Высотка - Екатерина Завершнева

и мы пошли, ноги не слушались, в голове установилась пугающая ясность

все сходится, все ради нас, и эта весна, и высотка, и случайные прохожие

я не стала застегиваться, а шапки у меня, естественно, не было

люди оглядывались, по-видимому, за ночь здорово подморозило

навстречу шел Акис, он увидел нас с Баевым и присвистнул — ребята, вы не боитесь менингита? но я торопилась, опаздывала в ненужные гости

помахала рукой, вошла в вестибюль станции метро «Университет», села в поезд, все еще завернутая в полотенце, которое к утру, ясное дело, не высохло

отпустила, не отпуская, успела заметить, что Акис смотрит мне вслед, а Танька завязывает на моем возлюбленном свой полосатый шарф

и совсем не жалко было от них уходить, потому что теперь от них было не уйти.

* * *

9.03

Держаться, не считать дней, не оглядываться, но как пережить эти несколько часов до завтра! Сижу на подоконнике, с видом на улицу имени революционера… Кто он, чем знаменит — какая разница, лучше и не копать, иначе вскроется самая обыкновенная партбиография, и никаких побед на любовном фронте, только явки, листовки, забастовки. Но нет, сейчас он тоже персонаж нашей истории, безымянный герой, как тот охранник в профилаке.

Данька, тебе не приходило в голову, что мы преступно небрежны по отношению к нашим союзникам, попутчикам и просто сочувствующим? Разве мы сказали спасибо Татьяне? Олежке? этой голосистой с «Европы-плюс»? Юльке — за ее безграничное терпение?

Мы бессовестно счастливы и принимаем это как должное, потому что именно на нас сошелся клином белый свет. Во всяком случае, других кандидатур в герои дня, ради которых завтра снова встанет солнце, я вокруг не вижу.

Я всем мешаю, брожу как привидение. Они лежат по кроваткам и ждут, пока я угомонюсь. Танька советует по-быстрому проспать ночь, чтобы приблизить потребное будущее, ее очень забавляет этот термин из хрестоматии, и вправду забавный. Я бы тоже не отказалась приблизить, заметила Юлька из-за занавески, но из окна страшно дует… Закрой, наконец, и ложись. Беда с вами, вздохнула она, зевая, эти гормональные выбросы так оглупляют, и так невовремя, когда сессия на носу.

Она говорит, а я записываю, протоколирую, пока не погасили свет и что-то еще можно записать.

Спать-то не хочется, жалко спать. Посижу еще немного с тобой, хорошо?

Мне решительно и бесповоротно нужен ты, весь и сразу, частями не возьму. Скорее бы лето! Чтобы все смотрели нам вслед, и, наверное, завидовали бы, как та одинокая в трамвае.

Я тоже буду такой? Состарюсь, буду жить прошлым и завидовать парочкам в общественном транспорте?

Тогда нужно срочно отправить спаслание в бутылке, прямо сейчас. У меня столько сил, что добьет и на двадцать лет вперед, и до незнакомой грустной тетеньки, которая смотрела на нас и едва не плакала. У нее там что-то случилось, наверное, бросил муж или чего похуже, но так бессовестно чувствовать, что тебя это не трогает и не тронет, потому что с нами такого точно не случится. Мы не доживем. Я права?

Я счастлива, наконец-то, так счастлива, как, наверное, не буду уже никогда. (Говорила? Да разве ж я знала, что это такое!) И пусть та нервная грустная женщина, которой я когда-нибудь стану, улыбнется мне сегодняшней. Пусть она вспомнит, ведь это было, было и есть! а кто может отменить прошлое? Мы ничего не теряем, сохранится все — эта комната, занавеска, стол, несъеденный обед в диетической столовой, ключ в тайничке и халва в тумбочке. Протяни руку — и оно твое.

Что может помешать этому длиться вечно?

(Ушла реветь в ванную,

девятого марта,

в тот самый день, когда Москва стала чуточку меньше, как становится меньше тот, кого обнимают.)

Ключ к совместной жизни

— Хорошие новости. То есть очень хорошие, — сказал Баев многозначительно, по-видимому, еще не определившись, чего он больше хочет — сразу выложить или потянуть резину. — Самсон нашел себе мальчика. Симпатичный мальчик, Андрюхой зовут, но чует мое сердце, он приспособленец вроде меня, поэтому накрутит Пашке динаму, оставит его чувства без ответа, а в комнате с чайничком, видиком и раскладным диваном поживет.

— Чего же тут хорошего?

— А то, дурище, что Самсон оформил на него вторую комнату в нашем блоке.

— Поздравляю.

