Непогода - Диана Ставрогина

чувствуя горячее, алкогольное дыхание, оседающее на коже лба и век. Обоняние ловит и спиртовые пары, и знакомый, любимый запах моего мужа, легкие жадно раскрываются, стремясь поглотить дефицитный, по-настоящему живительный кислород.

– Вера… – шепчет Антон, склоняясь ниже, едва не касаясь теплыми губами моих щек.

Между нашими телами определенно есть свободное пространство, вот только раздраженной близостью коже все равно, разделяет меня с мужем десяток сантиметров или парочка ничтожных миллиметров. Я покрываюсь мурашками, прохлада сменяется жаром, мышцы слабеют, а разум плывет. От макушки до пяток, всеми нервными окончаниями и органами чувств, мое тело жаждет большего контакта, истосковавшееся и замерзшее.

– Ты пьян, – говорю я жалобно и зажмуриваюсь, когда по моим губам пробегает лаской чужой выдох. – Я никогда не видела тебя пьяным…

Тихий, будто немного грустный смешок раздается рядом с моим ухом. Антон трется колючей щекой о мою, заставляя невольно поежиться при соприкосновении щетины с мочкой. Он едва-едва улыбается этой реакции из прошлого – я чувствую, – и вдруг обдает холодом:

– Зачем тебе со мной разводиться? Разве тебе плохо со мной? – Его руки, оторвавшись от стены, устремляются ко мне, обнимают за талию, лишая опоры за спиной, притягивают ближе, пока я набитой ватой куклой подчиняюсь, ничего не понимая. – Вспомни, – то ли просит, то ли приказывает тот, кто по незнанию сейчас мучает меня, и жестоко, оставляя поцелуи на моих скулах, постепенно приближаясь к губам. – Вспомни, как нам было хорошо… – Его слова щекоткой пробегают у уголка рта, и я сама впиваюсь в Антоновы плечи, вдавливая кончики ногтей в нескрытую под коротким рукавом футболки кожу.

В ответ он резко шипит сквозь зубы и дергает меня на себя. Наши тела ударяются друг от друга, но вопреки законам физики не отдаляются – только прижимаются еще ближе и крепче. Я испуганно охаю и открываю глаза, но зря: темно-синий взгляд поглощает и затягивает, заколдовывает и отбирает разум.

Меня ведет, как пьяную.

Меня ошарашивает яростная, льющаяся тьмой бездонных зрачков жажда, которую я встречаю в Антоне, которой я не в силах противостоять. И не хочу.

Можно выдумать и внушить себе сотни и тысячи убедительных оправданий для грядущего безумия. Можно найти миллионы причин вернуть мозги на место и избежать того, что легче назвать «неминуемым».

Я отвергаю обе опции. В последний миг ясности ума я честно отказываю здравомыслию и бросаюсь в омут с головой.

Любовная тоска одерживает верх с моего на то позволения, но жалеть о сделанном я буду много позднее. Сейчас, когда Антон наконец агрессивно и чуточку грубо меня целует, моя голова пуста. Вся я превращаюсь в чувственное бытие, лишенное тревог о будущем.

Есть только родная, долгожданная тяжесть мужского тела, прислонившегося ко мне. Жадная, возбуждающая интимность взаимных прикосновений губ, движения пробирающихся под одежду рук и сладко-приятное забытье.

– Скучала? – спрашивает Антон требовательно и легко, но все-таки в наказание кусает мой подбородок и шею, и, не дождавшись мгновенного согласия, оставляет саднящий засос на ключице.

У меня вырывается всхлип – от боли и удовольствия одновременно. Я не отвечаю словесно, однако мои губы и руки говорят за меня все то, что невозможно, нельзя произнести вслух даже в эту сумасшедшую ночь.

Футболка Антона летит прочь под его нетерпеливый, раздраженный вздох. Мой халат уже давно комом болтается лишь на одном локте, причиняя неудобство, но освободиться от него полностью мне некогда. Я лихорадочно вожу ладонями по гладкому, упругому торсу, оставляя влажные, хаотичные поцелуи, пока дрожащие пальцы возятся с пуговицей на поясе брюк и «молнией».

– Хочешь меня? – Я утвердительно киваю, хотя совсем не понимаю, к чему подобные уточнения. Антона не устраивает молчание: – Скажи, – требует он снова, не позволяя ни себе, ни мне продолжить ласки.

– Хочу, – сиплю я, не скрывая нетерпения. – Антон… – Его имя сейчас заменяет все возможные мольбы.

– И я хочу. До трясучки, – признается он. – Ты мне снишься. – В его голосе полно досады и нет и намека на романтику, но я вязну, тону в жарком мареве, как глупенькая юная девчонка, даже после намеренно злого и грубого: – Ты месяц дома не живешь, а я каждую ночь тебя трахаю, Вера, такие дела.

От его слов во мне будто лопается огромный стеклянный шар с плавленным золотом, что разливается внутри, пока тонкие и острые осколки с бесплодным предостережением впиваются в разгоряченную, пьяную от близости Антона плоть. Мое тело содрогается – раз, другой, – и разбивается пеной о скалы в объятии мужских рук.

Я знаю, знаю, что сдаюсь сейчас зря, но разве есть сила, способная остановить чистое безумие? Не припоминаю.

– Поцелуй меня, – прошу я, хрипло выдыхая скорее приказ, чем просьбу.

Пристальный, полный жажды взгляд Антона темнеет, множа в себе наше взаимное сумасшествие, и теряет последние признаки разумности. А я упиваюсь раскрывшейся передо мной бездной, как заправская адреналиновая наркоманка.

Антон прижимается к моим губам резко, едва ли не бешено, – я ударяюсь затылком о стену и чувствую саднящую боль на губах, и вопреки физическим ощущениям, испытываю наслаждение. Оно отдает мазохизмом и нездоровой склонностью к созависимости, но в эти блаженные секунды мне все равно.

Мысли и желания едины в намеченой цели. Нет тревог, нет разумных доводов и аргументов, нет страхов и опасений. Я не просто готова взять все, что мне предлагают, – я самым решительным и безоглядным образом намерена заполучить все, что возможно.

На агрессивно-злой, эгоистичный поцелуй Антона я отвечаю беспощадным укусом и почти развратным скольжением кончика языка по новоявленной ранке, а затем сама прижимаюсь губами к губам с громким, влажным звуком и намеренно вдавливаю острые ногти в основание мужской шеи, стремясь распалить ее обладателя, довести его до неизведанной никем из нас двоих ранее грани.

Из каких источников берется подобная смелая откровенность, что в иных обстоятельствах называлась бы пошлостью, мне неясно, но быть прежней Верой нельзя и попросту невозможно. Здесь и сейчас ее не существует.

Сухой воздух опаляет легкие на каждой попытке сделать вдох, в голове стоит шум, а перед глазами, стоит их распахнуть, тонет в мутно-серой пелене мир, в котором есть только Антон как ориентир и проводник.

Есть его жесткое, очерченное тенями полумрака лицо и лихорадочный блеск глаз, его уверенные руки, что шарят сейчас по моему обнаженному телу, сжимают талию, скользят по выступающим ребрам и долгожданно ложатся на грудь с напряженными сосками, к которым уже приближаются мокрые, красные от диких поцелуев губы.

Мой первый тихий всхлип обращается в жалобный скулеж, едва на смену влажному, нежному скольжению языка приходит карающий укус. Боль пролетает