Дети Хурина. Нарн и Хин Хурин - Джон Толкин

Гвиндор впал в немилость, ибо утратил былую воинскую доблесть, и сила его иссякла, и боль в изувеченной левой руке то и дело давала о себе знать. Турин же был юн; лишь теперь вполне возмужал он; и с виду воистину походил на мать свою, Морвен Эледвен: высокий, темноволосый, светлокожий и сероглазый, красотой превосходил он всех смертных мужей Древних Дней. Держался и изъяснялся он так, как в обычае в древнем королевстве Дориат; даже среди эльфов при первой встрече его легко можно было принять за потомка одного из знатнейших нолдорских Домов. Столь отважен был Турин и столь искусно владел оружием, особенно мечом и щитом, что говорили эльфы, будто невозможно убить его – разве только по роковой случайности либо пущенной издалека стрелой. Потому Турину подарили надежную кольчугу гномьей работы; и, будучи в мрачном расположении духа, отыскал он в оружейных позолоченную гномью маску и надевал ее в битву, и враги бежали пред ним.

Теперь, когда добился Турин своего, и все шло удачно, и, занимаясь тем, что ему по сердцу, обретал он славу и по чести – держался он со всеми учтиво и обходительно, и сделался менее мрачен, нежели прежде; так что едва ли не все сердца обратились к нему; и многие называли его Аданэдель, Эльф-человек. Но более прочих Финдуилас, дочь Ородрета, чувствовала сердечное волнение, ежели стоял он рядом или просто находился в том же зале. Была она золотоволосой, как весь дом Финарфина; и в радость было Турину любоваться ею и с нею беседовать, ибо напоминала она ему родню и женщин Дор-ломина в отчем его доме.

Поначалу виделся он с Финдуилас только при Гвиндоре; однако спустя какое-то время стала она сама искать его общества, так что порою встречались они и наедине, словно бы волею случая. Тогда Финдуилас принималась расспрашивать Турина про эдайн, видеть которых доселе доводилось ей нечасто, и о стране его, и о родичах.

Турин охотно рассказывал ей обо всем, пусть и не называя напрямую ни земли своей, ни кого-либо из близких, а однажды признался ей:

– Была у меня сестренка, Лалайт – так звал я ее; глядя на тебя, вспоминаю я о ней. Лалайт была дитя – золотистый цветок в зеленой весенней траве; если бы осталась она в живых, так сейчас, верно, поблекла бы от горя. Но в тебе прозреваю я величие королевы – ты схожа с золотым древом; хотелось бы мне иметь сестрицу столь прекрасную.

– В тебе же прозреваю я величие короля, – отозвалась она, – под стать знати народа Финголфина; хотелось бы мне иметь брата столь доблестного. И не думаю я, что Агарваэн – твое настоящее имя; не подходит оно тебе, Аданэдель. Я зову тебя Тхурин[26], то есть Сокрытый.

При этих словах Турин вздрогнул, но молвил так:

– Не таково мое имя, и я не король; наши короли – из рода эльдар, а я – нет.

И приметил Турин, что дружба Гвиндора к нему охладела; и дивился он также, что, если поначалу горе и ужас ангбандского плена от него отчасти отступили, теперь Гвиндора словно бы все больше одолевали тревога и скорбь. И подумал Турин: он, верно, горюет, что я противлюсь его советам и взял над ним верх; жаль мне, что так. Ибо Турин любил Гвиндора, провожатого своего и исцелителя, и сочувствовал ему всей душой. Но в те дни блеск красоты Финдуилас тоже померк, поступь ее сделалась медлительна, а лик омрачила печаль, она побледнела и исхудала, и Турин, видя это, решил, что слова Гвиндора заронили в ее сердце страх перед будущим.

На самом же деле Финдуилас разрывалась душою надвое. Она чтила Гвиндора и сострадала ему, и не хотелось ей добавлять ни единой слезы к его горестям; однако вопреки воле день ото дня росла любовь ее к Турину, и задумывалась Финдуилас о Берене и Лутиэн. Но Турин не по ходил на Берена! Он не пренебрегал ею и радовался ее обществу; она же знала, что не любит ее Турин той любовью, что ей желанна. Мыслями и сердцем он был далеко, у рек давно минувших весен.

И вот Турин заговорил с Финдуилас и сказал так:

– Пусть не пугают тебя слова Гвиндора. Он немало выстрадал во мраке Ангбанда, и тяжка воину столь доблестному участь беспомощного калеки. Ему нужно утешение – и время на то, чтобы окончательно исцелиться.

– Знаю, – отвечала Финдуилас.

– И мы выиграем для него это время! – воскликнул Турин. – Нарготронд выстоит! Вовеки не выйдет более Трус Моргот из Ангбанда, и остается ему полагаться лишь на своих прислужников – так говорит Мелиан Дориатская. Прислужники эти – пальцы на его руках; и мы станем рубить и отсекать их, пока Моргот не втянет когти. Нарготронд выстоит!

– Может, и так, – отозвалась Финдуилас. – Выстоит, если ты в том преуспеешь. Но остерегись, Тхурин; тяжело у меня на сердце, когда уходишь ты в битву – страшусь я, что осиротеет Нарготронд.

