Голос крови - Олег Юрьевич Рой

но…

– Этот газон не копали лет десять, как минимум. А видеть-то она много чего могла, – вздохнул участковый. – Шастает везде, и глаза, как у молодой, иной раз скажет что-нибудь – ах ты ж черт побери мои калоши с сапогами, как же я сам этого не видел! Только как это полезное из ее головы вытащить?

* * *

Когда незваная гостья наконец ушла, Лида подошла к кухонному окну. Участковый Виктор Степанович сидел у подъезда на лавочке. Сверху, да еще сидя, он казался гномом: плечи широкие, а сам – приплюснутый коротышка. На макушке, посреди пестрых, такие называют «перец с солью», прядей виднелась маленькая красноватая лысинка. И руки у него были такие же красные. Широкие, с короткими толстыми пальцами, клешни, а не руки. Тьфу. От зажатой в правой сигареты тянулся мерзкий сизый дымок. Лида поморщилась. Обострившееся во время беременности обоняние так и не вернулось к привычному уровню, и сейчас она чувствовала, какая эта сизая струйка вонючая. Как Лукьянова не тошнит? И даже если самого не тошнит, мог бы об окружающих подумать. Сидит там, видите ли, и не думает, что некоторых людей от одного вида его мерзкого дыма выворачивает.

Из-под грязного бетонного козырька появилась наконец следовательница. Почему она решила, что случай в Пионерском парке – Лида видела в ленте городских новостей – как-то связан с ее, Лидиной потерей?

Разве с ее бедой что-то может сравниться?

И ведь только жизнь начала становиться – нет, еще не прекрасной, но не такой холодной и пустой, какой была всегда. Только-только из-за вечных серых туч стали пробиваться тоненькие лучики надежды.

Очень трудно жить, когда всем на тебя – наплевать.

И пусть Виктор Степаныч не корчит такое сочувственное лицо – он даже про дым свой вонючий не думает, а туда же, лезет! Правильно пишут, что им только галочку поставить надо.

Ходят и ходят, только мучают ее. Ясно же, что ничего они не найдут, а все суетятся, деятельность изображают. Хоть бы подумали – ей-то каково! Тяжело, маетно, тревожно. Если бы можно было отвернуться и забыть обо всем. Жить-то как-то надо, не повеситься же теперь. Вот и чайник уронила, на полу отвратительная коричневая лужа. А чайник почему-то не разбился, странно.

Что, если они опять придут? Нет, хватит, сил уже нет это терпеть! Просто не пускать – и все!

Следовательница с участковым дошли уже до угла дома, где над дорожкой нависал кривой американский клен, за которым торчал толстый, разлапистый куст шиповника. Даже три куста. Они слились воедино, и ходить мимо было небезопасно, непременно зацепишься. Но следовательница и участковый как-то ухитрились пройти. И тут к ним подскочила встрепанная Людка Зыкина. Она вечно твердила про каких-то закопанных детей. Лида всегда ее боялась, а сейчас-то и вовсе.

Окно дома напротив блеснуло. Лида поежилась: почему-то это окно ее пугало. Деревьев во дворе было много, разных, и березы, и тополя, и сирени до четвертого этажа вымахивали, и рябины, ничего за ними не разглядишь. А это окно, хоть и наискось, так и торчит между веток. Страшно. Как будто следит кто-то оттуда. Она понимала, что это глупо – ну что там разглядишь? Двор большой, метров, наверное, пятьдесят, а может, и сто. Иногда в окне мелькала какая-то темная тень. И чего пугаться? Значит, и сама Лида, если смотреть «оттуда» выглядит такой же неясной тенью. Но «голое», торчащее в лиственном проеме окно, тревожило. Как чей-то взгляд в незащищенную спину. Почему-то зимой, когда все окна были на всем виду, ощущение взгляда пропадало, а сейчас, когда сердце и так вздрагивало от любого звука и движения, «взгляд» колол особенно остро. Скорей бы на соседней березе ветка в нужную сторону выросла.

Лида решительно отошла от окна, даже шторку задернула – ну его! Есть там кто или нет, ее не касается! Она сейчас оденется и… и… например, пойдет гулять. Нет, гулять – не вариант. Или Зыкина привяжется, или, не дай бог, Лукьянов начнет сверлить своим «сочувственным» взглядом, или баб Галя из соседнего подъезда, что кормит все бродячее зверье, примется по голове гладить, жалостливо шмыгая носом.

Даже хорошо, что у нее друзей нет. Тоже сейчас бы… сочувствовали. Теребили, отвлекали, тянули куда-то. Не надо Лиде их жалости! Ничего не надо! Только бы оставили ее уже наконец в покое!

У нее даже в сети – почти никого. Только такие же, как она, молодые мамочки. Ах да, она же теперь уже не одна из них.

Ей теперь даже выпить можно. И скрученный внутри страх, быть может, отпустит. И, быть может, она даже сумеет позвонить Альберту.

Ей непременно нужно с ним поговорить! Непременно!

* * *

– Остановитесь! Пожалуйста! – взмолилась Арина, когда патрульная машина, щедро предоставленная коллегами из Заводского, преодолела три четверти расстояния до родного СК.

– Приспичило, что ль? Так тут вроде негде… – хмыкнул водитель, но затормозил.

Выскочив из машины, она побежала назад, к маячившей метрах в тридцати автобусной остановке. За стеклянным павильоном торчал фонарный столб. Муниципальные службы, конечно, боролись с расклейщиками незаконных объявлений, но всевозможные «сдам-сниму-куплю-продам» возникали на свежеотчищенных поверхностях словно бы сами по себе. И множились, множились, наращивая бумажные слои, как годовые кольца.

Этот столб чистили, похоже, совсем недавно, из-под белых прямоугольничков кое-где просвечивала бетонная серость. А поверх, перекрывая «репититора» и «башкирский мед», красовался чуть криво наклеенный лист А4, с которого смотрели ясные глазенки Лелика Семина. Сверху листа крупные буквы просили: «Помогите!», чуть ниже и чуть мельче – «пропал мальчик». За фотографией следовало описание – примерно такое же, как в мишкинских записях, включая родинку за ухом. У Арины дрогнуло сердце: родинка – это уже опознание тела, у живого мальчишки ее и не увидишь. Хотя… если кто-то в том же троллейбусе стоял за спиной похитительницы, на плече которой лежала головка спящего малыша, такой случайный свидетель мог и родинку заметить. Или, к примеру, если бы мальчик начал капризничать, крутить головенкой…

Зря заголовком поставили «Помогите!», отстраненно подумала Арина. Так это выглядит очередным призывом по сбору средств на лечение якобы смертельно больного ребенка, которые – коллеги из ОБЭП не дадут соврать – в большинстве своем чистое мошенничество. И люди уже привыкли проходить мимо подобных призывов почти равнодушно, чуть не с раздражением, как мимо цыганских детишек, пронзительно требующих «тетенька, дай денежек на хлебушек!» Ага, точно-точно! Вернувшись из Питера, Арина сразу отметила, что меньше чем за десять лет с улиц города почти пропали всевозможные «погорельцы» и прочие «поможите, мы