Из мещан - Голо Раймунд

Полина ничего не знала про предстоящий отъезд Геллига, которого она не видела днем.

Только ночью ей послышался его голос, звучавший необычайно мягко и задушевно, но она в это время засыпала и не могла бы решить, во сне или наяву она его слышала.

Утром, когда она проснулась, ей доложили о Блендорфе, выразившем желание поговорить с нею о важных делах.

Полина решила тотчас же переговорить, понимая под словом „важное дело“ какую-нибудь новую неприятность, вроде спора о Дианке и истории о лошади.

– Так вы больны не на шутку, милостивая повелительница, – воскликнул Блендорф, которого Полина приказала горничной впустить к ней. – Я вчера был просто в отчаянии! Замок без вас – пустыня, а ландшафт какой-то серенький!

– Это от осенних туманов, господин Блендорф, – сухо возразила Полина. – Но этому мы помочь не можем, поэтому перейдем лучше к делу, ради которого я удостоилась чести вашего посещения.

Блендорф вместо ответа вертел в руках маленький ящичек из ценного дерева с золотыми и перламутровыми инкрустациями.

– Запаситесь спокойствием, фрейлейн, – сказал он, – потому что вам придется сейчас услышать возмутительную историю!… Я просто не знаю, как вам и сказать…

– Нет ничего хуже неизвестности, господин Блендорф, поэтому начинайте!

– Постараюсь быть кратким, – начал он, – сегодня ночью Геллиг исчез. И никто не знает, куда, но полиция узнает, конечно! Ну, не прав ли был я, считая вас слишком слабой для этой истории! – воскликнул он, изумленно глядя на Полину, которая бледная, как мраморная статуя, неподвижными глазами уставилась на рассказчика.

– Он уехал!… – почти беззвучно прошептала она, держась за спинку стула. – Уехал, Боже мой, это даже больше, чем я ожидала! Чего опасалась так!

– Напрасно вы так волнуетесь, дорогая фрейлейн! – быстро возразил Блендорф, ободренный тем, что Полина снова заговорила. – В качестве добросовестного управляющего я принял меры предосторожности, хотя боюсь, что этот пройдоха все же перехитрил меня! Вчера, когда он мне сказал, что собирается совершить маленькую поездку, у меня явилось подозрение, и я потребовал с него залог в обеспечение вас!

– Залог?… В обеспечение?… – растерянно переспросила Полина. – Боже мой, и вы это сделали?

– Конечно, я это сделал! Он был, видимо, очень изумлен, но понял, что меня не проведешь, и воздержался от дальнейших возражений!

Полина перестала спрашивать: она в отчаянии закрыла руками лицо и сидела неподвижно, но недалекий Блендорф истолковал иначе ее состояние.

– Я вижу, что и вы поняли, что это значит! – продолжал он. – Ясно, что эта готовность – представить трехтысячный залог – только отвод глаз! Да и шкатулку он мне прислал без ключа: он хочет заставить нас верить, что в шкатулке ценные бумаги! Будь он джентльмен – другое дело, а так я не верю ему, поэтому принес шкатулку, чтобы открыть ее в вашем присутствии! И тогда начать немедленно розыски негодяя через полицию!

– Вы с ума сошли! – в ужасе закричала Полина, приходя в себя. – Неужели вы думаете, что я могу так подло поступить с человеком, которому я так благодарна за все заботы о моих делах? Если я не хотела ему подчиниться, это не значит еще, что я буду преследовать его, как вора!… Боже мой, как вы унизили меня в его глазах, потребовав залог, чего я никогда бы не сделала!… Шкатулку оставьте мне, господин Блендорф, и дайте мне честное слово, что вы никому не выскажете своего подозрения!…

Блендорф с изумлением смотрел на нее, как смотрят на человека, который бредит.

– Но я вас не понимаю, фрейлейн!… Если вы боитесь скандала, то это слишком дорогая плата за возможность избежать его.

Полина от нетерпения слегка топнула ногой.

– Оставьте ваши рассуждения и лучше расскажите, что вам известно о поездке господина Геллига.

– Сегодня утром ко мне пришел старый Антон и сказал, что „его барин“ получил телеграмму от своей тетки, которая при смерти! При этом он передал мне этот ящик, якобы с ценными бумагами. Я спросил про ключ, но Антон отозвался незнанием. Когда же я выразил сомнение, что в шкатулке нет ценных бумаг, знаете, что ответил мне на это нахальный старик?… „Если их нет в шкатулке, – сказал он, – то вместо них там честь господина Геллига, которая дороже всяких денег!“

„Молодец старик!“ – подумала Полина, а вслух сказала:

– Значит, он вернется! Да и немыслимо, чтобы он уехал таким странным образом!

