Дневники: 1925–1930 - Вирджиния Вулф

обычно. Притчард не берет денег с бедняков, как мне кажется, и называет себя тори[377].

Еще мы боремся за то, чтобы выгуливать собак на площади. Нам говорят, что нельзя, а в теннис играть можно. Л. готов воевать и выводит пекинеса на площадь. Мы не получаем новостей из-за границы, и отправить туда ничего не можем. Посылок нет. Молоко, овощи и т.д. подорожали на несколько пенсов. Карин купила четыре огромных куска мяса.

Сейчас прохладный светлый вечер; очень тихо, только мелодия шарманки вдалеке. Кирпичи как лежали у стройки, так и лежат. Виола Три[378] собирается помочь нам сколотить состояние. Она ужинала здесь в понедельник вечером, накануне забастовки.

7 мая, пятница.

Никаких изменений. «Лондон вызывает Британские острова. Всем доброе утро». И так каждый день в 10 часов. Единственная новость в том, что архиепископы ведут переговоры и просят всех молиться за благоприятный исход дела. Идет ли речь о действиях, мы не знаем. Мы вообще ничего не знаем. Миссис Картрайт пришла пешком из Хампстеда. У них с Л. был жаркий спор: она против рабочих, ибо не понимает, зачем их поддерживать, и видит, как мужчины на улицах бездельничают, вместо того чтобы работать. Сегодня все мы почти ничего не делали. Холодный и сырой день с мимолетными мгновениями солнечного света. Все договоренности остаются без изменений. Девушка пришла из Шордича[379], чтобы сшить чехлы для стульев, но пешая прогулка ей даже понравилась. Из «Times[380]» поступил запрос на 25 книг Виолы. Вопрос в том, выпускать ли «Nation». Леонард ходил в офис, а я – в Британский музей, где царили спокойствие, благородство и строгость. Там везде начертаны имена великих людей, а мы все будто крохотные мыши, тихонько и скрупулезно грызущие свои крохи. Мне нравится эта пыльная книжная атмосфера. Большинство читателей, похоже, воротят носы и взгляды. Но все же они любят свою жизнь и, полагаю, верят в важность книг; они проверяют, сравнивают и читают другие книги, и так будет всегда. Последний раз я читала там лет пятнадцать назад. Пришла домой и обнаружила Л., вернувшегося из офиса с Хьюбертом [Хендерсоном], который, что называется, «остался на чашечку чая», а в действительности задержался на час-полтора ради обсуждения Забастовки. Вот его прогноз: если дело не решится к понедельнику, то затянется на 5 недель. Зарплату сегодня не выплатили. Леонард говорит, что это его волнует больше, чем война, а Хьюберт рассказывал нам о своем путешествии по Германии и о том, какими животными были немцы в 1912 году[381]. Он считает, что скоро могут отключить газ и электричество; он был на собрании журналистов, где все выступали против трудящихся (то есть против всеобщей забастовки) и пророчили победу правительства. Л. говорит, что если государство победит и разгромит профсоюзы, то он посвятит свою жизнь труду, а если архиепископ добьется успеха, то примет крещение. А теперь – на ужин с Клайвом в «Commercio».

9 мая, воскресенье.

Новостей о забастовке нет. Диктор только что велел нам сегодня молиться. Вчера вечером мы с Л. поссорились. Мне в нем не нравится буйнопомешанный, а ему во мне – иррациональный христианин. Я напишу об этом позже – о чувствах по поводу Забастовки, – а сейчас хочу проверить свою теорию о том, что если вылить чувства на бумагу, то можно обрести успокоение. Я опрометчиво отказалась пообедать с Ноэль-Бейкерами, которые увезли Л. на своей машине. Минут десять назад я внезапно пожалела об этом. Как бы мне хотелось поболтать, посмотреть их дом и помериться умами. Сейчас разумнее всего было бы сделать что-то себе в удовольствие – то, чем я бы не смогла заняться, если бы поехала с ними. На ум пришло только сделать запись в дневнике и прогуляться по площади. Непонятно почему, но у меня есть комплекс по поводу моей одежды. Когда меня куда-то зовут, я первым делом думаю: «Но у меня же нет подходящего наряда». Тодд так и не прислала мне адрес ателье, а я, возможно, разозлила ее своим отказом вместе пообедать. Однако Вирджиния, которая отказывается, – очень инстинктивная и потому сильная личность. Рефлексия и общительность проявляются позже. Тогда возникает конфликт.

Вчера вечером в эфире был Болдуин; он спекулирует на религиозности и пытается вложить в свои слова все, будто говорит в последний раз. «Верьте в меня. Вы избрали меня 18 месяцев назад. Чем я подорвал к себе ваше доверие? Неужели вы не верите, что я смогу добиться справедливости для обеих сторон?» Как ни поразительно слышать голос премьер-министра, потомка Питта[382] и Чатама[383], я все же не могу найти в себе должное количество благоговения. Я представляю сгорбленного атланта, несущего на плечах весь мир. И вдруг его самоуверенность становится нелепой. Она превращается в манию величия. Я не доверяю ни одному человеку, как бы громко он ни вопил о своей религиозности.

10 мая, понедельник.

Ссора с Л. разрешилась в типографии. О, как же все спорят и перебивают друг друга! Пока я пишу, Л. разговаривает по телефону с Хьюбертом. Мы готовим петицию[384]. Вчера вечером, как нам показалось, ситуация явно улучшилась. Архиепископ[385] и Грей[386] оба были настроены на примирение, так что мы легли спать счастливыми. Сегодня опять тупик, но есть всевозможные глубинные изменения, о которых мы получаем самые противоречивые сведения. Дорогой старина Фрэнки рассказал (у камина в книжном магазине) о переговорах между Асквитом и Редингом[387], настроивших второго враждебным по отношению к мужчинам [рабочим?]. Позже через Клайва и Дезмонда пришла информация, что Асквит был в Уорфе[388], в 60 милях от лорда Рединга. Леди Уимборн[389] устроила вечеринку, на которой встретились Томас и Болдуин. Сегодняшняя встреча таинственным образом отменена. Иначе проблема с забастовкой была бы урегулирована. Сегодня утром я отнесла в Палату общин статью Л., чтобы уже днем она легла в основу выступления Хью Далтона[390]. Вся эта шумиха с полицией и мраморными статуями вызывает смутное недовольство. Но правительство обеспечило меня автобусами в оба конца и даже не закидало камнями. Серебристо-малиновый караул на Уайтхолл[391]; Кенотаф; мужчины снимают возле него шляпы. Дома я обнаружила заговорщиков, Тома Маршалла и Л. После обеда – в книжный магазин [«Birrell & Garnett»], где слушала сплетни «не для телефонного разговора»; в Лондонскую библиотеку, где встретила Гуча[392] – высокого бледного упрямца, приветливого и долговязого, – и Молли, всю в пыли, прилежно изучавшую «Dublin Review[393]» за 1840 год; прогулялась до дома; Клайв опроверг сплетни; Джеймс пытается заставить Сент-Лоу[394]