После Турин отыскал Гвиндора и сказал ему:

– Гвиндор, милый друг, опять одолевает тебя печаль; гони же ее прочь! Ибо исцелишься ты под кровом родни своей и в ясном свете Финдуилас.

Гвиндор посмотрел на Турина долгим взором, но не сказал ни слова, и омрачилось его лицо.

– Что смотришь ты на меня так? – недоумевал Турин. – В последнее время часто ловлю я на себе странный взгляд твой. Чем огорчил я тебя? Я противостою твоим советам, однако должно мужу говорить начистоту то, что думает он, и не скрывать правды – ради кого бы то ни было. Хотелось бы мне, чтобы мыслили мы согласно, ибо я твой должник и не забуду того.

– Не забудешь? – откликнулся Гвиндор. – Однако ж деяния твои и советы до неузнаваемости изменили дом мой и родню мою. Тень твоя пала на них. С какой бы стати мне радоваться, – не я ли всего из-за тебя лишился?

Этих слов Турин не понял и предположил лишь, что Гвиндор завидует его месту в сердце короля и на королевских советах.

Но Гвиндора, когда Турин ушел, одолели в одиночестве мрачные мысли, и проклял он Моргота, что неумолимо преследует врагов своих, умножая их горести, куда бы те ни бежали.

– Теперь наконец и впрямь верю я ангбандским слухам, будто Моргот проклял Хурина и весь род его.

И пошел он к Финдуилас, и сказал ей так:

– Печаль и сомнения одолевают тебя; слишком редко ныне видимся мы, и начинаю я думать, что ты меня избегаешь. А поскольку ты не говоришь мне почему, придется мне самому догадаться. Дочь дома Финарфина, пусть не будет меж нами обиды, ибо, хотя Моргот разбил мою жизнь, по-прежнему люблю я тебя. Иди туда, куда влечет тебя любовь; ныне не гожусь я тебе в мужья; и ни доблесть моя, ни совет не в чести более.

Финдуилас же расплакалась.

– Не плачь – пока нет к тому повода! – промолвил Гвиндор. – Но остерегись: как бы и впрямь не случилось причины для слез! Не должно тому быть, чтобы Старшие Дети Илуватара сочетались браком с Младшими, и неразумно это – ибо краткий отмерен им срок, очень скоро уходят они, нашему же вдовству длиться до тех пор, пока стоит мир. Да и судьба того не допустит: только однажды или дважды случается такое, по воле рока и во имя некоей высшей цели, постичь которую нам не дано.

Этот человек – не Берен, будь он даже столь же прекрасен и храбр. Воистину тяготеет над ним рок; но – злой. Не подпади под его власть! Иначе любовь твоя навлечет на тебя горе и гибель. Выслушай меня! Воистину он – «агар ваэн», сын «умарта», ибо настоящее его имя – Турин, сын Хурина – того самого, кого Моргот держит узником в Ангбанде и на чей род наложил проклятие. Не сомневайся в могуществе Моргота Бауглира! Разве я – не зримое тому подтверждение?

Тогда поднялась Финдуилас – воистину величественная, как королева.

– Затмился твой взор, Гвиндор, – промолвила она. – Не видишь ты либо не понимаешь, что между нами происходит. Должна ли я ныне подвергнуться двойному унижению, открыв тебе правду? Ибо я люблю тебя, Гвиндор, и стыдно мне, что не люблю я тебя сильнее, однако владеет мною любовь более великая, с которой не в силах я совладать. Не искала я этой любви – и долго старалась не замечать ее. Но если сострадаю я твоим горестям, пожалей и ты меня. Турин не любит меня и никогда не полюбит.

– Ты говоришь так, чтобы снять вину с того, кого любишь, – возразил Гвиндор. – Отчего же он ищет с тобою встреч, и подолгу сидит с тобою, и уходит, немало обрадованный?

– Потому что и он тоже нуждается в утешении, ибо разлучен с родней своей, – отвечала Финдуилас. – У вас у обоих свои нужды. Но как же Финдуилас? Мало того, что вынуждена я признаться в безответной любви; так ты теперь упрекаешь меня в том, что слова мои – ложь?

– Нет, женщина в таком деле редко обманывается, – отвечал Гвиндор. – И немногие станут отрицать, что любимы, будь это правдой.

– Если из нас троих кто и вероломен, то это я; да только не по своей воле. Но что же собственная твоя судьба, что слухи об Ангбанде? Что смерть и разрушения? В повести Мира Аданэделю отведено место не из последних; и однажды, в далеком будущем, он померяется силой с самим Морготом.

– Он исполнен гордыни, – промолвил Гвиндор.

– Но и милосердие ему не чуждо, – отозвалась Финдуилас. – Сердце его еще не пробудилось, однако неизменно открыто для жалости, и отвергать ее Турин вовеки не станет. Может статься, что жалость – единственный ключ к его сердцу. Меня же он не жалеет. Он благого веет предо мною, словно я – мать ему и притом королева.