Женить нельзя помиловать - Вячеслав Шторм

— Я даже заказал тебе виноград. — Парень изо всех сил пытался вернуть капризуле хорошее расположение духа. — Без косточек.

Но нынче явно был не его день. Услышав о любимом лакомстве, которое раньше могла поглощать в любом количестве, Глори зажала рот ладонью и ощутимо позеленела.

— Ни за что! Жуйте его сами, а мне закажите салат из артишоков, заправленный оливковым маслом, и большую миску творога. И без соли, пожалуйста!

Это было последней каплей. Бон проворчал что-то — явно непечатное — и вышел вон.

— Что с тобой случилось? — Я мягко взял жену под локоть. — Ты же не выносишь ни артишоки, ни оливковое масло, ни творог.

— Теперь выношу! — мрачно отрезала она. — И вообще, в отличие от соли, которую вы поглощаете в жутких количествах, они очень полезны!

Я понял, что сейчас продолжать с ней беседу — себе дороже. Поэтому пожал плечами и отправился вниз. Заказывать артишоковый салат и творог.

Вот так мы покинули Флоридол, в прямом и переносном смысле несолоно хлебавши. Спасибо хоть, у каждого было при себе некоторое количество денег, на которые мы худо-бедно пополнили дорожные запасы. Жадина Римбольд, разумеется, поныл немного насчет бездумно растраченного ясака КГБ и робко предложил завернуть в недалекий Стоунхолд или, на худой конец, Гройдейл, но Глори взглянула на него так, что гном тут же заткнулся и безропотно сдал в общий котел всю наличность. Путешествие по предгорьям заняло восемь дней и, кроме ворчания Глори, привязывающейся к любой ерунде и с легкостью переплюнувшей даже ворчуна Римбольда, ничем особенно не запомнилось. Правда, еще Ветерок ухитрился так неудачно наскочить на острый обломок базальта, что разрезал кожу на лапе. Если взять в расчет, что из шкуры драконозавров изготавливают самые прочные неметаллические доспехи, то можно хотя бы отдаленно представить ее толщину, а также всю подростковую дурь Извергова сыночка. С другой стороны, нет худа без добра — теперь, по крайней мере, мне не приходилось вести малолетнего хулигана на коротком недоуздке, молясь про себя, чтобы он не сиганул куда-нибудь в пропасть.

Но вот мы поднялись в горы, строго по плану Перевалили через Становой Хребет и углубились в совершенно дикую и необжитую местность. Впереди были еще два-три дня пути и таинственное Ущелье Хрюкающей Погибели, а дальше — Дальне-Руссианский Предел. Так думали мы и не подозревали, что сначала нам придется столкнуться еще кое с чем. Точнее — кем. А еще точнее — с бабкой Штефой.

Как ни странно, первым ее заметил не я, возглавляющий нашу небольшую колонну, и даже не Бон, а сидящий у него за спиной Римбольд. И не просто заметил, а сморщил нос, будто нюхнул чего-то исключительно гадкого, фыркнул и отвернулся, что-то бормоча под нос.

— Что ты говоришь? — поинтересовалась едущая следом Глори.

— Лепрехуном воняет, — брезгливо пояснил Римбольд, как и любой другой гном никого так не ненавидящий, как своих дальних родственников, и махнул рукой куда-то вперед и влево.

Я пригляделся и обнаружил в тени под козырьком нависающей над дорогой скалы, редкостной величины вязанку хвороста, перетянутую просмоленной веревкой. «При чем тут лепрехуны?» — пронеслось в моей голове. Как бы отвечая моим мыслям, часть вязанки зашевелилась, и я понял, что рядом с хворостом сидит тот, кто его собрал. Бабка лепрехунша была маленькой — куда меньше нашего бородатого приятеля, отнюдь не считающегося среди своего народа здоровяком, — и сморщенной, как перележавший в кадушке с рассолом огурец. Одета она была в какую-то невообразимую рванину из тех, о которых говорят «на дыре дыра». Но главное — ее ноги. Они были обуты в грубые башмаки, и если левая просто поджата, то правая вывернута под таким углом, под которым нижние конечности не сгибаются ни у кого из известных мне разумных существ. Да и верхние тоже.

Несмотря на свое бедственное положение, бабка отнюдь не выглядела подавленной. Напротив, когда мы поравнялись с ней и остановились, она достала откуда-то из своего рванья излюбленную лепрехунами коротенькую трубочку, прикусила мундштук на удивление крупными крепкими зубами — Изверг что-то одобрительно проворчал — и поинтересовалась:

— Ну шо, так и будем стоять или кто-нибудь все же угостит стаг'ую женщину огоньком?

— Вам нужна помощь? — спросила Глори.

— Деточка, если бы мне нужна была помощь, то я таки пг'осила бы помощи. Но я пг'ошу пг'икуг'ить.

— Курить вредно! — фыркнул Римбольд.

