Непогода - Диана Ставрогина

по нервам, как падающая звезда, – от яркой, обжигающей вспышки до угасающего свечения где-то на границе сознания.

Ноги подгибаются, а руки непроизвольно тянутся к давно разлохмаченным волосам Антона, пальцы зарываются в короткие пряди, мстительно тянут те вверх и не останавливаются, даже когда раздается приятное для слуха шипение.

– Доиграешься… – сипит он из последних сил сквозь зубы.

Мои губы разъезжаются в довольной, как будто пьяной улыбке. Я прогибаюсь в спине, нагло подставляясь под ласку, и прижимаюсь нижней частью живота к натянувшейся под ширинкой ткани его брюк.

Антон со стоном дергает меня к себе и, подхватив под бедра, поднимает с явным намерением уйти из коридора куда-нибудь подальше. Беззвучно вскрикнув, я обвиваю его за талию ногами и вжимаюсь лицом в изгиб шеи у плеча.

Не открывая глаз, целую соленую кожу. Всасываю. Держу, оставляя отметку. И повторяю еще раз, сдвинувшись чуть левее и ниже.

Антон издает нечленораздельный звук и в отместку кусает меня в плечо, но не прекращает идти по направлению к гостиной. Не размыкая объятий, мы падаем на разворошенную после моего сна постель и тонем в мягкости одеяла и чернильном сумраке комнаты, где последние штрихи имевшихся ранее границ растворяются, превращаясь в ничто.

– Сними. – Я нетерпеливо тяну его брюки вниз, ухватившись за шлевки на поясе, но не справляюсь, придавленная к поверхности дивана тяжелым телом. – Хочу тебя… кожа к коже.

Дыхание Антона становится еще чаще. Поднявшись одним движением, он стаскивает с себя брюки вместе с бельем и носками и возвращается ко мне, ведет ладонями по моим ногам снизу вверх, целует в живот и опять спускается ниже, но не прикасается, отчего я не могу найти себе места, даже через ткань ощущая жар находящегося в сантиметре от моей кожи рта.

Я шире развожу бедра, продолжая мелко дрожать от напряженного предвкушения и потребности в большем, тянусь к трусикам руками, но Антон опережает меня:

– Я сам. – Белье он снимает медленно, играя на своем, и моем терпении, накаляя чувственность мгновения до невыносимости. Кружевная резинка, скользнув по коже наждачной бумагой, наконец исчезает. Я выдыхаю, а затем громко всхлипываю, почувствовав внезапное нажатие на клитор. – Ты течешь, – заявляет Антон со странной интонацией в голосе; его глаза на секунду встречаются с моими и возвращаются вниз, как и пальцы, что, пройдясь лаской по лобку, скользят по половым губам, распределяя смазку, и дразня подбираются ко входу, но не двигаются глубже.

Выгнув спину, я зажмуриваюсь и закусываю губу.

– Антон, – зову я спустя несколько секунд. Не знаю, каковы его плану на эту ночь, но у меня больше нет сил терпеть.

– Да? – Он находит мой взгляд и смотрит с ожиданием.

– Иди ко мне, – я тяну к нему руку в приглашающем жесте и качаю головой, уловив в его взгляде сомнение и желание продолжить уже начатое: – Все потом, – обещаю я. – Иди сюда.

И Антон сдается.

Глава 19

Кажется, нынешний рассвет безбожно опаздывает: ночь длится и длится, не зная предела, одним бесконечным мгновением. Под ее темным волшебным покровом мы наглухо скрыты от всего мира и собственных мыслей, а потому с безоглядной легкостью сходим с ума снова и снова.

Короткий сон прерывается вспышками желания, наши с Антом тела будто сами по себе тянутся друг к другу, и нам не остается ничего, кроме безвольного подчинения. Молчаливых ласк, долгих взглядов и страстных поцелуев, нежность которых оставляет горечь на губах.

Этой ночью у меня нет сил размышлять, чем чреват случайный секс с уже почти бывшим мужем, и уж тем более нет шансов прекратить затянувшийся акт самоубийства. Пусть утром я искренне пожалею о собственной слабости, прокляну себя на всех известных мне языках и вдоволь наплачусь, когда наступит неизбежный эмоциональный откат, однако пока на смену опьянению ночи не пришло похмелье дня, я постараюсь навсегда запомнить, каким страстным может быть Антон, неожиданно позабывший про самоконтроль.

Какой восхитительно-безумной, оказывается, может быть близость, когда каждое прикосновение наполнено отчаянной тоской и неизбежностью расставания; какими жадными становятся до боли крепкие объятия и пронзительными – взгляды в темноте.

Мне невыносимо, невозможно хорошо. Я… счастлива.

И ужасно, смертельно несчастна.

Мое тело, утомленное и зацелованное с головы до ног, продолжает изнывать от неуемной потребности заполучить больше, поглотить Антона, впитать его в себя от и до, как будто подобное слияние душ в самом деле возможно.

– Вера… – Хриплый, приглушенный шепот раз за разом прокатывается по мне волнами мурашек и забирается в сердце, опутывает то изнутри свежими нитями, слишком тонкими и упругими, впивающимися в нежную плоть до крови, а я даже не сопротивляюсь, растеряв прежнюю решимость и всякую волю. – Я скучал… – Я вздрагиваю от почти не различимых среди громких рванных вздохов двух коротких слов и выгибаюсь под напором грубых толчков, завершающих эту ночь.

Веки тяжелеют. Тело, напротив, становится невесомым облаком, согретым теплом объятий Антона, как небо закатным солнцем. Не отрываясь друг от друга, мы наконец падаем в глубину сна.

Мой совсем не долгий покой развеивается под прикосновением шероховатых пальцев к щеке. Впервые меня будят подобным образом, и оттого только тяжелее открыть глаза и в реальности встретиться с последствиями минувшей ночи.

Воспоминания мигом наполняют сознание – никакой мнимой амнезии или растерянности. Похоже, мой мозг и в процессе сна взволнованно анализировал случившееся, и только и ждал, когда я вернусь из грез в действительность.

– Привет, – выдыхаю я и, надеясь скорее прекратить пытку неизвестностью, открываю глаза.

Антон лежит на боку, подперев голову левой рукой, а правой продолжает гладить меня по щеке. Впрочем, недолго: стоит нам встретиться взглядами, как он замирает в неподвижности и ожидании.

– Доброе утро. – В его голосе открыто угадывается беспокойство, несмотря на появившуюся на губах улыбку. – Выспалась?

Я отворачиваюсь. Закопошившись в одеяле, неловко подтягиваюсь к подлокотнику дивана и сажусь, все еще избегая смотреть на Антона. Я не знаю, что ему сказать.

В затянувшейся тишине напряжение нависает надо мной каменной глыбой, но я не могу выдавить из себя ни звука. Мне вдруг совершенно инфантильно хочется разрыдаться или, схватившись за волосы, свернуться в позу эмбриона и провалиться в мутное забытье, где не придется обсуждать прошлую ночь и держать лицо, на корню задавливая разрастающуюся внутри боль отчаяния.

Сейчас я жалею о том, что уступила чувствам, позволила им взять над собой верх.

Дура. Как есть дура.

Слабовольная и по уши влюбленная.

Едва привыкнув к повседневности без Антона, кое-как примирившись с расставанием, сама же разрушила выстроенный фундамент новой жизни