Молчание сфинкса - Татьяна Степанова

— Имеется, даже двое, посменно вахту несут. Муж и жена Дули. Старожилы здешние. Дом их рядом с железной дорогой, стоит недалеко от переезда. Едем, кого-то из них обязательно застанем — либо самого Прохора Дулю, либо жену его Марью Никифоровну.

— Допросим их. Меня интересуют все машины — грузовые, легковые, которые они вспомнят, что прошли сегодня через переезд в период с девяти утра… нет, даже раньше, с восьми утра и до того часа, когда было обнаружено тело.

Осмотр опять заканчивали в сумерках при свете автомобильных фар. Движение на дороге пришлось перекрыть. И снова самой последней Никита осматривал сумку Филологовой. Обычная, не слишком шикарная дамская сумка с шелковой подкладкой, пахнущая старыми тонкими духами. Из вещей, кроме традиционных ключей и мобильника, — портмоне с двумя тысячами рублей сотенными купюрами, паспорт, пачка цитрамона, бумажные салфетки, столбик нитроглицерина, губная помада, пудреница, пинцет для бровей, пропуск в Центр хранения рукописей Российской центральной библиотеки, мелочь по пятьдесят и десять копеек на дне.

Все. И все на месте. Ничего не тронуто, не взято.

— Снова не ограбление, — тихо сказал Колосов. — Не ограбление, просто убийство. Убийство под номером вторым? Этого хмыря, стриптизера как далеко отсюда взяли?

— Вон там, — Кулешов махнул рукой в направлении станции, — примерно в километре отсюда.

— Всю одежду с нее и все его шмотки — на экспертизу. На кровь, на микрочастицы и на все остальное.

— Сделаем немедленно. А мы с тобой, Никита Михайлович, на переезд? — Кулешов вытащил телефон — звонить в Воздвиженское в отделение, чтобы там изъяли верхнюю одежду у задержанного Мячикова.

Шлагбаум на переезде, когда они подъехали, был закрыт. Сигнал семафора — красный. А шоссе в ту и другую сторону было совершенно пустым. Зато из окна сторожки железнодорожников сочился на улицу тусклый свет. Рельсы блестели под дождем как лакированные. Вдалеке слышался шум приближающегося поезда.

— Марья Никифоровна! — Кулешов забарабанил кулаком в дверь сторожки.

Наплывающий грохот колес, лязг — тяжелый товарняк переезжал переезд. Никита на секунду совершенно оглох. Вагоны, вагоны, груженные лесом, углем, цистерны, цистерны, контейнеры с песком…

— Марья Никифоровна!!!

— Хто там еще? Хто тепается? Хто такие? — послышалось из-за двери.

— Марья Никифоровна, милиция. Откройте, пожалуйста.

Дверь приоткрылась, затем распахнулась, и они вошли. В железнодорожной сторожке была всего одна комната и один обитатель — дежурный Марья Никифоровна Дуля. Примерно так, судя по звучной фамилии, Колосов эту царицу поездов себе и представлял: рост ниже среднего, вес выше нормального, волосы седые, собранные в пучок, лицо мясистое, в красных прожилках, руки крестьянские, привычные к тяжелому труду. На литом торсе — традиционная оранжево-дорожная безрукавка.

— Заходьте, заходьте, товарищи, сырости мне не напустите, — басом пригласила их Марья Никифоровна.

В комнатке всю стену занимал электрический щит-переключатель семафора. У окна оставалось место лишь для маленького стола и двух табуреток. Зато на столе свистел-закипал электрический чайник, стояла початая бутылка пива «Арсенальное» (с мужским, естественно, характером) и покоилась на тарелке с голубой каемочкой обезглавленная копченая скумбрия.

— Заходьте, дверь плотнее прикрывайте, — Марья Никифоровна сложила руки на груди. — Ну?

— Убийство у нас, — не таясь, сообщил ей Кулешов.

— Ну! — Марья Никифоровна всплеснула руками. — Далече?

— Недалеко от платформы, — сказал Колосов. — Мы бы хотели узнать у вас — вы с какого часа здесь, на переезде, сегодня дежурите?

— Как по графику положено, с семи тридцати. Я своего Митрича сменила, — Марья Никифоровна повернулась к Кулешову — человеку здешнему. — Митрич-то мой захворал. Прострелило ему всю поясницу.

— Сегодня, примерно с восьми часов до двенадцати, какие машины здесь у вас проезжали, останавливались? — спросил Никита.

Марья Никифоровна как рентген сверлила его взором.

— Утром-то? Да в двенадцать колонна воинская проходила. Одни грузовики.

— А до этого? Раньше? Часов в девять-одиннадцать?

— Милый, а кого убили-то? — спросила Марья Никифоровна.

— Профессоршу из Лесного, реставраторшу, — ответил Кулешов.

— Это полную-то такую, в очках, что в церковь нашу все ходила, к отцу Димитрию?

