Шесть записок о быстротечной жизни - Шэнь Фу

Как-то некий торговец солью, по имени Чэн Сюй-гу, позвал меня на прогулку и устроил угощение. Были поданы маньтоу[156] с мясом. Молодой послушник не отрываясь смотрел на них, и мы дали ему четыре штуки. Когда собрались уходить, решили вознаградить тамошнего монаха двумя заморскими серебряными таэлями[157]. Горный отшельник, не разумея их назначения, денег не принял. Мы сказали ему, что за одну такую монету можно выменять более семисот бронзовых зеленых грошей. Но поблизости не было меняльной лавки, и он вновь отказался. Мы скинулись и набрали ему мелочью шестьсот монет, и монах с благодарностью принял подношение.

Как-то я пригласил друзей вновь посетить эти места. И вот, захватив короб со снедью, мы отправились. Нас встретил знакомый мне монах. Укоряя меня, он сказал:

— Уж не знаю, что в прошлый раз съел у вас послушник, только у него разболелся живот. Не вздумайте опять его угощать.

Я понял, что брюхо, привыкшее к листьям гороха и траве, не принимает мясного. О происшедшем я весьма сожалел. Я сказал друзьям:

— Чтобы стать монахом, надо жить вот в таком глухом углу и всю жизнь ничего не видеть и не слышать, может быть, тогда укрепишь в себе изначально-истинную природу и обретешь покой в мыслях. Если же удалиться на Тигровый холм, что на моей родине, по целым дням глазеть на кокетливых отроков и размалеванных певичек, слушать песни под струны и цевницу, вбирать ароматы изысканных закусок и хорошего вина, вряд ли твое тело уподобится иссохшему дереву, а сердце — мертвому пеплу!

В тридцати ли от Цзиси была деревня под названием Поселение человеколюбцев. Раз в двенадцать лет в деревне устраивали праздник цветов и плодов, причем каждый участник выставлял свои вазоны с цветами. Мое пребывание в Цзиси как раз совпало с праздником, и я загорелся желанием пойти в деревню, но, на беду, не оказалось ни паланкина, ни коня. Тогда я велел нарубить бамбука, сделать шесты и к ним привязать стул — так получилось подобие носилок. Нанятые носильщики подняли шесты на плечи, и мы тронулись в путь. Один из моих сослуживцев, по имени Сюй Цэ-тин, отправился со мной, и всякий, кому случилось попасться нам на пути, смеялся, дивясь необычному зрелищу. Пришли на место, в деревне оказался храм, но не знаю, в честь какого божества его воздвигли. Перед храмом на открытой площадке сколотили для представлений высокий помост, его разрисованные перила и квадратные стойки поражали грандиозностью и ослепительно блестели, но, подойдя ближе, я разглядел, что это — разрисованная и скрученная в трубу бумага, поверх крытая лаком. Вдруг раздались удары гонга и показались люди: четверо несли две свечи, огромные, словно колонны, а восемь других тащили на палке здоровенного, как вол, борова. Двенадцать лет всем миром его откармливали и вот сейчас закололи в честь божества[158]. Цэ-тин рассмеялся и сказал:

— Свинье повезло с долголетием, но, видно, и зубы у бога остры. Будь я божеством, не сумел бы насладиться подношением.

Я ответил:

— Но это так хорошо показывает их нелепую веру.

Мы вошли в храм. Галереи и двор были заставлены вазонами с цветами и деревьями; здесь не было растений с подрезанными ветвями или обломанными коленцами, вся прелесть деревьев была в серебристой блеклости причудливых ветвей — большей частью это были сосны с Желтой горы. Началось представление, народ повалил валом, и мы поспешили уйти.

Не прошло и двух лет, как я повздорил со своими сослуживцами, как говорится, «взмахнул длинными рукавами»[159] и воротился домой.

Со времени службы в Цзиси мне нестерпимо было видеть всю убогость и презренность моего положения в сутолоке казенной жизни, и я решил сменить ученые занятия конфуцианца на торговое дело. У меня был дядя по имени Юань Вань-цзю, муж сестры отца, в Паньси, в местечке Сяньжэньтан, он занимался виноделием. Вместе с неким Ши Синь-чэном я затеял дело на паях — мы продавали вино Юаня за море. Но не прошло и года, как на Тайване разразился мятеж Линь Шуан-вэня[160], сообщение морем прервалось, у нас скопилось много товара, и мы понесли убыток. Я оставил торговое дело, решив «уподобиться Фын Фу»[161]. Четыре года я прослужил в Цзянбэе[162] и за все время не совершил ни одного приятного путешествия, о котором стоило бы написать.

