Любопытная - Жозефен Пеладан

– Настало время стрелять!

– Я позову жандармов! – закричал сводник, не решавшийся покинуть укрытия.

– Поторопись, негодяй! Сообщи жандармам, что ты пытался убить графа Ладисласа Нороски, советника русского посольства.

Небо́ расстегнул сюртук – к белому лацкану жилета была приколота лента «Черного орла».

– Ступайте, господа, – сказал сводник, испугавшись, что какой-нибудь влиятельный господин велит ему закрыть притон. – Ваша взяла.

– Прежде зажги лампы – магниевые спички дороги. Принеси одежду для Клоди и расписку о возврате долга. Сколько вы должны?

– Четыре сотни франков, но у меня в чулке – два луидора, – она протянула ему запачканные кровью монеты.

– Оставьте их себе и зажгите свет.

Через мгновение хозяин притона дал расписку в получении денег. Небо́ свернул четыре банкноты, вложил их в дуло револьвера и протянул хозяину.

Хозяин бросил на диван одежду для девушки.

– Пусть все покинут коридор!

Отодвинув диван и переступив через лежавших на полу псов, они очутились у запертой входной двери. В эту минуту к ним подбежала Ирма, протягивая ключ.

– Бежим с нами! – сказал ей Небо́.

– Вы станете меня содержать?

– Мы поможем вам найти работу.

– Я отвыкла работать – не пройдет и месяца, как я вернусь сюда. Для чего же уходить? – произнеся эти слова, она заперла за ними дверь.

– Куда вас теперь везти, Клоди?

– Я в вашем распоряжении – вы купили меня.

– Мы выкупили вас, Клоди. Выкуп пленника – доброе деяние.

– Стало быть, вы меня спасли… Стало быть, вы – святые!

– Это самое прекрасное слово, которое может услышать человек, и самый почетный титул, которого он может удостоиться. Не так ли, Поль?

– У меня есть сестра – порядочная женщина. Она работает и обещала принять меня, если я отважусь исправиться. Она живет в доме номер 56 по авеню Дорлеан.

– Мы отвезем вас к ней.

Они ехали молча, каждый размышлял об увиденном. Поль по-прежнему не могла поверить в реальность бесчестья, Небо́ негодовал от мысли о столь обыденном зле под защитой закона, Клоди спасение казалось чудом.

– Видите освещенную мансарду? – она громко позвала.

– Это я, Клоди, твоя сестра! – закричала она, увидев, как открылось маленькое окошко.

Поль подала ей одежду, полученную от сводника.

– Сохраните это платье в знак того, что никогда не вернетесь к прежней жизни.

– Это ты! – воскликнула сестра, целуя печальную блудницу. – Ты выбралась, навсегда выбралась из…

Не желая произносить слова, рабочая показала рукой в сторону улицы Вуаверт.

– Меня выкупили эти господа, – объяснила Клоди.

Сестра сурово посмотрела на нее:

– Принадлежать одному – не лучше, чем каждому. Стало быть, ты не сдержала обещания и не раскаялась?

– Она свободна – вы отведете ее туда, где ее она смоет позор со своей души, – Поль жестом указала в сторону церкви Сен-Пьер и, взяв Небо́ под руку, оставила двух женщин одних.

– Милый философ, мне становится все больнее видеть бесчестья жизни. Но отчего вы сами утратили свое обычное добродушное высокомерие и прокляли увиденное?

– Мне следовало бы скрыть от вас горечь открытия, дождавшись минуты, когда естественное течение моего горького познания преподнесет мне последний урок, смешав вожделение и насилие. Но пусть лучше ваше воображение будет сковано страхом, чем охвачено вихрем заблуждения.

Нетвердым вначале голосом, подбирая слова, он рассказал ей об извращенной любви и злодеяниях маршала де Рэ124. Разум Поль, замерший перед творениями дьявола, пронзил адский свет. Вскрикнув, она судорожно сжала руку своего спутника, словно опасность была реальной.

Перед ними возвышалось каменное изваяние льва Бартольди.

– Скверное место для остановки, господа, – сказал кучер. – По пяти бульварам несется ветер.

– Я заплачу за хлопоты – на площадь Камброна!

– Отчего государство терпит дома удовольствий? – спросила Поль, когда фиакр тронулся с места.

– Оно находит разрешенную проституцию полезной для общества.

– Боже праведный, в чем же заключается ее польза?

