Яд для Наполеона - Эдмундо Конде

— Вы делаете мне честь, ваше превосходительство! — искренне воскликнул Жиль.

— Считайте, что сегодня вам представился случай кровью смыть кровь и исправить неверный шаг, который привел бы вас прямиком на гильотину. Служите хорошо, и ваше положение всегда будет завидным. Но имейте в виду: пепел нищего будет захоронен под вашим настоящим именем, то есть тем ненавистным именем, которое вы отвергли. Вы согласны?

— У меня есть варианты?

— Никаких. Однако вам придется еще многому поучиться, — отметил Фуше, внимательно глянув на его дрожащие руки.

— В таком случае, я имею честь принять ваше предложение.

— И помните, если вы не оправдаете мое доверие, я не удовольствуюсь обычной казнью. Я сделаю так, что вас заживо похоронят в самой зловонной яме. Вы будете постоянно чувствовать себя более одиноким и никчемным существом, чем был при жизни покойный Франсуа де Меневаль, вы меня поняли?

— Конечно, ваше превосходительство.

— Поступайте, как я, виконт, будьте в теории революционером и консерватором в политике. До нашей встречи вы оставались всего лишь сыном буржуа, теперь же вы — нотабль и записаны в реестрах как отпрыск бывшего дворянского рода. Любопытно, что во времена Террора, когда я был проконсулом при Комитете общественного спасения, любой, кто продолжал использовать старые формы уважительного обращения, попадал под подозрение и на него следовало доносить. Подумать только, как всё меняется… Заглядывая вперед, могу сказать, что дальше жизнь будет меняться для вас в лучшую сторону.

— Прошу прощения, ваше превосходительство. Что вы имеете в виду?

Сквозь маску мелькнуло едва приметное движение лицевых мускулов — словно маске удалось слегка измениться.

— Хотя после падения отжившего строя и отмены феодальных прав семейство Меневалей утратило часть состояния, ваше наследство не так уж мало. Если мне не изменяет память, вмененный вам к уплате в казну поземельный налог составляет две тысячи триста франков. Тем не менее, — министр поднялся, — не стоит пытаться убеждать меня, будто ваши амбиции удовлетворены этим, ведь так?

— Скажите, ваше превосходительство, чего мне недостает, чтобы завоевать ваше доверие?

— Дело не в том, чего вам недостает, а в том, что у вас в избытке. Вы, случайно, не обращали внимания на мочку своего левого уха?

Вопрос министра ошеломил Жиля, лицо у него окаменело, но длилось это не более секунды.

— Как я мог упустить! — прошептал Жиль.

В тот же миг он встрепенулся и, словно под воздействием скрытых пружин, функционирующих помимо его воли, принялся лихорадочно шарить по карманам, достал сложенный белый платок, а затем и то, что искал.

Это была небольшая изящная вещица, скорее произведение ювелира, нежели холодное оружие. Миниатюрные ручка и ножны переливались перламутровой отделкой. Жиль обнажил лезвие, провел по нему ногтем указательного пальца и твердой рукой, не раздумывая, отсек себе половину левой мочки. Пытаясь остановить кровь, прижал к уху платок.

Фуше, полуприкрыв глаза, с тенью улыбки на устах произнес:

— У подъезда вас ждет экипаж. Начинается дождь. — Жиль сделал глубокий почтительный поклон. — Да, кстати. Лакей… некто Клод Бейль… вчера ночью в одном из парижских переулков его обнаружили мертвым. Старик злоупотреблял выпивкой. Дело дошло до галлюцинаций и навязчивых идей: он упорно рассказывал в полиции какие-то нелепицы. Дескать, у его хозяина не было половины мочки. Бедняга. Мне его искренне жаль. — Закончив говорить, министр позвонил в колокольчик.

7

Курс на Новый Орлеан

Из дневника Огюста М.

1-й день плавания. 14 апреля 1805 года. Утро. Пролив Ла-Манш. Близ французского берега.

Из Гавра вышли в девять. День ясный, но холодный. Легкая дымка постепенно рассеялась.

Какие чувства ты испытываешь, Огюст? Облегчение. Такого подъема я не припомню со времен ранней молодости, той золотой поры, когда Париж представлялся вечно цветущей весной и верхом радости и наслаждения. Тогда во мне бурлила кровь и возбужденно билось сердце. И даже привидеться не могло, что я стану зарабатывать на жизнь телом.

Несколько обнаженных по пояс членов команды, напоминавшие юных олимпийских богов, вращая ворот, вытянули канат и закрепили якорь. Другие поставили паруса. И корабль, набирая скорость, взял курс в открытое море. Урок слаженности и практического взаимодействия.

Я сжег за собою все мосты, уехал без денег, не имея на том берегу ни знакомств, ни перспектив. Единственно ценное, что у меня есть и что можно будет продать, — баул одежды. Немногим менее месяца продлится наше плавание до порта назначения. Тогда и увидим, действительно ли Новый Орлеан — это Новый Свет.

Вторая половина дня. «Эксельсиор» — любопытное название у нашего корабля, одинаково хорошо звучит и для французов, и для англичан. В военное время — своего рода гарантия. И все же сомневаюсь, что кто-либо из находящихся на борту радостно подбросит в воздух шляпу, попадись нам навстречу эскадра Нельсона.

Наш парусник — бывший двадцатипушечный фрегат, переоборудованный в «купца». Великолепные стройные мачты, водоизмещение примерно триста тонн. Это, воистину, не обычное мореходное судно, а чудо скоростного плавания. Какие же чудо-паруса позволяют ему лететь как на крыльях? Кто вознамерится преследовать его, тот обречен на неудачу. Команду словно вербовали на строительстве вавилонской башни: французы, португальцы, испанцы, голландцы и даже один китаец. Мысль, что они на всякий случай прячут и, если понадобится, поднимут на мачте иной флаг, не столь уж нелепа. Но этот корабль первым уходил из Гавра, и не было ни одного другого, который бы унес меня так далеко от Франции.

Капитан, не склонный к длинным речам француз, говорящий с английским акцентом, обладает чертами южанина и грубыми манерами. Он согласился взять меня пассажиром только благодаря туго набитому наполеондорами кошельку. Мне дали крохотную каюту на баке, и при этом боцман клялся, что я буду единственным пассажиром.

Каюта оказалась хуже норы: сырая, грязная, темная дыра с затхлым воздухом, тремя койками, проеденным червями деревянным столом и стулом. С потолка свисает керосиновая лампа, которая постоянно качается как маятник.

В последний момент на борт поднялись еще два пассажира. Как объяснить, почему моряки меня обманули?

…-й день плавания.

Приходится привыкать. У меня двое соседей по каюте. Один — юноша, очень высокий (выше даже меня), видный собой, с собранными в хвост густыми темными волосами, бледнолицый и с какими-то особенными глазами. Второй — пожилой, похож на старого чудаковатого профессора, с изможденной физиономией. Старший отзывается на имя Виктор. Молодому — лет двадцать или около того. Мне он сказал, что у него нет имени. Оригинальная манера представляться.