Убийца Войн - Сандерсон Брендон

Вивенна во всем бы разобралась. Вивенна поняла бы чутьем, почему Бог-король предпочел с нею не спать. Она разобралась бы в первую же ночь!

Но Сири была несведущей. Она старалась усердно действовать по образцу Вивенны – стать лучшей женой, служить Идрису! Оправдать всеобщие ожидания.

Но она не была такой. Сири попросту не могла и впредь заниматься этим. Она очутилась в капкане дворца. Духовенство знай закатывало глаза в ответ на расспросы, большего она не добилась. Не сумела даже соблазнить Бога-короля и уложить его в постель. Но главное, она находилась в опасности и не могла даже понять, откуда и что ей грозит.

Говоря проще, она оказалась несостоятельной.

Постанывая от нытья в руках и ногах, Сири села в темной комнате и посмотрела на затененный силуэт в углу.

– Не будешь ли ты любезен покончить с этим? – выпалила она.

Тишина.

Сири почувствовала, как ее волосы побелели до ужасного костного цвета, когда сообразила, что натворила. Она оцепенела, потупилась, усталость сменилась острой тревогой.

О чем она думала? Бог-король мог кликнуть слуг, чтобы ее казнили. Вообще, он даже в этом не нуждался. Он мог оживить ее платье – пробудить его, чтобы задушило непокорную жену. Накрыть ковром, чтобы она под ним задохнулась. Вероятно, он был даже в силах обрушить на нее потолок, и все это – не покидая кресла.

Сири выждала, учащенно дыша от страха в предвосхищении ярости и возмездия. Но… ничего не произошло. Минуты текли.

Наконец Сири подняла взгляд. Бог-король шевельнулся, усевшись прямее и рассматривая ее из затененного кресла у ложа. Она видела, как в его глазах отражается свет камина. Лицо было сложно разглядеть, но он не выглядел разгневанным – лишь холодным и отстраненным.

Она чуть было снова не опустила глаза, но поколебалась. Если уж он не отзывался на крик, то вряд ли отреагирует на взгляд. И вот она вздернула подбородок и посмотрела ему в глаза, прекрасно понимая, что ведет себя глупо. Вивенна никогда не стала бы провоцировать этого человека. Она осталась бы спокойной и целомудренной, тем самым либо разрешая проблему, либо – если решения не было – становясь на колени каждую ночь, пока ее выдержка не сломила бы самого Бога-короля Халландрена.

Но Сири не Вивенна. И ей нужно было с этим смириться.

Бог-король продолжал смотреть на нее, и Сири почувствовала, что заливается румянцем. Она простояла перед ним голой шесть ночей кряду, но смотреть ему в лицо обнаженной было стыднее. Однако она не сдалась и осталась на коленях, наблюдая за ним и заставляя себя бодрствовать.

Это было трудно. Она устала, а новая поза оказалась еще неудобнее, чем согбенная. Но она все ждала, принуждая себя, и проходили часы.

В конце концов – примерно в то же время, что и всегда, – Бог-король встал. Сири застыла. Однако он направился к двери. Негромко постучал, и слуги, ждавшие снаружи, открыли ему. Он вышел, и дверь притворили.

Сири напряженно ждала. За ней не явились солдаты, ее не пришли изобличать жрицы. В итоге она добралась до постели и закуталась в простыни, наслаждаясь теплом.

«Возможно, что свирепый Бог-король, – подумалось ей, – совсем не так зол, как рассказывают».

С этой мыслью она уснула.

12

В конце концов Жаворонку пришлось выслушивать прошения.

Это докучало, ибо свадебное торжество не закончится еще несколько дней. Правда, люди нуждались в своих богах. Он знал, что не должен досадовать. Он понимал, что прогулял на свадьбе большую часть недели, ни разу не встретившись ни с невестой, ни с женихом, и этого было достаточно для хорошего настроения. Все, что ему предстояло делать, – ежедневно по несколько часов изучать картины и внимать людским горестям. Пустяки, даже если при этом страдала его святость.

Он вздохнул, снова садясь на трон. На нем была вышитая шапочка и красная с золотом просторная ряса. Полукафтан охватывал туловище, его украшали золотые кисточки. Натянуть этот наряд, как и все прочие, было даже сложнее, чем казалось.

«Без слуг я и одеться бы не сумел», – подумал Жаворонок весело.