– Она служит сыновьям Прюдома. Бог побеспокоился о том, чтобы прелюбодеяние стало чревато болезнями, но Прюдомы гордятся своим умением обходить этот закон – как и тот, который они издают ежедневно. Они преследуют всякую несчастную, торгующую своим телом – не ради ее спасения, но с тем, чтобы регулярно направлять ее к врачам – это позволяет Прюдомам предаваться разврату, не тревожась о здоровье. Подчинившись этому правилу, проститутка из преступницы превращается в общественно значимую фигуру. Но не дай Бог ей вздумается замарать своими шагами мостовую перед домами буржуа – Прюдомы желают продажных женщин, но как можно далее от семейного очага. Предаваясь всем порокам, эти прирожденные трусы желают быть уверенными в том, что не подвергаются никакой опасности. Эта мнимая – или реальная, не все ли равно – безопасность робких делает смельчаками, любовь же – или акт любви – превращает в обыденное и безобразное действо, низведенное нынешним поколением до удовлетворения физической потребности. Вы видели, как государство намеренно лишает женщину возможности вернуться к честной жизни – я скажу вам нечто большее. В демократическом французском законодательстве есть необычайная статья: «Ни один гражданин Франции в возрасте от пятнадцати до двадцати пяти – то есть на протяжении десяти лет – не имеет права жениться. Он должен посещать публичный дом. Богатые граждане составляют исключение».

– Подобной статьи не может быть в законодательстве!

– Мужчина-француз служит в армии три года. Женившись молодым и зарабатывая трудом, на время призыва он должен будет обречь жену и детей на голодную смерть – это означает, что француз не может жениться до того, как будет призван в солдаты. Добавьте к этому запрет на создание семьи во время службы, и увидите, что двадцатичетырехлетнему французу, без гроша в кармане, без положения в обществе, занятому ремеслом, потребуется год, чтобы вернуться в общество! Повторяю – во Франции лишь богатый может жениться, не достигнув двадцати пяти лет.

– Неужели люди столь неразумны?

– Бесконечно неразумны – как и бесконечно несчастны. Свобода, которой довольствуется народ, представляется мне тиранией, не знающей исключений. Француз считает себя свободным тогда, когда его свобода равна свободе соседа, даже если последний находится в одной клетке с кардиналом Ла Балю125.

– Сколь же велико человеческое невежество!

– Невежество невозможно выразить словами. С незапамятных времен в обществе существует минотавр – его называют то «волей Его Величества», то «волей народа». В действительности же речь идет о соображениях государства – несуществующего Молоха, более грозного, чем бронзовый колосс, в огне которого одновременно горели сотни жертв. Поборы феодалов, тирания монархов, дерзость аристократов, называющих мадемуазель замужних женщин и матерей семейств – все самовластия прошлого по-прежнему сокрыты под зеленым козырьком государства и в папках нотариусов, в люстриновом же рукаве прячется рука деспота. Никогда ни папа, ни император не заставлял Энгра126 ждать четыре часа кряду в министерском коридоре – он опозорился бы перед всем миром. Приказчик, позволивший себе эту дерзость, за неимением имени, зовется администрацией. Разумеется, причислить к лику святых Торквемаду127 или Людовика XIV способен лишь Монсабре128, но разумный негодяй причинит меньше вреда, чем глупец – он принесет пользу там, где это отвечает его планам. Глупец же, как и дьявол, по природе своей способен лишь на зло.

Отпустив фиакр, они шли пешком по бульвару Гренель под взглядами подозрительного вида прохожих и неусыпным вниманием стражей порядка, не любящих, когда господа прогуливаются в скверных кварталах. Близилась полночь, и их едва не сбила с ног мрачная толпа полупьяных солдат, спешивших возвратиться в казарму.

Небо́ остановился перед трехэтажным домом – казалось, за матовыми стеклами окон первого этажа горел свет. Он толкнул ногой решетчатую дверь – нависавшие над ней огромные золотые цифры словно сулили нечто дурное.

Из обшитого зеркалами зала с люстрами на потолке вырвался спертый воздух. За армейской униформой всех видов пестрели фигуры женщин в сорочках, пьяный громкоголосый мужчина грубым движением задержал их на пороге.

– Прогоните чужих за дверь! – закричал кто-то.

Небо́ провел Поль за столик – казалось, он не слышал окрика.

Покачивая бедрами, проститутка в задранной сорочке и оголенным животом, прижалась к Поль, отстранившей ее движением руки.

Подумав, что перед ними были всего-навсего разборчивые клиенты, проститутки стали подходить друг за другом. Их одинаковые, бесстыдные и уродливые движения заставляли Поль кусать платок, чтобы не закричать от отвращения.

Когда Небо́, стараясь говорить мягким тоном, отклонял приставания одной из девушек, та отправлялась к другим клиентам со словами досады.