– Напрасно вы надеетесь на его возвращение! – настаивал Блендорф. – Надо не забывать, что воровство – фамильный недостаток Геллигов!

– Что-о? – проговорила молодая девушка, из глаз которой на говорящего сверкнула испепеляющая молния.

– Неужели вы не знали, что случай воровства в семье Геллигов уже был однажды?

– Вы отдаете себе отчет в том, что говорите? – гневно воскликнула Полина.

– Вполне! Мне только странно, что вы не знаете об этом! Тетка или кузина Геллига – была женой дядюшки Рихарда, с которой он развелся из-за того, что она его бессовестно обокрала!

Полина пошатнулась, по членам ее пробежала дрожь.

– Обокрала! – глухим стоном вырвалось у нее. – Бедный… бедный…

– Скажите лучше: бедная! Потому что от воровства пострадала ваша матушка, которой предназначались эти деньги!… Моя мать отлично знала эту историю и часто рассказывала мне ее! А вы не знакомы с нею?

Полина отрицательно качнула головой.

– Ну конечно, благородный человек, дядюшка Рихард постарался скрыть ее от вас!

– И хорошо сделал! – заметила Полина. – Но при чем здесь моя мать, не понимаю! Почему деньги должны были ей принадлежать?

– Ваш дедушка дал под честное слово кому-то 5 тысяч талеров. На беду случилась экстренная ревизия, тогда ваша мать обратилась за помощью к дяде Рихарду, который тотчас же прислал деньги с садовником, которому всегда доверял. Ваша матушка распечатала торопливо пакет, но из него выпал – сложенный модный журнал, который получала баронесса в Диттерсгейме! Дедушка, не получив денег, вынужден был застрелиться: он был дворянин до мозга костей и предпочел смерть – позору!

– Но почему же решили, что жена дяди Рихарда присвоила эти деньги?

– Она потом созналась, что распечатывала письма, подозревая его в любовной переписке! Причиной ее поступка была ревность, эта мещанская добродетель! – усмехнулся Блендорф.

– И что же потом?

– Баронесса, увидев, что ей никто не верит, что она раскрывала письмо, но не трогала денег, уехала из опустевшего Диттерсгейма, так как дядя Рихард еще раньше оттуда уехал! Он пополнил растрату вашего дедушки, но честь его пополнить было нельзя.

– Вся эта история довольно туманная, я вовсе не уверена в виновности несчастной баронессы! А вы еще решили, на основании каких-то мифических доказательств, считать виновным и ее родственника?

– Мещанские пороки также наследственны, как и дворянская доблесть! – с гордостью заметил Блендорф, приняв напыщенный вид.

На розовых губах молодой девушки промелькнула презрительная усмешка, и она смерила собеседника высокомерным взглядом с ног до головы.

– И среди дворянства я знаю не мало исключений из общего правила!… Нет, ничто не поколеблет моего уважения и безграничного доверия к Геллигу, прошу помнить это! И считайте это дело поконченным!

– Как вам угодно! – поклонился Блендорф, уходя.

Когда смолкли его шаги, Полина нерешительно взялась за шкатулку. Она вертела ее во все стороны, но шума, шелеста бумаги или звона золота – не было.

Очевидно, шкатулка была полна.

Мучимая желанием знать, что именно содержала в себе шкатулка, молодая девушка заперла дверь и стала подбирать ключ к шкатулке. Ключи, как назло, не годились, но наконец нашелся один, который прошел в отверстие замка, но не повертывался там.

Полина сделала усилие, несколько времени повозилась, и ключ подался… Замок щелкнул, и крышка отскочила.

Полина заглянула в шкатулку и побледнела, застонав: шкатулка была пуста!

12.

Луна – дама прелюбопытная, но репутация молчаливой поверенной влюбленных ей ничего не стоит! Ведь она, если бы даже и пожелала, не может ничего рассказать о том, что она видит и слышит во время ночных странствий.

Вот и сегодня луна с большим любопытством заглянула в окно хорошенького домика на главной площади.

В комнате, на большой кровати, лежала бледная женщина, а в кресле возле нее бодрствовала девушка, одетая по-деревенски.

Кругом тишина поздней ночи, но когда часы на башне города пробили два, по неровной мостовой послышался стук экипажа.

Слабость помешала женщине привстать, но лицо ее осветилось счастьем, когда стук экипажа стих перед домом.

Через несколько минут осторожные шаги послышались на лестнице внутри дома, и дверь комнаты растворилась.

– Ганс! – тихо окликнула больная дрожащим голосом, и сколько любви было в этом слабой звуке! – Как хорошо, что ты уже здесь!