О чем он молчит (СИ) - Ставрогина Диана

Если бы он еще знал как.

Убежать с головой в работу от не самых приятных мысленных дискуссий с самим собой не удалось. Денис постоянно возвращался к воспоминаниям о случившейся в стенах суда встрече. Вновь взбаламутившей все его нутро, когда он лишь приблизился к примирению с нынешним положением дел.

Денис давно не возлагал на встречу с Катей никаких надежд. Поначалу потому, что и сам не верил, что у нее получится его простить; позднее, потому что был женат — до измен и ползания на коленях перед одной женщиной с кольцом на пальце для другой он бы не докатился никогда, даже если бы предоставился шанс.

Впрочем, любые фантазии были смешны и разбивались об одну простую фразу: «Я не могу тебе больше верить», — отпечатанную Катиным едва слышным сипением и глухим рыданием где-то у него внутренней стороне черепа. В те времена, когда он еще надеялся, что достаточно вымолить прощение — и все наладится.

Катастрофа для их Катей отношений заключалась в другом: хрупком и невосстановимом. В ослепительно-хрустальном, безграничном — и оттого столь громко и безвозвратно расколоченном, — доверии. Вернуть его не вышло бы ни словами, ни поступками: Катя всегда жила бы в ожидании подвоха, повторения знакомого сюжета, который в их работе редкостью не считался. Денис и сам в те дни не чувствовал уверенности в том, что может что-то Кате снова обещать. Их общий мир рушился, а они беспомощно наблюдали за тем, как обваливается одна стена за другой, не находя сил что-либо исправить.

Сегодняшнее столкновение словно вернуло Дениса в те дни. Он думал, что спустя столько лет главным, если не единственным чувством при разговоре с Катей будет отчужденность. Скованность. Он не ожидал, что эти ощущения затмит тепло узнавания. Родства. Неисчезнувшего и незабытого, пронзительно-тоскливого, потому что ни с кем и никогда, кроме Кати, оно его не связывало.

Денис упорно твердил себе, что его чувства, встрепенувшиеся из-за встречи с прошлым, фантомны. Все настоящее должно было погибнуть за прошедшие пять лет, а флер воспоминаний скоро развеется. Обычная ностальгическая иллюзия, не более того. Никаких альтернатив не существовало.

Ему стоило сфокусироваться на другом: этим вечером и правда звонил Аверинцев. Предостерег и после предложил помощь, но от нее Денис отказался. Достаточного того, что Александр Анатольевич сообщил ему о происходящем, когда большинство отмахнулось бы, не приметив ничего подозрительного.

В самом ли деле кто-то пытался нарыть о его персоне что-нибудь компрометирующее или же причина странного копошения в сообществе заключалась в чем-то ином, Денису нельзя было допустить скандала или шантажа. Процесс против Николаенко (кто пока казался ему наиболее заинтересованным землекопом) набирал обороты и любое осложнение могло помешать. Фирма тем более не стала бы терпеть в качестве партнера адвоката, о котором вдруг начнут ходить мутные истории.

Для приличного скандала требовалось немного: допустить легкое искажение, предложить другую перспективу, подметить неточность или двойственность в истолковании — и затем можно выворачивать факты и домыслы во все удобные стороны. Единственный выход, который Денис пока видел, — предусмотрительно залатать любые репутационные прорехи, коих у него почти и не имелось.

Конечно же, первым и главным пунктом его списка стала Мария, бывшая подзащитная Кати. Он не был уверен, захочет ли она рассказать о том, что произошло в прошлом, но риски были и вполне серьезные. Любой, тем более неподготовленный к профессиональному допросу человек незаметно для самого себя может выболтать что угодно и кому угодно.

В случае Марии риски возрастали в разы: на Дениса она была зла. И зла справедливо, потому что знала правду. Ему пришлось все рассказать, когда она категорически отказалась иметь дело с адвокатами и правозащитниками: уже на первой кассации сторона обвинения милосердно поведала, что ее прекрасной защитнице доверять не стоит.