— Нет, подругу ее, Наталью Павловну, которая профессор-искусствовед из Москвы, — сказал Кулешов. — Она на станцию шла утром, видно, на электричку спешила.

— Видала я ее, тоже в церкви нашей видала, — Марья Никифоровна покачала головой. — Представительная женщина, солидная… Ох, горе-то. И что же это такое тут у нас делается-то? Прямо оторопь берет. Кто ж это у нас тут такой завелся-то? Нелюдь-то?

— Ищем мы, Марья Никифоровна. Видишь, только с места, оттуда. Промокли все до нитки.

— Так чайку, может, горяченького? Или пивка вон — согреться?

— Нет, спасибо, некогда нам, — сказал Колосов. — Так вспомните, пожалуйста, какие машины тут утром проезжали?

— Да проезжали, разве все вспомнишь? Военные, а потом перед ними-то самосвал был перхуровский, почтовая одна была. Продуктовая в магазин, в Воздвиженское. И эта была тоже — та, на которой профессорша-то ваша тут прежде ездила.

— Какая эта? Чья? — спросил Никита.

— Да Малявина. Иномарка-то иностранная которая. Она самая и была. У шлагбаума тут стояла — я— как; скорый пропускала пятьдесят седьмой в десять десять.

— В десять минут одиннадцатого? — переспросил кита, — И Малявин останавливался тут на переезде? И его самого видели за рулем или только его машину?

— А как же? И машину, и его самого видала. Курил папироску все в окно, пока поезд-то ждали, — Марья Никифоровна покачала головой. — Ой-ей, как теперь ходить-то нам тут, как жить? Кто ж это творит-то все? А мы со стариком-то моим Митричем одни ведь в доме. И oн с утра пластом уж лежит, поясница у него.

— А куда Малявин ехал? В какую сторону? — спросил Никита.

— Туда, куда ж еще? Тут одна дорога — прямо все, прямо, — Марья Никифоровна Дуля ткнула рукой в окно. — Назад-то он, видно, другим путем вертался, не здесь. А машина-то у него приметная, солидная. С нашими замухрышками не спутаешь.

Глава 14

ИДЕАЛИСТЫ И ПРАГМАТИКИ

В этот понедельник Анна Лыкова работала в антикварном салоне с трех часов дня. Антикварный мирок в Сивцевом Вражке в последнее время стал дли нее последним прибежищем. Здесь, на работе, она была день-деньской на людях и одновременно предоставлена сама себе. Анна Лыкова — ведущий артдилер салона «Галантный век». Антикварный бизнес — дело прибыльное, торговля шла неплохо, но для Анны все эти вещи, что проходили через ее руки и оседали на витринах за пуленепробиваемыми стеклами в ожидании покупателей, были не просто товаром на продажу. Во многих из них она словно узнавала старых знакомых, которых уже видела однажды — давно, в какой-то другой жизни.

Антикварный салон на Сивцевом Вражке за скромной вывеской своей скрывал первоклассные, редкие вещи. Хозяин салона Навроцкий — стреляный антикварный воробей, выходец из некогда знаменитой, давшей антикварному миру десятки громких имен коллекционеров, скупщиков и оценщиков системы Ленкомиссионторга, обладал двумя главными профессиональными достоинствами, столь редкими в мире бизнеса -безошибочным чутьем и безукоризненной репутацией.

На маленьких витринах салона, подсвеченных серебристым светом, бывало встречались друг с другом и будущими своими владельцами ювелирные украшения фирм «Фаберже» и «Кехле», колье и броши «французские цветы», великолепные камеи и медальоны восемнадцатого века, В сейфах-шкафах искушали коллекционеров обширные нумизматические коллекции, жемчужиной которых был серебряный динарий Нерона, отчеканенный в год пожара Рима, старинная бронза, фарфор, стекло и мозаика.

Выходец из знаменитой системы Ленкомиссионторга Навроцкий не уставал повторять Анне Лыковой, которую в свои шестьдесят пять ценил и как дельного специалиста, и как молодую симпатичную женщину, что все новое — это хорошо забытое старое, и поэтому не стоит гнаться за изменчивой модой, а надо самим формировать ее среди своих потенциальных клиентов. Он располагал обширными связями как среди собирателей и коллекционеров, так и среди нуворишей-толстосумов, а также среди сдатчиков, между которыми было немало владельцев наследственных собраний — племени, как известно, почти совершенно исчезнувшего.

Когда в антикварном салоне «Галантный век» раздался этот телефонный звонок, Анна с Навроцким были заняты осмотром только что сданных на комиссию парных бронзовых ваз. Вазы эти стали предметом жаркого спора.

— Анна Николавна, вы взгляните на это клеймо непредвзято, — говорил старый Навроцкий, осторожно поворачивая в руках маленькую вазу стиля ампир. — Эта клеймо петербургской ювелирной фирмы «Никольс и Плинке».