Эльдар Рязанов - Евгений Игоревич Новицкий

После «Человека ниоткуда» Белов ненадолго появится и в «Гусарской балладе», и в «Дайте жалобную книгу», и в «Стариках-разбойниках».

А на роль Чудака в конце концов был найден беспроигрышный исполнитель — кинодебютант Сергей Юрский, 24-летний актер ленинградского Большого драматического театра имени Горького. В нем счастливо сочеталось все то, что было необходимо для данной роли: эксцентрика и искренность, комизм и динамичность, отличная спортивная форма и выразительный голос.

«Сначала я подумал, что Рязанов, очевидно, заметил меня в театре, — вспоминал впоследствии Юрский. — Но оказалось, что он меня ни в одном спектакле не видел. Только слышал про меня, что, мол, есть такой артист, который умеет хорошо двигаться, танцевать и даже на руках ходить. <…>

Я приехал в Москву на пробу, прочитал сценарий, и он очень мне понравился. Но, побывав на студии, я понял, что был лишь одной из многочисленных кандидатур. До меня Рязанов перепробовал уже десятка три актеров, в том числе и Олега Попова. Когда дело дошло до меня, силы и терпение режиссера уже были на исходе.

Наше знакомство состоялось в большой гримерной „Мосфильма“, где мне, человеку, любящему клоунаду, пытались придать такой клоунский вид, что я стал бурно возражать, мне показалось, что все это слишком — уж такие громадные ботинки, уж такая голова „рыжего“… И я, начинающий киноактер, еще не имеющий прав на возражения, вступил в спор с известным режиссером. И тут, в этом первом споре, я почувствовал главное ценное для меня качество Рязанова. Я ощутил в нем человека внутренне очень подвижного, не создателя незыблемых схем и теоретических конструкций (есть прекрасные режиссеры именно этого плана), а режиссера, очень четко ощущающего, так сказать, непосредственный момент.

В этом нашем первом споре он вначале очень резко возражал: „Будет именно так, а не иначе!“ Я, пытаясь убедить, что костюм не тот, начал показывать какие-то куски роли. Эльдар смотрел непроницаемо. Потом в один прекрасный миг что-то, видимо, получилось, он расхохотался и сказал: „Пусть так, пусть так!“ <…>

Рязанов — прекрасный зритель, умеющий смеяться. Причем смех у Рязанова всегда точный: пока не смешно, рассмешить его невозможно. Зато смех Рязанова — это сигнал: „Да, мы на верном пути“».

Что касается Поражаева, то Яковлев, пожалуй, был прав — образ антрополога практически служебный. Наряду с Чудаком наиболее выигрышной являлась роль, обозначенная в титрах как «Крохалев и ему подобные». Это четыре отрицательных персонажа, каждого из коих прекрасно сыграл Анатолий Папанов, для которого «Человек ниоткуда» тоже стал дебютом в кинематографе.

В свое время Папанов, как мы помним, пробовался в «Карнавальную ночь» на Огурцова. «Что он творил на кинопробе! — впоследствии всплескивал руками Рязанов. — Наигрывал „на три зарплаты“! Он еще не чувствовал кинематографа, того… ну, коэффициента, что ли, который допустим в кино. Смотрел я тогда на Папанова, смотрел и… стал снимать Ильинского.

За три последующих года Папанова пробовали в кино еще раз десять. Пробовали и не снимали. Я бы на его месте озверел… Во всяком случае, когда пригласил его сниматься в картине „Человек ниоткуда“, Папанов категорически отказался. Я почти насильно заталкивал его в павильон на кинопробы…»

Папанов в своих воспоминаниях солидарен с Рязановым: «Я считал себя некинематографичным и о съемках в кино даже думать перестал — меня приглашали на пробы, но не утверждали. Тогда я решил прекратить все попытки стать киноактером. И только спустя годы меня нашел мой „киноотец“ Эльдар Рязанов. Неделю он буквально за мной ходил по пятам, уговаривал сниматься. А у меня в это время был большой театральный успех — я сыграл Боксера в „Дамокловом мече“ Назыма Хикмета, я отказывался. Но Эльдар Александрович все же меня убедил. Так роль, а вернее — четыре роли сразу в комедии „Человек ниоткуда“ стали моим дебютом в кино. <…>

Я снялся в четырех ролях — в титрах они назывались „Крохалев и другие“ (впрочем, в театре мне случалось исполнять две, а то и три роли в одном спектакле, многократно переодеваясь и перегримировываясь. Например, в обозрении „Где эта улица, где этот дом“ я играл заведующего гаражом, хориста оперы, да еще и лаял за кулисами за невидимую собаку; несколько ролей было у меня и в спектаклях „Клоп“, „Мистерия-буфф“, „Лев Гурыч Синичкин“). В первой новелле фильма я играл Крохалева — начальника экспедиции, разыскивающей снежного человека, — этакого преуспевающего и тепло обосновавшегося в жизни ученого, скептически относящегося к энтузиазму своего молодого коллеги Поражаева (роль бескорыстно преданного науке молодого человека замечательно играл Юрий Яковлев). Экранные „родственники“ Крохалева — зазнавшийся Чемпион и Актер театра Трагикомедии. Но, пожалуй, самой интересной была роль очень колоритного Вождя людоедского племени „тапи“…»

Предмет воздыханий и Поражаева, и Крохалева-ученого — Лену — обаятельно воплотила Людмила Гурченко. Впрочем, эта роль в фильме уж точно была во всех отношениях служебной.

Несмотря на безукоризненно подобранный актерский ансамбль, съемки шли с трудом, ведь Рязанов фактически двигался на ощупь. До него столь гротескных, бурлескных, истинно чудаковатых (в соответствии с именем главного героя) комедий не снимал в Советском Союзе никто.

Фрагмент воспоминаний Сергея Юрского дает некоторое представление о том, в какой атмосфере проходила постановка картины: «Помню один эпизод — комбинированная съемка. Мы с Юрой Яковлевым — Поражаевым летим в космос. Нас подвесили на металлических поясах, а Эльдар ходит понизу. И тут начался спор. Я был активной стороной, Эльдар — возражающей, а Яковлев — раздраженно-мирящей. Дело в том, что картина была эксцентрическая, условная и по декорациям, и по способу исполнения, и по самому сценарию. В то время это случалось не так часто. И речь во всех наших спорах шла о мере условности. Потому что, когда позволено все, когда можно делать все, что угодно, очень важно, просто необходимо, найти ту меру, которая отсекает избыток возможностей, очерчивает определенный круг. Иначе, если делать и то, и другое, и все, что угодно, получится не художественное произведение, а набор трюков. И речь шла о том, чем самоограничиться, чтобы эксцентрика выглядела убедительно. Были разные точки зрения: что допустимо, что недопустимо. Я стремился ограничиться, а Рязанов толкал меня к полной свободе. И, как правило, в этих спорах не оказывалось победителей и побежденных, но в итоге рождался, наконец, раскатистый Эльдаров смех, и тут актерское чутье подсказывало мне: вот тут лежит точное решение. Потому что смеялся он всегда, по существу, над тем, чего еще нет, но что заложено в этой сцене и сейчас начинает проглядывать».

То был восхитительный и смелый эксперимент, который многие современники наверняка сумели бы оценить по достоинству, если бы только над фильмом не разразилась гроза. Но грозы, как это всегда бывает, до самого последнего