Эльдар Рязанов - Евгений Игоревич Новицкий

них сама книга разочаровывает. Во всяком случае, так произошло со мной. Правда, между Пушкиным и Дуровой я прочитал статьи Венгерова и Вересаева (в книге „Спутники Пушкина“). В них описано, как вызвавшая большой интерес в Петербурге в свой первый приезд, после выхода из печати ее воспоминаний, Н. А. Дурова в дальнейшем разочаровала всех — она оказалась неумна, примитивна, назойлива, неправдива. От нее старались отделаться, никуда не приглашали, ее новые сочинения разочаровывали. Конец жизни ее был печален. Она одиноко доживала свой век в Елабуге, носила и старухой мужское платье, курила трубку; когда выходила на улицу, ее дразнили мальчишки и бросали ей вслед разную дрянь. В героини лихой, мажорной гусарской комедии реальная Дурова явно не годилась. Мне не оставалось иного, как встать на путь вымысла, ибо даже в начале работы я понимал, что новизна и оригинальность пьесы, если она мне удастся, будет не в соответствии ее фабулы фактам, а в душевном настрое, внутреннем задоре, сюжетном озорстве и романтическом темпераменте.

Именно поэтому я и решил писать пьесу стихами. В ранней юности я мечтал стать поэтом и с той поры продолжал писать стихи, как говорится, „для себя“. И хотя меня немного пугал масштаб работы, но основами версификации я владел. Впрочем, неверно изображать это как своего рода рациональное решение. Еще не написав ни одной строчки текста, я уже не представлял мою пьесу иначе как стихотворной.

Поверит ли мне кто-нибудь, если я признаюсь, что не имел терпения дочитать до конца „Записки кавалерист-девицы“ Надежды Дуровой? Да что там — дочитать: перелистал несколько страниц и бросил. И уже после того, как „Давным-давно“ много лет шла на сцене в десятках театров страны, я иногда вдруг угрызался и говорил себе, что надо все же эту книгу прочесть. Но снова не находил охоты и терпения. Если учесть мою жадность ко всяким воспоминаниям, то в этом одном оценка книги. Но, может, именно здесь и главный секрет удачи: я не был связан в сочинении пьесы ничем, кроме влюбленности в эпоху — в Дениса Давыдова, Бурцева, Лунина, Фигнера, Николая Ростова… Но я заимствовал только общие линии судеб и подробности быта и нравов, а все характеры выдумал. То есть сделал именно то, что сделал и Ростан в „Сирано“».

Все это звучит вполне убедительно, однако Эльдар Рязанов считал, что Гладков вовсе не был причастен к написанию пьесы «Давным-давно». У режиссера были веские основания так думать, хотя до того, как он загорелся идеей данной экранизации, ничего подобного ему и в голову не могло прийти. Первую искру сомнения заронил в Рязанова один из его мосфильмовских «начальников» и одновременно хороший друг, которому суждено будет сыграть судьбоносную роль в творческой биографии нашего героя (об этом мы расскажем в самом начале следующей части книги).

В общем, с идеей кинопостановки по гладковской пьесе Рязанов пришел к директору творческого объединения Юрию Шевкуненко: «…и он сказал: надо брать доработчика. Ведь пьеса — не кино, в кино нужны сцены на натуре, их надо дописывать. А дописать Гладков не сможет. „Как! — удивляюсь. — Ведь он же написал потрясающую пьесу в стихах!“ — „А ее не Гладков написал“. И рассказал, что когда в 1942-м во время эвакуации театра Красной армии в Свердловске состоялась премьера этой пьесы, он был там актером. В пьесе надо было что-то поправить, дописать диалоги в стихах, и Гладкова просили это сделать, — он каждый раз исчезал. Все поняли, что он и не может: пьесу писал не он. Я не поверил. Пошел знакомиться с Гладковым. Очаровательный человек, заядлый книжник, бедно живущий, на коленях брюк — пузыри. Он идею одобрил, обещал через полмесяца принести сценарий. И… исчез. Начинаю его искать. И узнаю, что весной 1940 года в Ленинской библиотеке заметили, что исчезают книги. Стали следить и увидели, как Гладков запихивал за ремень брюк редкую книжку. Гладков отсидел в тюрьме, а вышел весной 41-го года уже с пьесой „Давным-давно“».

Рязанов с восторгом вспоминал об одноименном спектакле, так поразившем его в юные годы, однако саму пьесу прочел, лишь когда вознамерился ставить по ней фильм. «Бумажный» вариант «Давным-давно» привел Эльдара в неменьший восторг и только укрепил в нем желание экранизировать эту вещь.

Режиссер буквально упивался непринужденностью и доступностью гладковской версификации, заранее потирая руки в предвкушении того дня, когда с экрана под его чутким руководством зазвучат такие, например, строки:

Шура

А если, например…

Ржевский

Что скажете, корнет?

Шура

Коль не понравитесь, поручик, вы кузине?..

Ржевский

Вы зелены, корнет. Гусары не разини,

В любви им неизвестно слово «нет».

И коль решусь войти в ворота ада,

Подругой стать любая будет рада.

Рязанову, несомненно, казалась привлекательной и гладковская рифмовка — на первый взгляд крайне простая, но вместе с тем довольно изящная и подчас каламбурная.

Шура

…Вам, усачам, в любви и карты в руки!

Ржевский

Отныне я беру, корнет, вас на поруки…

Или:

Шура

Что из книг

Вам нравится? Вот, например, «Кларисса»?

Романам прочим, правда, не чета?

Ржевский

Как?.. Извините! Право, не читал!

Все приведенные строки взяты из самого начала пьесы — в фильме они, соответственно, звучат в первые десять минут его продолжительности.

Открывается же фильм следующим диалогом:

Азаров

Опять одна! Опять верхом!

Хоть не считаю я грехом

Любовь к прогулкам, но, к примеру,

Скажу: пора иметь бы меру!

Ребячиться уже не след! Тебе теперь семнадцать лет!

Шура

Но все-таки не сто семнадцать.

Ах, дядя, не читай нотаций!

Это уже наполовину Рязанов — он вынужден был самостоятельно дорабатывать гладковский текст и проделал это очень органично: швы не видны нигде.

В глазах Рязанова как кинорежиссера пьеса «Давным-давно» имела только один недостаток — была стопроцентно театральным произведением. Чтобы она стала пригодна к экранизации, ее следовало радикально сократить, но это еще полбеды. Главное, что ее в обязательном порядке требовалось дополнить несколькими небольшими сценами.

«Давным-давно» состоит из четырех действий. Между каждым действием, как водится, проходит некоторое время и кое-какие важные события в жизни героев остаются, говоря кинематографическим языком, «за кадром» — эти-то лакуны и предстояло заполнить Рязанову. Конечно, с помощью автора пьесы — другого варианта Эльдар изначально не