После того, как Катина кассационная жалоба не увенчалась успехом, Марию уже было не переубедить. Она больше не хотела сражаться и надеяться на лучшее. Ее разочарованность, отчаяние, злость и ненависть — все в тот день обрушилось на Катю, и Денис, прежде скрывавший содеянное месяцами, уже не смог молчаливо наблюдать за ее мучениями, за бесконечными и безуспешными попытками исправить то, в чем не было ее вины.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Он рассказал ей правду, она не простила.

Позднее, когда Катя начинала новую жизнь в Питере, он рассказал правду Марии, надеясь, что она поймет его и примет их с Аверинцевым помощь в обжаловании. Она поняла, но тоже не простила: его правда не могла вернуть ей год жизни.

Глава 22

Кухня родительского дома всегда нравилась Кате особенно. Просторная и светлая благодаря большим окнам и кремового оттенка стенам, с большими вместительными кухонными шкафами, множеством уютной утвари и живых цветов, размещенных на половине свободных поверхностей, она с одного взгляда вызывала ненавязчивые ассоциации с Провансом и казалась до того уютной, что уходить в другие комнаты совершенно не хотелось.

Стоявший в центре овальный деревянный стол со скатертью в красно-белую клетку (точь-в-точь как в их московской квартире в годы ее детства) занимали заварочный чайник, две больших фарфоровых кружки и замысловатая тарелка с печеньем, конфетами и фруктовым мармеладом — все принадлежало одному набору расписанной вручную посуды. В очередной раз подивившись, как мама всегда и во всем умудряется создать красоту — даже в ночном чаевничании на двоих, — Катя отпила из своей кружки теплый ягодно-травяной чай и уселась на стуле поудобнее.

Усталость — закономерный результат прошедшей рабочей недели, — наконец, вылилась в полное нежелание двигаться и о чем-либо думать. Вечером пятницы дорога к родителям загород была достаточно выматывающей, чтобы последние силы, позволявшие волнениям и беспокойствам существовать, отказали Кате в своем присутствии. Иногда в трудоголизме были свои прелести, пусть и краткосрочные, и обходившиеся большими издержками.

Папа обещал вернуться со своей любимой рыбалки утром, и мама, конечно, использовала подвернувшую возможность уединения для разговора по душам. В прошлом, до Катиного отъезда в Петербург, когда от еженедельных визитов к родителям пришлось отказаться, они часто устраивали себе подобные вечера.

Их отношения с мамой всегда были очень близкими и доверительными. Катя знала, что может рассчитывать на поддержку без всякого осуждения, на совет и помощь, если потребуется. Всю ее осознанную жизнь они общались на равных, и ее суждения никогда не отвергались с дурацким «ты еще маленькая, чтобы понять», за что Катя спустя годы была особенно благодарна. Ее родители сумели взрастить в ней самостоятельность и вместе с тем ни на секунду не утратили в ее глазах свой авторитет в статусе взрослых.

Сегодняшний тет-а-тет с мамой ненадолго вернул ее в прошлое, напомнил о лучших днях, где она всегда чувствовала себя в тепле и безопасности, и с удивлением Катя признала, что за несколько лет жизни в чужом городе отвыкла от подобной защищенности. Адаптировалась. Она редко видела родных и друзей, много работала и одна снимала квартиру.

Возращение к прежнему образу жизни до сих пор давалось ей тяжело; приходилось бороться со сформировавшимися привычками, если она не видела в тех пользы: смешно, но временами Катя ленилась выйти из дома для короткой прогулки с Юрой в парке неподалеку, несмотря на то, что всегда была рада встрече с лучшим другом. Одиночество оказалось менее ресурсоемким; оно действительно вызывало привыкание.

— Не подумай, что я не рада, Катюша, — начала вдруг мама осторожно, — но ты к нам с папой каждые выходные ездишь, и я переживаю. — Катя посмотрела на нее с непониманием. — Разве тебя не ждет там никто? — Последнее прозвучало с явным вопросительным намеком.

Катя рассмеялась от растерянности: она не предполагала, что ее социализация вызывает беспокойство.