Бита за Рим (Венец из трав) - Колин Маккалоу

— Замечательно! — воскликнул воодушевленный царь и указал подбородком на Фарнака. — А теперь — его!

Никто не осмелился спросить, каким способом надлежит умертвить второго заговорщика, так что смерть Фарнака оказалась куда более прозаической, нежели смерть его возлюбленной Лаодики: конец его страданиям положило лезвие меча. Все те, кто наблюдал за последними минутами Лаодики, усвоили урок; на жизнь царя Митридата VI после этого не покушались долго, очень долго.

* * *

Путешествие из Пессинунта в Никомедию позволило Марию убедиться, что Вифиния весьма богата. Подобно всей Малой Азии, она была очень гористой, однако горы Вифинии, за исключением массива Мисийский Олимп в Прусе, были ниже, округлее и приятнее глазу, чем хребет Тавр. Здесь спокойно протекали многочисленные реки, на полях вызревали хлеба, которых хватало для прокорма населения и армии, а также выплаты дани Риму. Бобовые давали богатый урожай, овцы благоденствовали, овощи и фрукты не переводились. Народ, как заметил Марий, выглядел сытым, довольным и здоровым; все деревни, через которые пролегал путь Мария с семейством, были населенными и зажиточными.

Однако совсем иную картину нарисовал путешественнику царь Никомед II, когда Гай Марий прибыл в его столицу Никомедию и разместился во дворце на правах почетного гостя. Сам дворец оказался небольшим, но Юлия поспешила уведомить Мария о том, что собранные здесь произведения искусства отличаются высочайшим качеством, дворец выстроен из самых лучших материалов и представляет собой архитектурный шедевр.

— Царь Никомед далеко не беден, — заключила она.

— Увы, — не соглашался царь Никомед, — я очень беден, Гай Марий. Но я властвую в бедной стране, так что иного и ожидать нельзя. К тому же Рим не облегчает мне жизнь.

Они сидели на балконе с видом на город; морская гладь была в тот день настолько безмятежна, что в ней, как в зеркале, отражались горы. Очарованному Марию казалось, что Никомедия повисла в воздухе, а плывущие в небе редкие облачка — это вереница осликов, марширующих по лазури залива.

— Что ты хочешь этим сказать, царь? — спросил Марий.

— Возьми для примера позорную историю с Луцием Лицинием Лукуллом, случившуюся пять лет назад, — начал Никомед. — Ранней весной он потребовал, чтобы я выставил два легиона для войны с рабами в Сицилии. — В голосе царя звучало раздражение. — Я объяснял, что у меня нет для него войска, поскольку римские сборщики податей обращают моих подданных в рабство. «Освободи моих подданных, обращенных в рабство, как того требует решение Сената, дарующее свободу всем рабам из союзных Риму государств! — воззвал я к нему. — Тогда у меня опять появится армия, а моя страна снова узнает, что такое процветание». Знаешь, каков был его ответ? Мол, Сенат имел в виду рабов из италийских союзнических городов!

— Он был прав, — заверил царя Марий, вытягивая ноги. — Если бы декрет подразумевал рабов из стран, заключивших с римским народом договор о дружбе и союзе, ты бы получил от Сената официальное уведомление на сей счет. — Он устремил на царя Никомеда проницательный взгляд из-под кустистых бровей. — Насколько я помню, в итоге ты нашел для Луция Лициния Лукулла необходимых ему воинов?

— Не в том количестве, как ему хотелось, но все же нашел. Вернее, он сам нашел для себя людей, — ответил Никомед. — Получив от меня отрицательный ответ, он покинул Никомедию, объехал окрестности и через несколько дней заявил мне, что не наблюдает нехватки мужчин. Я пытался убедить его, что попавшиеся ему на глаза мужчины — сплошь земледельцы, а не солдаты, однако он отмахнулся и сказал, что из земледельцев получаются отменные солдаты, поэтому они вполне сгодятся. Как же мне не горевать, если он забрал семь тысяч душ — тех самых людей, на которых держалась платежеспособность моего царства!

— Год спустя ты получил их назад, — возразил Марий, — к тому же с кошельками, полными денег.

— А как же поля, пустовавшие целый год? — упирался царь. — Год неурожая, да еще при податях, взимаемых Римом, отбрасывает нас на десяток лет назад.

— Что мне непонятно, так это откуда взялись в Вифинии сборщики налогов, — молвил Марий, чувствовавший, что царю становится все труднее доказывать свою правоту. — Ведь Вифиния не является частью римской провинции Азия.

Никомед начал вилять:

— Беда в том, Гай Марий, что некоторые мои подданные наделали долгов у римских публиканов из провинции Азия. Сейчас трудные времена.