Он подпер голову кулаком, локоть поставил на подлокотник. Эти покои его дворца открывались на лужайку – плохая погода бывала в Халландрене редко, а с моря задувал приятный соленый бриз.

Ночью ему снова приснилась война. Лларимар счел это весьма многозначительным. Жаворонок же был недоволен. Все твердили, что, если война разразится, Халландрен с легкостью победит. Но если так, почему ему вечно снился пожар Т’Телира? Не дальнего идрийского города, а его дома?

«Это ничего не значит, – сказал он себе. – Всего-навсего отголосок личных тревог».

– Следующая петиция, ваша милость, – шепнул Лларимар сбоку.

Жаворонок вздохнул, размыкая веки. По обе стороны комнаты выстроились жрецы в рясах и шапочках. Где он их столько набрал? Нуждался ли в подобном внимании какой-нибудь другой бог?

Он видел, что на лужайке выстроилась очередь. Жалкие, отчаявшиеся люди; несколько чем-то хворали и кашляли. «Так много! – подумал он, когда в помещение ввели женщину. Он уже больше часа принимал просителей. – Наверно, этого следовало ожидать. Промотана почти неделя».

– Шныра, – обратился он к жрецу, – ступай скажи этим в очереди присесть на траву. Нечего им так стоять. Это отнимает время.

Лларимар замялся. То, что люди стоят, – это знак почтения. Он махнул жрецу ниже рангом, чтобы передал слова Жаворонка.

«Меня ждет этакая толпа, – подумал Жаворонок. – Как убедить народ, что я бесполезен? Как прекратить их паломничества ко мне?»

После пяти лет петиций он искренне сомневался, выдержит ли еще столько же.

Новоприбывшая просительница приблизилась к трону. Она принесла ребенка.

«Только не ребенок…» – подумал Жаворонок, поморщившись.

– Великий! – воззвала женщина, падая на колени. – Повелитель Отваги!

Жаворонок смолчал.

– Это мое дитя, Халан, – сообщила женщина, протягивая младенца.

Когда малец достаточно приблизился к ауре Жаворонка, одеяло взорвалось режущим синим светом – без пяти минут чистым. Он легко увидел, что ребенок страдает ужасной болезнью – исхудал, кожа собралась в складки. Дох младенца был слаб и дрожал, как фитиль догорающей свечки. Он умрет до исхода дня. Может быть, через час.

– Знахари говорят, что у него лихорадка дум-дум, – сказала женщина. – Я знаю, он умирает.

Младенец издал звук – наполовину кашель, наполовину всхлип.

– Пожалуйста, Великий, – продолжила женщина. Она шмыгнула носом и склонила голову. – О, прошу тебя! Он был храбрым, как ты. Мой дох будет твоим. Дохи всей моей семьи. Служение сотню лет – что угодно. Прошу об одном: исцели его.

Жаворонок закрыл глаза.

– Пожалуйста, – прошептала женщина.

– Я не могу, – сказал Жаворонок.

Молчание.

– Я не могу! – повторил он.

– Спасибо, мой господин, – наконец прошептала женщина.

Жаворонок поднял веки и увидел, как женщину уводят, тихо плачущую и крепко прижимающую ребенка к груди. Очередь провожала ее глазами с жалостью и одновременно с надеждой. Еще один проситель потерпел неудачу. Это повышало шансы других.

Шансы умолить Жаворонка совершить самоубийство.

Жаворонок вдруг встал, сорвал и отшвырнул шапочку. Распахнул заднюю дверь, шваркнув ею о стену, и бросился прочь.

Жрец и слуги немедленно пустились следом. Он повернулся к ним.

– Убирайтесь! – махнул рукой.

Многие опешили, непривычные к агрессии со стороны господина.

– Дайте мне просто быть! – заорал он, возвышаясь над ними.

В ответ на выплеск чувств цвета вокруг вспыхнули ярче, и смятенные слуги попятились, спотыкаясь, обратно в зал прошений, где и закрыли за собой дверь.

Жаворонок остался один. Он оперся рукой о стену, вдыхая и выдыхая. Другую приложил ко лбу. Почему он так взмок? Он рассмотрел тысячи петиций, одна хуже другой. Он обрекал на смерть детей и родителей, приговаривал к нищете невиновных и верных.