— Э, нет, рановато поздравляешь. Во второй комнате будем жить мы с тобой, пока временно, а там разберемся. Погоди, я не закончил. Пашечка мон амур сегодня утром уехал домой, навестить семью, — сказал он и умолк, ожидая бурных и продолжительных. Они сразу же воспоследовали:

— Данька, как ты этого добился?! Выселить Самсона из собственной комнаты ради женщины! Это же неприкрытый цинизм. Бедному Пашке должно быть вдвойне обидно.

— Ты его недооцениваешь. Самсон благороден как олень и вообще-то хорошо относится к женщинам, он с ними дружит. Тебя, правда, не любит, и тут ничего не поделаешь. Но он всегда был с тобой корректен, ты же не можешь этого отрицать. Однако спешу заметить, что, поселяя нас обоих под своим профсоюзным крылышком, Пашка держит ситуацию под контролем. Я рядом, со мной все в порядке, а ты, уж извини, в нагрузку. Но не будем заострять. Я сделал тебе ключ, держи.

Ключ на голубой ленточке, сбоку бантик. Слишком тонкая шутка для моего измученного недосыпом организма. Новенький, сверкающий металлическими бороздками ключ к совместной жизни. А как же Танька? — спросила я жалобно. Танька будет заходить к нам в гости, сказал Баев. Если захочет.

Вскоре слух о том, что Самсон в отъезде, разнесся по этажу и наша комната превратилась в вертеп. Дверь перестала закрываться, на кровати круглосуточно сидели гости, зачастую совершенно незнакомые. Потом они распространились и на Самсонову комнату, где за старшего оставался Андрюха, освоили ее и заодно научили Андрюху дурному.

Вкусивший от тихой и размеренной жизни с Самсоном, Андрюха быстро сориентировался, присоединился к прожигателям и тоже стал прожигать. Его научили пить портвейн «Три топора» и заедать его тушенкой из банки. Он узнал, что в метро можно ездить бесплатно и включился в наш с Баевым конкурс «Золотой единый», суть которого состояла в том, чтобы показать контролеру, сидящему в будке, нечто отдаленно напоминающее проездной, и чем отдаленней, тем лучше (студак, пачку сигарет, фантик от конфеты «А ну-ка отними», винную этикетку, шпаргалку-гармошку, рублевую бумажку, зачетку, комсомольский значок, и так далее вплоть до пустой ладони). Кроме того, Андрюха на двадцатом году жизни впервые посмотрел «The Wall» и с ним приключился еще один инсайт. Засыпая, мы слышали, как он вопит во всю глотку о том, что ему не надо никакого образования, и никакого контроля за его свободной мыслью, и пусть-ка злобный учитель оставит его в покое, иначе он за себя не ручается. Оказалось, что он отнюдь не скромный и воспитанный мальчик, а очень даже шумный сосед.

Дело шло к тому, что Самсон, который должен был вернуться через две недели, обнаружит, что скрижали передать некому, потому что в его уютном жилище Содом и Гоморра, и гнев его праведный обрушится на всех без разбора. Мы с опаской ждали этого момента, переживая прежде всего не за Андрюху, а за себя. Ведь выгонит!

(Давно пора, говорил Петя. Не мешало бы прикрыть эту лавочку и найти более уместную форму семейной жизни.)

Пожалуй, я тоже мечтала о чем-то другом, глядя на ключик, сиротливо висящий на гвозде у двери. На мой вкус, веселья выходило слишком много, но я не могла в этом признаться — ни вслух, ни про себя. Выручал Петя, который умел в два счета разогнать прожигателей и навести в комнате порядок. Он мыл посуду, вытряхивал пепельницы, выносил мусор, готовил по утрам кашу, заваривал чай, накрывал это дело полотенцем и исчезал до вечера.

Короче говоря, Петя не был гостем. Он был Петей.

Мы и Петя

Вообще-то его звали Алексей, но прозвище, производное от фамилии Петренко, победило родное имя, на которое Петя больше не реагировал. Столь же успешно он адаптировался и к нам, он стал нашим третьим. Появлялся вечером, исчезал утром, засыпал в любом положении, на диване, за столом, его было невозможно разбудить даже перекладыванием в постель. Выспавшись, тихонечко вставал и шел учиться, потом в лабу, где мы его обычно и перехватывали.

В лабе мы и познакомились.

Баев привел меня в какое-то очень закрытое учреждение, в котором действовал строгий пропускной режим: входили и выходили по часам, расписывались за оборудование, за пожарную безопасность, за неразглашение информации и т. д. Однако попасть в лабу, минуя формальности, было проще простого — надо всего лишь воспользоваться другим входом, где никакой охраны нет, подняться по лестнице на последний этаж, пройти по коридору до другой лестницы и спуститься вниз. Этим тайным путем мы и проникнем в святая святых, сказал Баев, а пропуска и прочая канитель предназначены для сотрудников, которым некогда бегать вверх-вниз, которым работать надо.