Поселившись в Сяошуанлоу, мы довольствовались пищей святых отшельников. Муж моей двоюродной сестры, по имени Сю-фын, как раз вернулся из Восточного Гуандуна[163]. Видя, что я не у дел, он с великой горячностью воскликнул:

— Вы ждете жалованья, чтоб было чем растопить очаг, а на огонь ставите то, что заработаете кистью. Вижу, нет у вас дальней сметы. Почему бы вам не поехать со мной в Линнань[164]? Ведь непременно будем при выгоде, во всяком случае, как говорится, «все ж более мушиной головы».

Юнь принялась уговаривать меня:

— Воспользуйся случаем, пока твои родители в полном здравии и ты в расцвете лет. Ведь говорят: продай хворост, рассчитай на рис — будешь жить в довольстве; лучше один раз потрудиться, чтобы потом не ведать забот.

Вскоре я и мои товарищи по торговому делу сложили свои средства и составили общий капитал нашего предприятия, Юнь ко всему прочему приготовила для меня вышивки, я взял еще сучжоуское вино, «пьяных крабов» — ничего этого нет в Линнани; затем известил отца о своем намерении и на десятый день Малой весны[165] отбыл вместе с Сю-фыном.

Мы вышли из Дунба и поплыли в Уху[166]. Я впервые видел Янцзы и был переполнен радостью и воодушевлением. Каждый вечер, когда мы причаливали к берегу, я устраивался на носу лодки и выпивал немного вина. Однажды я увидел, как рыбаки тянут сеть; она была в ширину и длину не более трех чи, притом с широкими, в четыре вершка, ячейками. Я рассмеялся и сказал:

— Хотя в наставлении мудреца и сказано: «При ловле не бери частую сеть»[167], — но разве что-нибудь выловишь этим малым покрывалом с большими прорехами?

Сю-фын пояснил:

— Эта сеть предназначена для ловли леща.

Рыбаки, ухватившись за длинные веревки, то погружали ее, то вытаскивали. Но немного погодя они вдруг резко выдернули сеть из воды — в ней трепыхался лещ, застрявший жабрами в ячейках. Я вздохнул и сказал:

— Поистине, не исчислить, сколько можно узнать, увидев все своими глазами.

Однажды мы плыли мимо горы, одиноко возвышавшейся на самой середине реки, так что со всех сторон ее омывала вода. Сю-фын сказал мне, что это Гора-сирота.

Сквозь заиндевевший лес изредка проглядывали разбросанные строения и храмы, мы шли при попутном ветре и не могли остановиться, чтобы их осмотреть. Наконец, подошли к Беседке тэнского князя. Здесь я лонял, что нельзя принимать на веру утверждение Ван Бо, высказанное им во вступлении к оде «Беседка тэнского князя»[168], будто казенное училище Павильон почитания классиков в Сучжоу находилось подле Сюймын-ских ворот у Большой пристани.

Подле Беседки тэнского князя мы пересели на сампан — лодку с высокой кормой и сильно задранным носом — и отплыли в Ганьгуань. Из Ганьгуаня отправились в Наньань, там мы снова высадились на берег. Как раз был день моего рождения, и Сю-фын в знак пожелания долголетия приготовил мне длинную лапшу[169].

На следующий день мы миновали хребет Даюйлин. На самой вершине хребта стояла беседка, на которой была надпись: «Подыми голову — солнце ближе». Вершина горы разламывалась надвое, обе стороны среза были отвесны, точно стены, между ними, словно в каменном переулке, пролегала тропа. У входа на тропу были высечены еще две надписи: «Здесь потоки стремительны, отступи мужественно» и «Остановись, не иди дальше». На самой вершине хребта стоял храм военачальника, что носил фамилию Мэй[170] — Дикая слива, не знаю, при какой династии жил этот полководец. Что ж до сливы, то в округе не нашлось ни одного сливового деревца. Возможно ли, чтобы название известной горы — Сливовый хребет — пошло от фамилии этого полководца?

В подарок друзьям я вез в вазоне деревце мэйхуа, оно уже отцвело, листья его пожелтели. И то сказать, ведь был канун месяца ла — двенадцатой луны.

Когда мы миновали хребет и вышли из ущелья, взору нашему открылся необычный пейзаж. К западу от хребта лежала гора, в ней виднелась расселина, вся прозрачная, я уже забыл ее название. Сопровождавшие нас носильщики сказали:

— В той пещере ложе бессмертного небожителя.

Но так как мы спешили, мне не удалось побродить в тех местах, о чем я очень сожалею.

В Наньсюне мы наняли старую «ладью-дракон». Проплыли мимо городка Фошань, где видели выставленные рядами у стен домов цветочные горшки. Цветы были только трех оттенков — ярко-красного, розового и белого, листья как у падуба, а цветы — похожи на пион. Оказалось, это камелии.