Ледокол - Рощин Валерий Георгиевич

Цимбалистый подмигнул ему и показал из-под стола флягу: «Еще налить?»

— Нет, спасибо, — мотнул тот головой. — Я лучше за снегом схожу. Обычной воды охота…

Спустя минут десять пилот появился на палубе, неся пустую кастрюлю, в которую набивал снег. Остановившись у леерного ограждения, он посмотрел в сторону громадного айсберга, закрывавшего собой треть сумеречного неба.

Со стороны «Семен Семеныча» доносился жутковатый треск. Даже невооруженным глазом было видно, как ледяная махина крушит вокруг себя лед и двигается в направлении «Громова»…

* * *

Тем временем ледокол «Новороссийск» продвигался на юго-запад.

На борту кипела работа: по палубе деловито сновали матросы, из динамиков трансляции звучали команды вахтенного, в недрах машинного отделения потели мотористы, а на камбузе кок с помощником готовили вкусный обед.

По палубе слева от надстройки прогуливалась супруга Петрова с фотоаппаратом. Изредка она поднимала камеру, нацеливала куда-то объектив и делала снимки. В кадры попадали члены команды, очертания судна, неспокойное море и заполненное облаками небо. Заметив на палубе кошку, она улыбнулась, присела возле нее, погладила и сделала еще несколько снимков.

Внезапно в видоискателе появилась фигура незнакомого мужчины.

— Здравствуйте! — широко улыбаясь, громко сказал он. — Позвольте представиться: Владимир Сафонов. Можно просто Володя.

Молодая женщина опустила фотоаппарат.

— Людмила Петрова. Журналистка, — сказала она, рассматривая мужчину.

На вид ему было лет 35. Шатен чуть выше среднего роста и обычного телосложения; лицо с правильными чертами. Улыбчив, приветлив. В общем, ничего отторгающего и вызывающего супруга капитана Петрова в нем не нашла. Обычный мужчина, каких во множестве можно было повстречать на улицах Ленинграда.

— Я в курсе, кто вы и как вас зовут, — кивнул новый знакомый. — С экипажем подружились?

— Пока почти никого не знаю.

— Это не проблема — я помогу.

Он протянул руку, приглашая миловидную молодую женщину пройтись в сторону кормы, где располагалась вертолетная площадка.

— Большого грузного мужчину видите? — негромко спросил Сафонов, кивая на группу моряков на краю площадки.

— Да.

— Это капитан нашего судна — Митрохин Геннадий Иванович.

— Какой-то он… — в легком недоумении пробормотала Люда.

— Какой?

— Пожилой. И насупленный.

— Насупленным ему положено быть по должности, — засмеялся Владимир. — А насчет пожилого — это вы хватили. Ему всего 45.

— Значит, показалось. А это кто? — повернулась женщина к мужчине, возившемуся с каким-то прибором возле закрепленных на палубе бочек.

— Артур Манугаров — руководитель спасательной экспедиции.

— О, это известная в стране личность!

— Да, вы правы. Кстати, можете его сфотографировать, если есть такое желание. И летчиков можете поснимать, правда, они все больше отдыхают в каюте и редко появляются на палубе — летать-то им предстоит не скоро.

— А вас?

— Меня не стоит, — уклончиво ответил Сафонов.

Кивнув, Людмила неуверенно спросила:

— Вы, я так понимаю, служите…

— Правильно понимаете, — опередил мужчина. — У вас ко мне, наверное, много вопросов?

— Ни одного, — сдержанно улыбнулась она.

— Тогда у меня к вам найдется вопросик. Если не возражаете.

— Не возражаю.

— Вы написали два заявления. Первое редактору, второе — нам. И очень просили освободить от этого задания. Неужели не интересно, почему вам отказали?

Люда одарила Владимира «преданным советским» взглядом:

— Если Госбезопасность решила — значит, так надо. У вас больше нет ко мне «вопросиков»?

— Пока нет.

— Тогда позвольте мне еще немного поснимать — вечером отправлять репортаж.

Он понял, что к доверительному разговору она не готова. И, вежливо улыбнувшись, отпустил собеседницу…

* * *

На «Громове» все было по-старому, кроме двух моментов.

