Ключ Сары - Татьяна де Ронэ

открылись, и женщины вышли. Длинная вереница двинулась направо по дороге, которая шла через деревню и вела к вокзалу. Лицо матери обернулось к ней в последний раз.

Потом оно исчезло.

– Сегодня у нас «хороший» день, мадам Тезак, – сказала мне Вероника с широкой улыбкой, когда я зашла в белую, залитую солнцем комнату.

Она была одной из медсестер, ухаживающих за Мамэ в чистеньком и веселом доме для престарелых – в Семнадцатом округе, в двух шагах от парка Монсо.

– Не называйте ее мадам Тезак, – рявкнула бабушка Бертрана. – Она этого терпеть не может. Зовите ее мисс Джармонд.

Я невольно улыбнулась. Вероника была очень смущена.

– Так или иначе, но мадам Тезак – это я, – заявила старая дама с долей надменности и пренебрежения по отношению к другой мадам Тезак, ее снохе Колетт, матери Бертрана.

Как же это похоже на Мамэ, подумала я. Вечно мятежная, даже в таком возрасте. Ее настоящее имя было Мишлина, но она его ненавидела. А потому никто никогда не называл ее по имени.

– Мне очень жаль, – смиренно извинилась Вероника.

Я положила руку ей на плечо:

– Не страшно. Просто я не использую фамилию мужа.

– Американские штучки, – пояснила Мамэ. – Мисс Джармонд – американка.

– Да, я заметила, – кивнула снова заулыбавшаяся Вероника.

Заметила что? – чуть было не спросила я. Мой акцент, одежду или туфли?

– Похоже, вы провели прекрасный день, Мамэ?

Я уселась рядом и взяла ее руку в свои.

В сравнении со старой дамой с улицы Нелатон Мамэ казалась еще совсем свежей. На лице довольно мало морщин, серые глаза сохранили свой блеск. И однако, старая дама с улицы Нелатон, несмотря на дряхлость, пребывала в полном рассудке, а вот у Мамэ в ее восемьдесят пять лет обнаружилась болезнь Альцгеймера. Случались дни, когда она даже не помнила, кто она такая.

Родители Бертрана приняли решение поместить ее в дом престарелых, когда осознали, что она больше не может жить одна. Она включала газ и оставляла его гореть весь день, периодически устраивала потопы, забыв выключить воду в ванной, захлопывала дверь, оставив ключ внутри, так что ее находили бродящей по улице Сентонж в одном халате. Мамэ сопротивлялась этому решению. Она совершенно не собиралась переезжать в дом для стариков. Но после двух или трех апоплексических ударов ей пришлось смириться.

– У меня сегодня «хороший» день, – улыбнулась она, пока Вероника покидала комнату, оставляя нас одних.

– Да, вижу, – кивнула я. – И вы тут всех запугали, как обычно?

– Как обычно, – подтвердила она.

Она повернулась в мою сторону и остановила на мне любящий взгляд своих серых глаз.

– А где твой никчемный муж? Знаешь, он вообще ко мне не приходит. И перестань мне твердить, что он так уж занят на работе.

Я вздохнула.

– Ну, ты-то здесь, – добавила она ворчливо. – Вот только вид у тебя усталый. Все в порядке?

– В порядке.

Она была права, вид у меня действительно был усталый. Но что я могла поделать, разве что взять отпуск. А для этого придется ждать лета.

– А что с квартирой?

Я как раз туда заезжала по дороге, чтобы посмотреть, как продвигаются работы. Настоящий улей. Бертран гонял прорабов со своей обычной энергией, Антуан был как выжатый лимон.

– Будет просто замечательно, – заверила я. – Когда они закончат.

– Я скучаю по своему дому, – призналась Мамэ. – Хотелось бы по-прежнему жить там.

– Понимаю.

Она пожала плечами:

– Знаешь, бывает, привязываешься к какому-то месту. Как и к людям, надо думать. Я вот спрашиваю себя, скучает ли по этой квартире Андре.

Андре был ее мужем. Я его не знала. Он умер, когда Бертран был подростком. Я привыкла, что Мамэ говорит о нем в настоящем времени. Я ее не поправляла и не напоминала, что Андре умер от рака легких много лет назад. Она так любила поговорить о нем. В самом начале, задолго до того, как начала терять память, она показывала мне альбомы с фотографиями всякий раз, как я появлялась на улице Сентонж. Так что лицо Андре мне было знакомо до мельчайших деталей. Как и у Эдуара, у него были серо-голубые глаза, только нос покруглее и улыбка теплее – так мне казалось.

Мамэ подробно рассказала мне, как они познакомились, как влюбились друг в друга и как все стало сложно во время войны. Семья Тезак была родом из Бургундии, но когда Андре унаследовал от отца землю с виноградниками, он решительно не знал, как свести концы с концами. Поэтому он отправился в Париж и открыл маленький антикварный магазинчик на улице Тюрен, недалеко от площади Вогезов. Он потратил немало времени, чтобы приобрести достойную репутацию и поставить дело на надежные рельсы. После смерти отца ему на смену пришел Эдуар, переехав на улицу Бак, в Седьмой округ, где располагались самые престижные антиквары Парижа. А сейчас магазином руководила Сесиль, младшая из сестер Бертрана, и дела шли хорошо.

Лечащий врач Мамэ, меланхоличный, но компетентный доктор Рош, однажды сказал мне, что разговоры о прошлом служат для Мамэ замечательной терапией. По его словам, в ее памяти намного более отчетливы события тридцатилетней давности, чем то, что было сегодня утром.

Это стало маленькой игрой. При каждом посещении я задаю ей вопросы. Стараюсь расспрашивать как можно естественней, не педалируя. Она отлично знает и что я хитрю, и почему, но делает вид, что не понимает.

Меня очень забавляли ее рассказы о Бертране-ребенке. Мамэ умела подмечать изумительные детали. Она набросала мне портрет подростка, скорее рохли, чем крепкого орешка, каким он себя представлял. Оказывается, он был довольно средним учеником, а вовсе не блистательным отличником, каким оставался исключительно в родительских фантазиях. В четырнадцать лет он поругался с отцом из-за соседской дочки, разбитной пергидрольной блондинки, которая курила марихуану.

Однако не всегда было легко проникать в слабеющую память Мамэ. Часто я сталкивалась с длительными провалами. Она ничего не помнила. В «плохие» дни она замыкалась в себе, схлопываясь, как устрица. Сидела перед телевизором, бессмысленно глядя на экран и так поджав губы, что подбородок выдавался вперед.

Однажды она даже забыла Зоэ и без конца спрашивала: «Да кто этот ребенок? Что она здесь делает?» Зоэ, как обычно, отнеслась к этому по-взрослому. Но вечером я услышала, что она плачет в постели. Когда я спросила, отчего такие слезы, она ответила, что не может видеть, как стареет ее прабабушка,