун его дожидаться не стал.

– Ладно, – сказал он, – захотят – потом подойдут. Праздник на носу, жена велела продуктов купить.

– Мне бы тоже поскорей, – откровенно сказал санинспектор. – Костюм надо взять из химчистки.

Студенту, видно, ничего не надо было, он промолчал. Мы вышли на улицу. Дождя не было, но он мог вот-вот пойти: низкие тучи неслись над землей. Было холодно. На пустыре глинистая почва размокла, пришлось идти в обход по асфальту. Дроботун в развевающейся плащ-палатке шел впереди, глядя под ноги и осторожно огибая сиреневые от машинного масла лужи. Я смотрел на его чистые ботинки с войлочным верхом и подумал, что Силаев был прав: ботинки председатель комиссии пачкать не захочет.

Мы подошли к дому и остановились. Плотники уже разобрали забор, дом виден был от дороги, он блестел свежей краской и вымытыми окнами.

– Снаружи вроде бы ничего, – сказал Дроботун, – посмотрим, как-то там внутри.

– А это что? – показывая пальцем на стены, спросил студент, который до сих пор молчал.

– Где? – спросил Дроботун.

– А вот трещина. Выходит, не успели построить дом, а он уже треснул.

Мы не сразу поняли, в чем дело, а когда поняли, Дроботун переглянулся с санинспектором, и оба они снисходительно улыбнулись.

– Это не трещина, – мрачно сказал я. – Это осадочный шов.

Парень смутился, покраснел, но сказал очень строго:

– Проверим. Покажете потом проект.

Я понял, что хлопот с ним не оберешься.

Так оно и получилось. Пока мы ходили по первой секции, где было, в общем, все в порядке, студент куда-то сбежал. Мы ходили втроем. Дроботун рассеянно тыкал пальцем в стены, смотрел окна, двери. В одной квартире он показал мне на мокрый пол.

– Надо было раньше поливать, – хмуро сказал Дроботун, – чтоб успел хоть немножко высохнуть.

Это была работа Писателя. Попался бы он мне сейчас на глаза, я из него душу бы вытряс.

Санинспектор занимался своими делами: смотрел кухни, ванные, уборные, дергал ручки спускных бачков. Полы и двери его не интересовали.

Мы обошли все этажи, и я предложил председателю и санинспектору посмотреть вторую секцию. Предложил я это просто для очистки совести, наверняка знал, что они откажутся.

– Чего там смотреть? – сказал Дроботун. – Все ясно. Где акт?

Я вынул акт, сложенный вчетверо, из кармана. Я уже думал, что сейчас все кончится, и обрадовался. Если уж я не могу делать все как полагается, так пускай хоть будет меньше возни.

В это время открылась дверь, в комнату, где мы находились, вошел студент, мокрый с ног до головы, в ботинках и брюках, облепленных грязью.

– Опять дождик пошел? – глядя на студента, насмешливо спросил Дроботун.

– Я был во второй секции, – отдышавшись, сказал студент.

– Ну и что?

– Ничего. Все плохо. Дом принимать нельзя.

– Так уж и нельзя? – переспросил Дроботун.

– Нельзя, – уверенно сказал студент. – Я акт не подпишу.

– Подпишешь, – сказал Дроботун.

– Да вы пойдите посмотрите, что там творится.

Дроботун посмотрел на свои ботинки, потом на санинспектора.

– Придется идти, – сказал санинспектор, хотя тоже был недоволен этим.

Мы вышли на улицу. Вдоль стены от первого подъезда ко второму были положены кирпичи, но расстояние между ними было слишком велико. Дроботуну сохранить ботинки не удастся, это было понятно сразу. Студент, которому терять было уже нечего, уверенно плыл впереди.

Ничего страшного во второй секции не было – обычная наша работа. Кое-где двери не закрывались.

– Вот, – сказал студент, – двери не закрываются.

– Сырость. Поэтому не закрываются, – пояснил Дроботун.

– Если бы одна дверь… – сказал студент.

– Сырость на все двери действует сразу, – заметил санинспектор. Ему-то уж до дверей было меньше всех дела. Он думал, наверное, о химчистке, в которой после двух часов будет такая очередь, что не достоишься.

– А теперь поднимемся выше, – сказал студент. Он говорил уже так уверенно, словно был самым большим нашим начальником. Он пошел впереди, перепрыгивая через ступени, мы не спеша плелись следом.

– Карьерист, – глядя студенту в спину, тихо сказал Дроботун. – Такой молодой, а уже выслуживается.

– Смолоду не выслужишься, потом поздно будет, – деловито заметил инспектор.

Студент вывел нас на балкон четвертого этажа и толкнул сильно балконную решетку. Она оторвалась от бокового крепления и закачалась. Это была та самая решетка, которую варил Дерюшев.

– Вот видите, – сказал студент торжествующе и посмотрел на Дроботуна. Тот нахмурился.

– Это уже непорядок, – сказал он. – А вдруг кто свалится? Подсудное дело. Пускай сегодня же приварят.

– Потом подпишем акт, – добавил студент.

– Акт подпишем сейчас, – сказал Дроботун. – Решетку он приварит.

– А двери? А окна? – сказал студент.

– Это ерунда, – сказал Дроботун. – Подсохнет – и все будет нормально. Ты уж хочешь, чтоб вообще все было без придирок. А сроки у него какие?

– Сроки, – сказал студент. – Все гонят, лишь бы сдать дом, а потом сразу же в капитальный ремонт. Раньше дома строили вон как. По пятьсот лет стоят.

– Раньше на яичном желтке строили, – заметил Дроботун. – А теперь мы яичницу сами есть любим.

Разговор принимал отвлеченный характер. Я стоял в стороне, как будто меня это все не касалось. Я был зол на Дроботуна. Ему до этого дома нет никакого дела, важно поскорее отделаться и сообщить начальству, что все в порядке. Я так разозлился, что мне было уже наплевать на все, что будет потом. В конце концов, и с семьей можно уехать в Сибирь. Поэтому, когда Дроботун предложил мне подписать акт, я отказался.