— Отчего же они так трудны, царь? — не отставал от него Марий. — Мне, напротив, казалось, что ваше благосостояние увеличивается, особенно после завершения войны с рабами в Сицилии. Вы выращиваете много зерна, а могли бы выращивать еще больше. Рим уже много лет покупает зерно по вздутым ценам, особенно в этих краях. На самом деле ни вы, ни наша провинция Азия не в состоянии дать даже половины потребного нам количества. По моему разумению, основная часть идет из земель, принадлежащих понтийскому царю Митридату.

То, что должно было случиться, случилось: безжалостный удар, нанесенный Марием, содрал корку с саднящей раны правителя Вифинии; гной хлынул потоком.

— Митридат! — Царь гневно плюнул и откинулся на троне. — Да, Гай Марий, вот кто — гадина, заползшая в мой сад! Вот причина нашего упадка. Я уплатил сотню талантов золотом — а это было ох как нелегко! — чтобы обеспечить себе в Риме поддержку, когда этот змей запросил статуса друга и союзника римского народа! А сколько денег тратится из года в год на то, чтобы отражать его подлые посягательства? Во много раз больше! Я вынужден постоянно держать наготове армию, чтобы отражать наскоки Митридата. Разве найдется страна, которая могла бы позволить себе такое расточительство?! А что он натворил в Галатии всего три года назад! Резня на пиру! Четыреста вождей сложили головы, съехавшись в Анкиру, так что теперь он владеет всеми странами, окружающими мою землю: Фригией, Галатией, прибрежной Пафлагонией. Помяни мое слово, Гай Марий: если Митридата не остановить теперь, то вскоре даже Рим станет сожалеть о своем бездействии!

— Тут я с тобой согласен, — молвил Марий. — Однако Анатолия расположена вдали от Рима, и я очень сомневаюсь, что Рим способен осознать опасность происходящих здесь событий. Дальновидности хватает лишь у принцепса Сената Марка Эмилия Скавра, но он уже стар. В мои намерения входит повстречаться с царем Митридатом и предостеречь его. Потом, когда я вернусь в Рим, я попытаюсь убедить Сенат, что к Понту следует отнестись серьезнее.

— Нас ждет трапеза, — сказал Никомед, вставая. — Разговор продолжим потом. О, как приятно говорить с человеком, понимающим твои заботы!

* * *

Для Юлии пребывание при дворе восточного правителя было полно открытий. «Мы, римские женщины, непременно должны больше путешествовать! — размышляла она. — Теперь я понимаю, как узок наш кругозор, как глубоко наше невежество во всем, что касается остального мира! Это наверняка отражается на том, как мы воспитываем детей, особенно сыновей».

Открытием оказалась и первая в ее жизни встреча с монархом, Никомедом II Она-то воображала, что все цари должны походить на римского патриция в звании консула — величественного, высокомерного, мудрого. Как, например, Катул Цезарь или принцепс Сената Скавр, только занесенные далеко от Рима; Скавр, при его малом росте и лысине, все равно вел себя как некоронованный властелин.

Но Никомед II опроверг все ожидания Юлии. Он отличался высоким ростом и, судя во всему, был когда-то весьма тучен, однако преклонные годы лишили его и роста, и веса, и теперь, в восемьдесят с лишним, он сделался худым, согбенным патриархом со свисающей на шее кожей и дряблыми щеками. Он потерял все до единого зубы и почти все волосы. Впрочем, то были признаки физического дряхления, от каковых не застрахованы и римские консулы, достигни они таких преклонных лет, — скажем, Сцевола Авгур. Разница заключалась в характерах и наклонностях.

К примеру, царь Никомед отличался такой неуместной женственной изнеженностью, что, глядя на него, Юлия с трудом сдерживала смех. Он обряжался в длинные невесомые одежды великолепной расцветки, к трапезе выходил в позолоченном парике с завитушками и никогда не забывал об огромных серьгах с драгоценными камнями; лицо его было размалевано как у дешевой шлюхи, а голос звучал тонюсеньким фальцетом. В нем не было ни капли величия. Но при этом Вифиния находилась под его правлением уже более полувека, причем управлялась железной рукой. Все попытки сыновей сместить его с трона не увенчались успехом. Юлии трудно было поверить в то, что этот хрупкий, женственный человек безжалостно расправился со своим отцом и умудряется держать в повиновении любящих его подданных.

Оба его сына находились при дворе, в то время как жен при нем не осталось: царица скончалась годом раньше (она подарила ему старшего сына, названного Никомедом), младшая жена разделила ту же участь (она была матерью младшего царевича, Сократа). Ни Никомед III, ни Сократ уже не могли именоваться молодыми людьми: первому было шестьдесят два года, второму — сорок четыре. Оба были женаты, однако женоподобностью не отставали от папаши. Жена Сократа походила на мышь: она была столь же мелка, так же пряталась по углам и перемещалась шмыгающей походкой; зато жена Никомеда III была крупной, сильной, радушной особой, склонной пошутить и посмеяться вволю. Она родила Никомеду III дочку по имени Низа, которая засиделась в девицах и так и не вышла замуж. Жена Сократа была бесплодна — как, видимо, и ее супруг.