Разбудить бога - Дмитрий Янковский

Когда вопросы Баси наконец иссякли, мы с Катей перебрались в гримерку. Там было тихо, спокойно. Костюмер и визажистка сразу взялись за работу, поскольку времени оставалось в обрез. Очки Катька снимать наотрез отказалась, то ли из соображений безопасности, то ли всем назло.

— Может, все же что-нибудь поспокойнее споешь? — осторожно спросил я Катю, — Публика тут не стадионная.

— Пошли все в жопу, — отмахнулась она, — Пусть поморщатся. Что они могут сделать? Выгнать меня? Ну-ну. Я на камеры буду работать, на телезрителя, а не на этих уродов. Еще не хватало стиль из-за них менять.

Я вздохнул. Спорить с ней невозможно, хотя надо бы хоть раз настоять на своем. Или не надо?

Наконец приготовления были закончены. Я посмотрел на часы и с беспокойством перезвонил лидеру музыкантов. Но волновался зря, они, оказывается, уже пятнадцать минут стоят у ворот, а охрана их не пускает. Пришлось выйти на улицу и устроить всем разнос. С теперешним настроением у меня это хорошо получилось.

Слушать выступление я решил из зала. Хотелось ощутить себя среди публики, чтобы лучше понять реакцию. Песню Катя собралась петь новую, не обкатанную, да к тому же довольно напряженную по содержанию, так что у меня были поводы для беспокойства.

Наконец включились прожектора, пустили дым на сцену, заиграла музыка, и Катя сказала:

— Эта песня очень плохой девочки. Не надо брать с неё пример.

А потом запела, жестко вбивая слова, как гвозди:

На глянцевых фотках журналовТакие красотки, что просто...Подробности ярких скандаловВещают нам модные звезды.

И принцы чужие ленивоПиарную жизнь прожигают.О боже, как это красиво!С кем-то все это бывает!

Твои одноклассники хлещутДешевое гиблое пиво,Досрочно расходуя печень,Готовятся парни к призыву.

Рисунки на кафеле в даблеНе возбуждают фантазий,И перманентные траблыСклоняют тебя к эвтаназии.

По краю крутой эстакадыПроходишь небрежной походкойАвто остановится рядомСовсем как на глянцевых фотках.

Пускай неизбежна развязка,Но ты же не в сказку попала!Сначала противно и гадко,Затем — как ни в чем не бывало,

Наглой помадой накрасишь губы,Грымзе старой ответишь грубо,А если что — на ногах «Бульдоги»,Не будут стоять поперек дороги!

Публика напряглась, как я и ожидал. Похоже, здесь многим было противно и гадко, а вспоминать об этом не очень хотелось. Так что песню встретили сдержанными аплодисментами. Я знал, что для телевизора это не имеет значения, что на монтажном столе подложат группу поддержки в первых рядах с поднятыми вверх руками и горящими зажигалками, что в звуковую дорожку вобьют восторженные вопли и бурные овации. Меня волновало другое.

Я вдруг понял, что Катя за год практически не изменилась. Сейчас это стало особенно ясно. Когда-то она страдала оттого, что ее никто не слышит, но теперь страдала еще больше от наигранного восхищения. Она нарочно спела такую песню, чтобы вызвать у здешней публики невольную, подсознательную реакцию отторжения. В ней до сих пор жила все та же девочка, желающая спасти человечество, которой она была год назад. Я стал другим, закопался в делах, а она осталась прежней. Для меня война кончилась одним выстрелом, да и то во сне, а для нее битва продолжалась, только если раньше ненавистный капиталист был где-то в стороне, то теперь она вынуждена делить с ним квартиру и постель. Потому что я сам стал капиталистом. Просто поменялся с Кириллом. Стоило ли при таких раскладах менять положение дел?

«Вот зараза, — подумал я, поправляя очки. — А делать-то что?»

Бросить все, забить на фильм этот чертов, погрязнуть в долгах и опять оказаться в нищете? Не хотелось. Но быть для Кати врагом хотелось еще меньше, Я вдруг понял, что выходка с Басей, когда я потащил ее в туалет, ранила не столько журналистку, сколько Катю. Захотелось надраться до зеленых чертей.

Я поймал официанта с текилой, опрокинул одну рюмку и тут же взял другую.

«Вот зараза! — мысленно повторял я. — Вот зараза!»

Нажраться мне удалось достаточно быстро. Надо признать — не мне одному. Вообще при наблюдении за гостями сквозь призму спиртового угара и стекла очков у меня создалось впечатление, что им попросту больше нечего делать, кроме как напиваться. Хотя нет, вру. Днем, конечно, они все были жутко занятые, деловые, понтовые — запросто не подойти. А вот вечером им не хотелось оставаться с собой наедине. А больше не с кем.