— Жить вообще вг'едно, гномик, — сверкнула глазами бабка, — от этого умиг'ают. Но бабушка Штефа не собиг'ается умиг'ать, даже не покуг'ив пег'ед смег'тью. Подавив вопль возмущенного столь нелестным обращением гнома и сняв его с седла, Бон спешился сам, нащупывая трутницу и огниво. Чирк, чирк! — и лепрехуншу окутали густые клубы на редкость вонючего дыма. Любопытный Ветерок, сунувшийся было обнюхать бабкин башмак, отскочил в сторону и оглушительно чихнул.

— Да шоб ты был здог'ов! — ухмыльнулась старуха.

— Что с вашей ногой, уважаемая Штефа? — поинтересовалась тем временем Глори. Старуха критически оглядела вытянутую ногу и жизнерадостно пыхнула дымом:

— Таки мне подозг'евается, шо всё.

— В смысле?

— В смысле она сломана в двух местах, и, шоб я ошибалась, сг'астись ей уже не светит.

— Почему?

— Потому что я живу в дневном пег'еходе отсюда. Потому что с такой ногой я не пг'ойду и двух шагов. Потому что даже если и пг'ойду, то без хвог'оста. Потому что без хвог'оста я не смогу согг'еться и сваг'ить похлебку. Потому что без тепла и похлебки я в гог'ах очень ског'о окочуг'юсь. Потому что пг'оез-жают тут г'едко, и никому нет дела до того, окочуг'ится ли стаг'ая Штефа или таки нет. Я пг'ава, гномик?

Наш бородатый приятель демонстративно отвернулся, сложив руки на груди.

— Римбольд! — возмущенно воскликнула Глори. — Как ты можешь?!

— А при чем тут я? Я что, что-то сказал?

— Нет, но ты подумал!

— Ну, знаете! — всплеснул руками гном. — Мне что, уже и думать запрещено?!

— О том, чтобы оставить беспомощную старую женщину на верную погибель — да!

— Ой, да шо ты его уговаг'иваешь? — ехидно поинтересовалась Штефа. — Он же гном! Лучше езжайте себе и дайте стаг'ухе насладиться последней тг'убочкой. По кг'айней мег'е, на мои косточки никто не плюнет!

Щеки Глори вспыхнули:

— Как вам не стыдно болтать такую ерунду?!

— О-е-ей! Деточка, на пог'оге смег'ти это глупое слово как-то сг'азу забывается! И г'азве я таки не пг'ава? Вы посмотг'ите на него — зыг'кает так, будто я спег'ла заветный г'облог' его покойной бабушки!

Эта тирада окончательно добила Римбольда. Он демонстративно взобрался обратно на Забияку, поерзал, устраиваясь поудобнее, и громко спросил:

— Ну что, мы уже едем?

— Уже нет, — вздохнул я, прикидывая, из чего можно смастерить лубок для бабкиной ноги.

Неприятности Римбольда — и наши заодно — одной только задержкой, увы, не ограничились. После того как я с грехом пополам вправил бабкину вывихнутую ногу (попутно наслушавшись от страдалицы таких проклятий, что даже Изверг стал шумно фыркать, выражая свой восторг) и туго прибинтовал к двум дощечкам, выяснилось, что: без поддержки старая карга в седле не удержится; Изверг категорически отказывается везти кого-нибудь, кроме меня; с Глори ехать бабка категорически не желала сама («Шоб все люди думали невесть шо, когда одна девочка будет обнимать дг'угую?!»). Оставался только Забияка.

Услышав, что ему придется Пругг знает сколько тащиться пешком или самостоятельно править Ветерком, и это все ради того, чтобы поудобнее пристроить капризную лепрехуншу, Римбольд впал в состояние, близкое к амоку. Он вращал очами, топал ногами, свирепо грыз кончики усов и сыпал такими ругательствами, по сравнению с которыми бледнели недавние излияния Штефы. К моему глубокому сожалению, самые соленые фразы звучали на гномийском, который я до сих пор так и не удосужился выучить. А вот Глори, родившаяся и выросшая в граничащем с Княжеством Гройдейле, знала его в совершенстве. Выслушав, не перебивая, она взяла низкорослого сквернослова за шиворот и ласково пообещала, что если он еще раз посмеет в ее присутствии произнести вслух нечто подобное, то в лучшем случае получит по морде. Благоразумно не став уточнять, что последует в худшем, гном кинул на лепрехуншу последний, исполненный беспредельной ненависти взгляд, смачно плюнул и зашагал вперед. Свою сумку он демонстративно пер на плече, ежеминутно вытирая якобы обильный пот и душераздирающе вздыхая. Однако мы не то чтобы игнорировали страдания бородатого, а скорее нам просто было сильно не до них.

Вся беда в том, что бабка Штефа при падении с горы не иначе как повредила кроме ноги еще и голову. Ничем другим я не могу объяснить тот факт, что родившееся и выросшее в этих горах существо заплутает и забудет дорогу к дому. Между тем именно это и произошло. Забравшись фиг знает куда по козлотуровой тропке, несколько раз чуть не сковырнувшись вниз и вконец издергавшись, мы через три часа уперлись в тупик. Нехилая такая стена, верхушка которой теряется где-то высоко. И, как мне кажется, никакой потайной дверки в ней не спрятано, кричи хоть «Мэллон!», хоть «Сезам!», хоть «Откройте именем закона!».