Во-первых, Петров теперь сидел в своей каюте под замком. В основном он валялся на койке и спал. Или ел, когда Тимур четко по расписанию приносил еду. В остальное время читал книги, рассматривал семейные фотографии или бросал в стену теннисный мячик.

А во‑вторых, «Семен Семеныч» приблизился к ледоколу еще на несколько десятков метров.

Севченко все так же выходил «на люди» не чаще четырех-пяти раз в сутки. По дороге в кают-компанию он наведывался на мостик, где выслушивал короткий доклад вахтенного о состоянии дел на судне. Затем принимал пищу и отправлялся на палубу подышать свежим воздухом. Иногда он замечал какой-нибудь «косяк»: пыль на перилах, грязные ступени трапа или лежащую поперек коридора собаку. В этих случаях он беззвучно матерился и топал дальше, понимая, что продолжать «закручивать гайки» бессмысленно…

Вертолетная площадка оставалась единственным местом на палубе, где постоянно теплилась какая-то жизнь. Кукушкин ежедневно по два-три часа проводил возле вертолета в поисках неисправности, из-за которой не запускался проклятый правый двигатель.

Отчасти этому рвению способствовали недавний нагоняй от капитана и угрызения совести за устроенную при посадке аварию. Отчасти он занимался починкой по той простой причине, что не мог отыскать себе другого подходящего дела. В каюте он добросовестно изучал формуляры и схемы, потом поднимался на площадку, включал тепловую пушку, засовывал брезентовый рукав в нутро своего Ми-2 и около часа отогревал его. За это время с кем-то из добровольных помощников приносил из теплого помещения два аккумулятора, устанавливал их в носовой отсек. Затем лез по стремянке под открытый капот, копался в проводке, проверял уровень масла. Ну, а венцом этого трудового подвига была попытка запуска, которая раз за разом завершалась неудачей.

Чаще других ему на помощь приходили полярник Беляев и боцман Цимбалистый. Беляев все равно маялся от тоски и безделья, а боцманом руководило простое человеческое сострадание. Потому как на бедного Кукушкина порой было больно смотреть.

Второй помощник Банник, заступив на вахту, первым делом подходил к настенному календарю с изображением Аллы Пугачевой и зачеркивал прошедший день. В общей сложности их накопилось три с половиной месяца. Затем он снимал показания метеорологических приборов, выяснял точные координаты судна и делал соответствующие записи в вахтенный журнал. После сооружал подобие чая, усаживался с кружкой в капитанское кресло, шевелил усами и подолгу смотрел вдаль…

* * *

Утро этого дня ничем не отличалось от десятков других, проведенных командой на дрейфующем судне.

Часов в десять Кукушкин по обыкновению явился на площадку, деловито обошел воздушное судно, постукивая носком теплого ботинка по колесам, похлопывая ладонью по фюзеляжу, а заодно проверяя целостность остекления кабины.

Затем последовал обязательный часовой прогрев тепловой пушкой моторного отсека и салона. Без данного мероприятия загустевшее масло редуктора не позволяло вращаться шестерням и оси несущего винта, а в вымороженной кабине «жестяной банки» невозможно было находиться более десяти минут.

Пока «пушка» гудела внизу, подавая по брезентовому рукаву в кабину разогретый воздух, пилот разобрался с аккумуляторами, потом вскарабкался по стремянке под капот и принялся в сотый раз осматривать правый двигатель…

Разумеется, ничего нового он не увидел.

Все подтеки выбитого масла были давно устранены. Уровень вновь залитого — в норме. Жгуты электрических проводов накрепко присоединены фиксируемыми разъемами. Топливо— и маслопроводы — в порядке. Контровочная проволока, отвечающая за надежность резьбовых соединений, цела.

— Чего ж тебе еще не хватает, сволочь? — простонал Михаил, спрыгивая вниз и захлопывая капот.

Выключив «пушку» и вынув из кабины рукав, он устроился в пилотском кресле. Руки машинально пробежали по тумблерам и кнопкам, включая питание, автоматы защиты сети, электрические преобразователи, противопожарную систему, топливный насос…