Катя закончила выступление, отыскала меня, но я был такой хороший к тому моменту, что она только махнула рукой, подозвала официанта и решила не отставать. Внутри меня было уже очень весело, так что размышления, мучившие недавно, заблудились в дебрях подсознания и докучать перестали.

Началась дискотека, диджей врубил упругую как вода музыку, от которой текила в крови начала двигаться упорядоченно. В клубе повеяло атмосферой бесшабашного отдыха, замерцал стробоскоп, лучи цветных прожекторов шевельнулись, завертелись, запрыгали, окончательно стирая у собравшихся мысли о прошедшем дне и о том мире, который остался за стенами.

— Саня! — Меня ухватил за локоть неожиданно возникший из толпы Бабуин. — Пойдем выпьем!

— Я уже по самые брови.

— А забей. Что тут еще делать, если не пить?

Он потащил меня в VIP-зал, где народу было значительно меньше, а у входа стояли двое крепких охранников. Нас они без слов пропустили, очевидно, знали в лицо. Меня половина Москвы уже знала в лицо, черт бы все это побрал. Причем не лучшая половина, как мне теперь представлялось. Но я отогнал эти мысли, В VIP-зале пол оказался завален толстым слоем алых плюшевых подушек, над которыми горели мощные красные лампы. Они давали не только свет, но и ощутимое тепло, как от солнца на пляже. Сам пляж был нарисован на стенах, а вода, может быть даже морская, содержалась в широком мелком бассейне, начинавшемся от барной стойки. По кромке бассейна сидели длинноногие девицы в купальниках, Лица у них были скучающие, что выдавало в них не посетительниц, а сотрудниц заведения. Работа на полставке в ночную смену. Оплата сдельная. На дне бассейна лежали две насквозь промокшие подушки.

Посетительницы, я насчитал пятерых, были как раз одетыми. Среди них оказалась Бася, и она, узнав меня, помахала рукой. Дурачась, я раскинул руки и растянулся на подушках, вызвав улыбки девушек. Бабуин одобрительно хмыкнул, взял из стопки на барной стойке большую тарелку, накидал в нее бутербродов с икрой, оливок и другой непонятной дряни, прихватил две стопки текилы и уселся рядом со мной.

— Кушай, — показал он на тарелку.

Я заправился бутербродом, потом мы выпили и закусили лимоном.

— Кайфовая вечеринка, — заметил Бабуин. — В голове уже ничего не осталось.

— Это кайфово?

— А то нет? Грузишься целый день всякой хренью, а тут— отдых. Феном бы еще заправиться.

— Не перебор?

— А какая разница? Мне один перец знаешь что сказал? Жизнь, говорит, — это компьютерная игра с очень хреновым сюжетом, но обалденной графикой. Это правда. А поскольку сюжет все равно не исправить, значит, графику надо сделать как можно лучше. Нет?

— Не знаю.

— Ты что, фен не пробовал? Дурак. С твоей работой это то, что доктор прописал. SP. Ну, типа, скорость, и все такое.

— Да ну тебя, — отмахнулся я.

— Я тебя хоть раз подводил? Я же говорю, что фен — это скорость. Закинешься и будешь успевать в сто раз больше.

— Отстань, — упрямо повторил я.

— Ладно, как хочешь.

К нам подсела Бася с бокалом шампанского.

— Ты злой, — пьяно заявила она. — И очки тебе не идут. Сними.

Я промолчал.

— Ты злой! — повторила она, легонько толкнув меня в плечо.

— Отвали, сучка, — посоветовал ей Бабуин. — Я тебя сюда провел, я и вышвырну вмиг. Подумаешь, журнал. Через год тебя забудут как звали. Как обычно, руководство разворует все деньги инвестора и закроет лавочку.

— Нет, — Бася покачала головой. — Меня не забудут. Я что, дура? Уйду в другой журнал. Их — как грибов после дождя. Один закрывают, два открывают, А у меня портфолио и опыт работы. И внешние данные. А Фролов твой злой. Прикинь, заставил меня рот с мылом полоскать.

— Серьезно, что ли? — развеселился Бабуин. — Ну ты, Саня, даешь! Уважаю.

— Все мужики — сволочи, — подвела итог Бася. — Родить захочу, и то будет не от кого. Все будут заставлять рот полоскать. Придется делать искусственное осеменение. Как корове.

— Ты от меня родить хотела, что ли? — заинтересовался я.

— А все! — она сунула мне под нос кукиш, — Все, поезд ушел. Чик-чик, замочек на ключик.

— Ну и нажралась, — вздохнул Бабуин. — Вали отсюда, а то охрану позову. Они тебя за твой замочек ухватят и выкинут.

— Ох, ох! — Бася поднялась и пошатываясь направилась к стойке. — Все мужики — мудаки.