Созвездие Стрельца - Анна Берсенева

Тамарины родители не были диссидентами, и богемной их жизнь назвать было невозможно: папа был полностью погружен в работу и терпеть не мог пустой траты времени, даже дружеских посиделок старался избегать. Но о том, что в любой организации под видом обычных сотрудников работают гэбэшники, Тамара, конечно, знала. И Солженицына прочитала еще в школе, и Шаламова, и никакого расположения к товарищам в штатском после этого не испытывала. Но и страха не испытывала тоже: все-таки времена теперь не те, когда могли посадить случайного человека, назначив его японским шпионом, теперь для этого надо хотя бы «Хронику текущих событий» распространять. А она – ну что она? Обычный редактор в обычном журнале, трепетать перед гэбистом ей не из-за чего.

– Тамарочка! – Каблуков широко улыбнулся. – Ну какая вам может быть командировка?

Он смотрел на нее так снисходительно, как смотрел бы на трехлетнего ребенка, который вздумал поучаствовать в соревнованиях по прыжкам с трамплина.

– Обыкновенная, – пожала плечами Тамара. – Эжен Пуаре написал новую повесть. Хочет, чтобы она была переведена наилучшим образом. Для этого ему необходимо побеседовать с теми, кто будет этим заниматься. А я…

– А вы редактировали перевод его предыдущей повести, – перебил Каблуков. – Это мне известно. Собственно, я вашу кандидатуру и утвердил.

– В каком смысле утвердили? – не поняла она.

– В прямом, – усмехнулся Каблуков. – А вы думали, к вам эта повесть просто так попала, из самотека? Она и в журнал-то не просто так попала, а уж тем более к вам. Ваша кандидатура показалась мне достойной, и я утвердил вас в качестве редактора перевода.

Сообщение не слишком приятное, но не ошеломляющее.

– В таком случае, – сказала Тамара, – логично, чтобы и вторую повесть Пуаре редактировала тоже я.

– Логично. – Взгляд, который бросил на нее Каблуков, показался ей цепким, изучающим и несколько удивленным. Но она не успела в этом разобраться, потому что он сразу же улыбнулся все той же широкой снисходительной улыбкой и сказал: – Считайте, мое согласие на это у вас в кармане.

– А командировку тоже вы подпишете? – спросила Тамара.

– А командировку не подпишет никто, – не снимая с лица улыбку, ответил Каблуков.

– Почему?

– Потому что вам еще рано выезжать в капстрану. – Улыбка наконец исчезла. – И вот что я вам скажу, Тамара. Девушка вы, конечно, с характером. И с умом, и с образованием, уж молчу о внешности, она вне всяких похвал. Но амбиции вам стоит поумерить. Это просто в порядке дружеского совета. Чтобы зря вам потом не расстраиваться. Ну-ну, – проговорил он, заметив, видимо, как изменилось ее лицо. – Переживать не надо. Если правильно себя поведете, посмотрите и Париж, и Венецию с Флоренцией. У вас ведь второй язык итальянский, правильно? Потихоньку, помаленьку, со временем… – И, заметив, что она хочет что-то сказать, добавил уже совсем другим, жестким тоном: – Папа-художник и мама-врач – не то родство, с которым можно на многое рассчитывать. А кроме них, за вами никого нет. Так что редактируйте французов и радуйтесь…

«…что мы вам это позволяем», – читалось в его бесцветных глазах.

Что она могла на это сказать? Разве что проститься с невозмутимым видом.

Глава 15

До конца рабочего дня – к счастью, короткого перед майскими праздниками – Тамара не могла прийти в себя. Она действительно была «с характером», и Каблуков не потряс ее своим резким тоном. Но смысл того, что он сказал!.. Ей казалось, на ее будущее плеснули черной краской.

Она пыталась ухватиться за хвостики слов, произнесенных Каблуковым, найти в них хоть что-то обнадеживающее, но это ей не удавалось.

Что должно было ее обнадеживать? Что когда-нибудь ее выпустят взглянуть на Париж, и то в том случае, если она «правильно себя поведет»? Что это значит, интересно? Что она должна будет сделаться стукачкой? Или отдаться Каблукову на столе в кабинете главреда? Или просто научиться мелко льстить начальству и ходить по головам коллег? Все это казалось ей действиями одного порядка, и ни одно из этих действий не то что не привлекало ее – они вызывали у нее отвращение все вместе и каждое по отдельности. И ни одно из них не вело ни к чему более захватывающему, чем взгляд на Францию одним глазком много лет спустя… Да ведь не во Франции дело! Увидит она ее когда-нибудь, наверное. Но разве отмеренного кем-то удовольствия ей нужно от своей единственной жизни?

– Тамаркинс, ты что сегодня как в воду опущенная? – спросила Маргарита Константиновна, редактор английской литературы. – Кавалер опаздывает?

Марго имела в виду очередного Тамариного поклонника, Витю Ольшевского. Он называл себя поэтом, но лучше переводил стихи с китайского, чем писал сам, а еще лучше выглядел – высокий, статный, с яркими черными глазами. Витя в самом деле должен был зайти за Тамарой к концу рабочего дня, но она про него сегодня ни разу и не вспомнила.

– Не переживай, идет уже, – сообщила Марго; она сидела за столом у окна.

Витя явился с трогательным букетиком ландышей и пригласил Тамару в ЦДЛ. Его в свою очередь пригласил туда инязовский преподаватель, праздновавший выход своей книги – он переводил прозу династии Цинь. Династия Цинь, ЦДЛ, Витя – все это интересовало сейчас Тамару примерно одинаково, то есть не интересовало совсем. Но она никогда не позволяла унынию овладевать собою и не собиралась позволять этого впредь. Да и домой идти не хотелось: мама была проницательнее, чем Марго, и сразу поняла бы, что у дочки что-то случилось.

Витина фамилия была в списке приглашенных, напротив нее значилась цифра «два», и он гордился тем, что может не только сам пройти в сокровенный Дубовый зал, но и провести туда девушку. Возможно, его разочаровало, что Тамара не испытывает по этому поводу видимого восторга, но он был воспитанный молодой человек и никак не дал ей этого понять.

Дубовый зал ресторана ЦДЛ, конечно, должен был вызывать восторг и восхищение. Темные панели с резьбой на стенах и лестнице, ведущей на второй этаж, окна в два света, массивные столы, накрытые ослепительно-белыми скатертями… Вообще-то Тамаре Дубовый зал нравился: очень уж он отличался от любого зала, в котором она могла бы оказаться не на концерте или спектакле, а просто за ужином. Даже сегодня, стоило ей войти сюда, настроение у нее стало получше.

Но ровно до той минуты, когда они с Витей подошли к накрытому на пятнадцать персон банкетному столу. Большинство гостей были уже на местах, и – здравствуйте! – одним из них оказался Каблуков. Тамара едва удержалась от того, чтобы развернуться и уйти; но удержалась, конечно. Она кивнула Каблукову. Он усмехнулся. Оскорбительная снисходительность – к ее настроению, к ее спутнику, ко всему, что она являла собою, – явственно читалась в этой усмешке. И ничего с этим не сделаешь, ничего и никогда! Никакого значения не имеет ни ум ее, ни знания, ни способности – все равно он всегда будет относиться к ней как к мелкой сошке, все равно всегда будет чувствовать свое над ней превосходство, и все это лишь потому, что за ним стоит организация настолько же могущественная, насколько и отвратительная, а за ней – только хрупкая красота папиной керамики… Несправедливость жизни впервые предстала перед Тамарой во всей своей неотвратимости.