Золотая моль - Валерий Фатеев

Но возражали лениво, потому что поселок Мой-Уруста уже строился, деньги были наполовину освоены и разворованы и никакие Тимофеевы остановить процесс не могли.

Но Тимофеев стучался в разные кабинеты, писал в газеты, и в конце концов его с должности уволили.

Тогда Александр Данилович пошел работать в столярку. В жизни он повидал всякого и не всегда руководил. Тем более в столярке было спокойно, работа нужная и здоровая. А если деньги требовались — всегда найдется левый заказ: шкафчик или диван кому-то из ветренцев соорудить, замок врезать, крыльцо поправить или тепличку.

Начальство вздохнуло спокойно: замолчал Тимофеев. Ни жалоб от него не слышно, ни статей в газетах.

Но Александр Данилович не замолчал — его мощно захватила новая идея: он изобретал промывочный прибор.

Однажды, еще в бытность свою замом, вместе с главным геологом прииска попали они на дальний законсервированный полигон.

— Ты знаешь, сколько здесь металла? — спросил у него геолог и сам же ответил: — Примерно столько, сколько запасов сегодня у всего прииска.

Конкретные цифры тогда еще называть остерегались: засекречено было.

Данилыч ахнул и удивился:

— А чего же эт мы не моем его?

Геолог зачерпнул ладонью песок. Бесчисленные сверкающие крупицы сверкнули на солнце.

— Мелкодисперсное золото. Наша технология не может его выделять. Да и на обычных полигонах его идет в отвалы до тридцати, а то и сорока процентов.

— Вот в этих отвалах столько золота?

— Ив этих, и на дражных полигонах, и многие рудные месторождения только из-за трудной извлекаемости металла даже не разрабатываются.

Услышанное и увиденное поразило Тимофеева. Какие-то смутные идеи, планы появились.

Возможно, они так и остались бы на уровне идей и планов: суета захлестывала. Рабочий день у зама по хозяйству от утра и до ночи, но вот разжаловали, и неожиданно появилась свобода. Во времени, поступках и дерзких идеях. Не хватало конкретных знаний. На промывочный сезон он бросил свою мастерскую и пошел простым промывальщиком.

Еще раз убедился, что разница между современным промприбором и лотком старателя только в размерах. Принцип тот же. Подается пульпа, золото как более тяжелый металл оседает на ковриках. Гравитационный метод.

Он пытался экспериментировать: менял высоту порогов длину эстакады… Отход получался то чуть больше, то чуть меньше, но в таких микроскопических масштабах, что определить причину изменений было невозможно. Горный мастер, сначала было поддавшийся его уговорам, в конце концов плюнул на эту бессмысленную трату сил и времени — у него план горит, — и эксперименты кончились полным провалом.

Осенило его, как зачастую это бывает, неожиданно.

Рядом с его домом сутки напролет журчал ручеек с ласковым названием Евражка. Евражка— северный суслик, безобидный пугливый зверек, и, видно, столько его водилось на берегах ручья, что геологи не мудрствуя лукаво ручей Евражкой и прозвали.

Перед сном Данилыч частенько приходил к ручью. Здесь хорошо думалось. Громадный, вздымающийся к небу крутой склон сопки, ровно шумевшая под колымским ветром тайга и далекие звезды — все настраивало на философский лад, успокаивало и утешало. Вся накипь дня с его казавшимися сейчас бессмысленными и ненужными никому суетой и дерганьем уходила прочь. Так под острым стальным лезвием рубанка падает на пол грязная стружка и обнажается живая розовая плоть дерева.

Или утренний ветерок унесет к морю серые дождливые облака, и небо засияет такими чистыми красками, которые только на Севере и увидишь.

Или любимая женщина сбросит одежду, и сердце замрет от восторга и нежности.

Данилыч здесь даже стихи писать стал на старости лет, чему немало удивлялся и над чем постоянно подшучивала жена.;

Подшучивать-то подшучивала, но листки с произведениями его собирала, переписывала в общую тетрадь, берегла, а в минуты семейных торжеств цитировала, да еще с комментариями:

— «Вот они пали, одежды, с шумом склоненных знамен… Бережна жадная нежность, но вострубила надежда, и восстает батальон». Это что еще за батальон? — грозно вопрошала она.

— Что ты, Сашенька, имел в виду?

Гости похохатывали, а она продолжала:

— «Я ли в поход не готов? Ночью, до боли прекрасной, слепишь ты телом атласным, юной своей наготой…» Старый хрыч — седина в бороду, бес в ребро!

— Прекрати, — пытался отнять тетрадку Данилыч, да не тут-то было.

И в этот вечер, рассеяно оглядывая берега Евражки, его извилистое русло, серебристой змейкой устремившееся к Колыме, Тимофеев вдруг вспомнил, что самые богатые пески старатели чаще всего находят именно на излучинах реки или ручья, там, где отбойное течение, с силой ударяясь в берег, меняет свое направление.

Ручей!

Не в порожках дело, а в изменении потока пульпы! Эстакада должна быть извилистой, зигзагообразной. Сталкиваясь с препятствием и резко меняя свое направление, пульпа на какое-то время останавливается, и золотые крупицы выпадают в осадок.

Эксперименты на полигоне ему были заказаны, но он смастерил опытный образец величиной в одну сотую натуры.

И доказал. Его промприбор, получивший название «Ручеек», повышал отход на сорок процентов.

Это не могло быть случайностью, и он убедил приисковое руководство попробовать. Тем более что работающие промприборы не надо было переделывать, их надо только доделать. Там, где кончалась основная эстакада, просто подсоединяли шлюз Тимофеева. И уже адресованное в отвалы золото оседало на его ковриках.

Монтажники ставили его шлюзы сначала с досадой на ненужную блажь начальства и этого придурка из бывших замов, потом — с удивлением и уважением.

Мелкое золото пошло в оборот!

Но еще два года воевал Тимофеев, чтобы защитить свой патент… Главным препятствием, к его изумлению, оказались ученые из ВНИИ-1, которые непосредственно занимались проблемами промывки, повышения ее эффективности. Ревность ли взыграла или то, что в соавторы их не догадался приисковый самоучка пригласить, но факт остается фактом: магаданские чиновники от науки не дали ни одного положительного отзыва о «Ручейке»!

А тем временем на приисках местные умельцы уже варили шлюзы Тимофеева.

Пришло время реформ. ГОКи и прииски рассыпались. Жизнь на Колыме потеряла всякий смысл, и Тимофеевы уехали в свою родную Москву на заслуженный отдых.

Изобретение Тимофеева почти кануло в лету.

Реанимировал его солнцевский урка Кузя. Торопясь по своим бандитским делам, на Ленинградском шоссе прямо напротив аэровокзала он подрезал тимофеевские «Жигули», да так неожиданно тормознул перед красным светофором, что «жигуленку» ничего не оставалось, как всей своей массой врезать в багажник иностранцу. Со всеми вытекающими последствиями: бампер, фонари, крышка — все всмятку.