Яд для Наполеона - Эдмундо Конде

— Жмурик! — с ходу брякнул один из вновь прибывших.

— Гм… — промычал Дюрок, растерянно потирая руки и покрываясь испариной. — Уберите тряпку! Какие-нибудь требования, заявления или ходатайства в связи с возможным исчезновением имеются?

— Никак нет, господин комиссар! — рявкнул один из полицейских, в то время как Дюрок с озабоченным видом смотрел на труп.

У инспектора Леру задрожало под коленкой. Словно желая, но не решаясь что-то сказать, он несколько раз открывал рот и тут же закрывал обратно. Дрожь в ноге не унималась.

— Сжечь! — приказал Дюрок.

— Погодите, — вполголоса произнес Фуше.

Прикрыв рот и нос белым шейным платком, он слегка наклонился и принялся изучать лицо покойника: кожа, в явном несоответствии с обносками и покрывающей ее грязью, выглядела холеной. От взгляда министра не ускользнуло и то, что на левом ухе недоставало половины мочки. Фуше велел стоявшему рядом добровольному другу полиции приподнять штанины на ногах мертвеца и обратил внимание на почти незаметные следы, оставленные вокруг икр, несомненно, подвязками и чулками. В довершение его превосходительство приказал показать ему кисти рук убиенного, которые, за исключением кончиков пальцев, оказались нежными и гладкими, точно у ребенка, но мускулистыми. Такими бывают руки у пианистов.

— А не было ли недавно не совсем обычных обращений, заявлений о чем-нибудь странном? — поинтересовался Фуше.

— Нет. Ничего подобного не было, — дав столь категоричный ответ, Дюрок обратился к своему заместителю: — Леру, вы ведь проинвентаризировали оперативную документацию, не так ли?

— Так точно, господин комиссар. Однако, если позволите… Ваше превосходительство, сегодня утром гражданин по имени Клод Бейль сообщил об одном исчезновении. Господин комиссар, вероятно, запамятовал…

— Я-я-я?! Вы меня с кем-то пугаете, Леру! Где заявление?

— В том-то и дело. — пытался объяснить заплетающимся от страха языком инспектор, — в том-то и дело, что… что… с учетом аврала сегодня утром… мы не сочли своевременным ждать, пока обратившееся лицо оформит заявление в письменном виде.

— Как?! — взревел Дюрок, лысина которого покрылась капельками холодного пота.

Фуше сделал неопределенный жест рукой.

— Скажите, о чем говорил тот человек, — вкрадчиво, но требовательно произнес министр.

Инспектор Леру, прикрыв рот ладонью, прокашлялся и, опуская руку, провел ею по горлу и груди, спрятал за спину и прежде всего сообщил, что гражданин Бейль назвался слугой виконта де Меневаля, проживающего на улице Сент-Оноре. Бейль рассказал странную историю о некоем пианисте, который сравнительно недавно стал вхож в дом его хозяина. По-видимому, музыкант втерся в доверие к виконту, и в течение нескольких месяцев, старательно пересказывал инспектор, он и его хозяин стали не разлей вода. Однако гражданину Бейлю пианист сразу не приглянулся. И вот нынче утром произошло необъяснимое. Господин виконт уволил всю работавшую у него прислугу.

Комиссар Дюрок, постепенно багровевший, тайком кинул на министра мимолетный взгляд. Леру продолжал повествовать:

— Гражданин Бейль особо отметил, что у его хозяина палевом ухе не хватало половины мочки. По его словам, он прекрасно помнил, как виконт, еще мальчишкой, балуясь бритвой, случайно оттяпал ее. Так вот, сегодня утором Бейль пришел в покои к своему хозяину, чтобы попрощаться. Самого виконта он увидеть не смог, поскольку тот переодевался за ширмой, но в щелку между створками увидел его левое ухо, и оно было цело и невредимо. Бейль клялся и божился, что ошибиться не мог, а стало быть, в спальне за ширмой находился не его хозяин, а самозванец.

— Ваше превосходительство, — возмутился Дюрок, которого, казалось, вот-вот хватит удар, — это же типичный бред сумасшедшего!

Фуше некоторое время молча смотрел на покойника.

— Накройте тело и выполняйте приказание комиссара, — распорядился он наконец, к глубочайшему удовлетворению Дюрока. — Действительно, воображение лихорадочное, если это только не преступный замысел самого гражданина Бейля. Я знаком с виконтом де Меневалем, — министр начал застегивать на себе плащ, — а это — нищий оборванец.

Все, и комиссар Дюрок в особенности, вздохнули с облегчением, правильно восприняв сигнал его превосходительства о досрочном завершении инспекции.

— Хорошо работаете, комиссар. Более чем достаточно, — констатировал министр и направился к выходу. — Да, кстати, — вспомнив о чем-то, он резко остановился и повернул назад. — Пресловутый гражданин Бейль случайно не говорил, собирается ли он обратиться к вам снова?

— Леру! — со вновь обретенной начальственной уверенностью гаркнул комиссар.

— Да, — молвил Леру, у которого дрожь в колене не просто возобновилась, а взыграла с небывалой доселе силой. — Он говорил… что вернется и напишет, как положено, письменное заявление.

— Вот и прекрасно. Расспросите его как следует. Если он в чем-то замешан, пусть восторжествует справедливость и виновному воздастся по заслугам. О результатах доложите. — Фуше показал, что дальше его провожать не надо, вышел из комиссариата и, уже садясь в карету, как бы между прочим бросил одному из эскортировавших его гвардейцев: — Этих двоих из ведомства убрать.

Почти в тот же миг дверца захлопнулась, Фуше опустил черную занавеску на окне, экипаж тронутся и растворился в темноте.

Спустя несколько недель после описанных событий в особняк господина виконта де Меневаля прибыл курьер, вручивший ему лично в руки пакет, запечатанный сургучом с оттиском герба министра полиции.

Посланец имел предписание: по прочтении письмо забрать и доставить обратно вместе с ответом.

В ночь, когда предстояла судьбоносная встреча с Фуше, виконт, закончив туалет и отпустив лакея, кинул прощальный взгляд на музыкальную шкатулку, вышел из особняка и сел в карету, присланную за ним его превосходительством. Никогда прежде Жилю не доводилось бывать во дворце Жюин, штаб-квартире министра полиции на набережной Вольтера. Но в ту ночь ему было не до размышлений о роскоши, которая окружала одного из самых могущественных чиновников Франции.

Мучимый тревогой, на протяжении всего пути Жиль вновь и вновь переживал в душе сцены собственной драмы. Перед глазами вставали кровавые картины, которые, как ему казалось, удалось навсегда стереть из памяти. Сложившуюся ситуацию он рассматривал и так и эдак и выхода не находил. В какой-то момент в голове мелькнула мысль о бегстве из страны, но поскольку речь шла о Фуше, каков мог быть исход подобной попытки? Министр наверняка приказал установить за особняком наблюдение. Допустим даже, он бежал бы через подземный ход, но что это давало? Ему все равно не позволили бы покинуть пределы Франции. Приглашение во дворец было непонятным Жилю ходом в безжалостной игре в кошки-мышки, и данное обстоятельство не могло не вселять самых мрачных предчувствий. К тому же, несмотря на все содеянное, собственной смерти Жиль не в состоянии был представить и считал, что жизнь для него только начинается.